Соглядатай - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 45

Кукла... Пэт отодвинула стул и потянулась к коробке, но внезапно передумала открывать ее. Вид плачущего кукольного лица тревожил ее. После того как программа выйдет в эфир, она выбросит куклу, если, конечно, не последуют новые угрозы. В противном случае придется показать изуродованную игрушку полиции.

На следующей странице Пэт вывела имя «Тоби», потом достала из ящика стола кассеты со своими интервью.

В то утро, когда они беседовали в машине Тоби не знал про магнитофон, и голос его звучал довольно невнятно. Пэт усилила звук, нажала «воспроизведение» и приготовилась записывать.

«...Может быть, Эбби сбросила передо мной свое высокомерие... Я работал на одного букмекера в Нью-Йорке и едва не угодил в беду... Я часто возил Эбби и Вилларда Дженнингса в тот дом на вечеринки... Очаровательная малышка, Кэрри...»

Теперь интервью с официанткой, Этель Стаббинс, и ее мужем Эрни. Они тоже что-то говорили о Тоби. Пэт быстро нашла нужное место: «Передайте ему привет. Спросите