Невольничий караван - Май Карл Фридрих - Страница 34
- Предыдущая
- 34/129
- Следующая
Наконец солдаты неохотно разбрелись в разные стороны и занялись своими делами, то и дело разражаясь проклятиями по поводу несправедливо выпавшего на их долю жребия и слишком большой строгости коменданта. Как уже говорилось ранее, Абдулмоут был только заместителем главного начальника, Абуль-моута, и во время отлучек последнего он, упиваясь своей властью и всеми силами стремясь продемонстрировать ее подчиненным, превращал их жизнь в настоящий ад. Поэтому его не только боялись, но и ненавидели все без исключения обитатели селения. Гораздо больше солдаты любили фельдфебеля, которого постигло сейчас столь суровое и незаслуженное наказание. Старый вояка слишком хорошо еще помнил то время, когда он занимал самую низшую ступеньку в несложной иерархии поселка, и гораздо лучше, чем Абдулмоут, умел обращаться со своими подчиненными. Он был с ними строг, но не жесток держался со спокойным достоинством, в котором не было ни тени высокомерия. Поэтому многие любили его и даже едва не взбунтовались против Абдулмоута, когда тот отдал приказ заключить старого вояку в тюрьму.
Оставшийся за начальника унтер-офицер замечал настроение своих людей и слышал весьма нелестные эпитеты, которыми те награждали Абдулмоута, однако не делал попыток их унять, поскольку и сам был чрезвычайно оскорблен. Несмотря на то, что со стороны фельдфебеля он всегда видел только хорошее отношение и сам чувствовал к нему расположение, он промолчал, когда того арестовывали, так как надеялся занять его место. Неудивительно, что, после того, как его ожидания не оправдались, он рассердился на коменданта не меньше, чем все остальные, и ярость его только усугублялась оттого, что он не мог себе позволить обнаружить ее перед солдатами. Теперь в нем снова проснулось сочувствие к фельдфебелю, и он решил на зло Абдулмоуту обращаться с заключенным как можно мягче и всячески стараться облегчить его положение. Приняв это решение, он несколько успокоился и немедленно начал осуществлять свой замысел. Первым делом он распорядился, чтобы солдаты испекли лепешки и, наловив в реке рыбы, зажарили ее на обед. Когда еда была приготовлена и каждый получил свою порцию, унтер-офицер взял столько лепешек и рыбы, сколько мог унести, и отправился к служившему тюрьмой токулу.
Само собой разумеется, что о тюрьме с толстыми каменными стенами, преграждающими преступникам путь к бегству, здесь не могло быть и речи. Сооружение, к которому подошел сейчас унтер-офицер, даже нельзя было назвать токулом в полном смысле этого слова: это была обыкновенная яма в два человеческих роста глубиной, на дне которой стояли заключенные. Яму прикрывал тростниковый навес, защищавший преступников и их стражей от палящего солнца. В довершение всего яму никогда не чистили, так что пребывание в ней было мучительным даже для самого грубого и неприхотливого из здешних солдат.
В настоящее время в «тюрьме» находился один фельдфебель. Увидев приближавшегося белюка, стоявший на страже часовой деликатно отошел в сторону.
— Я тут принес тебе немного еды, — крикнул унтер-офицер, заглядывая в яму, — лепешки и жареную рыбу; такие лакомства, наверное, и не снились ни одному арестованному. Попозже я велю приготовить маризу, и его ты тоже получишь целый горшок.
— Аллах вознаградит тебя за твою доброту, — ответил фельдфебель, стоявший по колено в полусгнивших нечистотах, — но у меня что-то в этом вонючем месте пропал аппетит.
— Тогда сохрани пока эту еду, а потом съешь, когда проголодаешься!
— Что ты, разве здесь место хранить еду? Мне совсем некуда ее деть.
— Ты прав — для этой цели яма и вправду не очень подходит. Если хочешь, я заверну тебе еду в покрывало.
— Спасибо Аллах дал тебе доброе и благородное сердце. Ведь я никогда не обращался с тобой сурово?
— Нет, ты относился ко мне справедливо.
— И ты не можешь упрекнуть меня в том, что я когда-нибудь оскорбил тебя или обделил добычей?
— И этого не было, — подтвердил унтер-офицер, не понимая, куда клонит его собеседник.
— Тогда, может быть, ты согласишься оказать мне услугу и тем заслужить благосклонность Пророка?
— Что я должен сделать? — насторожился белюк.
— Разреши мне подняться наверх и пообедать вместе с тобой. А потом снова посадишь меня в яму.
— Не обижайся, но этого я не могу сделать.
— Кто тебе это может запретить? Ты же сейчас хозяин поселка. Разве ты не волен делать все, что тебе вздумается?
Самолюбие белюка было задето, и он гордо ответил:
— Я — комендант. Все, что я пожелаю, будет исполнено.
— Значит, ты просто не хочешь облегчить мои страдания. Не думал, что ты откажешь мне в такой малости!
— Но это слишком опасно: ведь тебе ничего не будет стоить сбежать из тюрьмы.
— Убежать? К сожалению, это совершенно невозможно. У меня нет оружия, так что не успею я сделать и шагу, как получу от тебя пулю в спину. И даже если ты не станешь стрелять, то твоих пятидесяти молодцов вполне хватит, чтобы поймать меня и прикончить.
— Что правда, то правда, — задумчиво протянул белюк.
— Зато, если ты все же выполнишь мою просьбу, я сумею как следует тебя отблагодарить. Я ведь не собираюсь торчать тут вечно. Абуль-моут умеет ценить мою службу, и как только вернется, он тут же снова сделает меня баш-чаушем.
— Честно говоря, я тоже так думаю, — признался унтер-офицер.
— Так что же, ты согласен ненадолго выпустить меня из этой дыры?
— Хорошо, я сделаю это. Но я прикажу охраннику держать ружье наготове и стрелять, как только ты отойдешь от края ямы больше, чем на два шага. Не обижайся, ведь я выполняю свой долг!
— Я вполне понимаю тебя. Это действительно твой долг, и ты очень хорошо делаешь, что не забываешь о нем!
Когда белюк повернулся к часовому, чтобы отдать ему упомянутое распоряжение, баш-чауш погладил свою бороду и удовлетворенно про себя пробормотал:
— Ну что же, начало положено. Будем надеяться, что он и дальше пойдет у меня на поводу. Я никогда не вернусь в эту яму, и Абуль-моут, разрази его Аллах, не посмеет больше разжаловать ни одного чауша.
Белюк вместе с часовым приблизились к краю ямы и бросили старику веревку, по которой тот взобрался наверх. Оказавшись на свободе, он сел на землю и немедленно принялся за еду. Охранник снова отошел на почтительное расстояние и остановился, не спуская глаз с фельдфебеля, готовый стрелять в него при попытке к бегству. Унтер-офицер уселся рядом со своим пленником и, с удовольствием глядя, как тот уплетает рыбу, сказал:
— Пока я здесь командую, ты будешь есть так же сытно и вкусно, как сейчас. Надеюсь, что ты не забудешь моей доброты!
— Можешь не сомневаться. Я смогу воздать тебе по заслугам, потому что скоро я сам буду хозяином большого селения и совершу много прибыльных походов за рабами.
— Ты? — изумился белюк.
— Да, я, — с достоинством подтвердил фельдфебель.
— Но где ты возьмешь для этого деньги?
— Деньги? А разве для этого нужны деньги?
— Много, очень много денег, целое состояние, такое же, как у Абуль-моута.
— Гм. И ты думаешь, он всегда владел этим состоянием?
— Этого я не знаю.
— Зато я знаю. Я служу ему намного дольше, чем ты, и мне прекрасно известно его прошлое.
— Значит, ты единственный, кто хранит эту тайну. Никто в поселке понятия не имеет, откуда он родом и чем занимался прежде.
— Он хомр и раньше был очень беден. Он служил рядовым солдатом у одного работорговца и, так же, как я, дослужился до баш-чауша.
Разумеется, все, что говорил старый вояка, было чистейшей выдумкой, но он надеялся, что простоватый белюк поверит ей. Так и вышло.
— Он был беден? — переспросил тот. — И тоже сначала был белюком и чаушем, как ты?
— Ну да, что же в этом особенного?
— Но как же он получил это огромное селение?
— Весьма простым способом. Однажды его хозяин жестоко оскорбил его, и Абуль-моут поклялся отомстить. Удобный случай вскоре представился: хозяин отправился в набег и поручил Абуль-моуту охранять селение.
- Предыдущая
- 34/129
- Следующая
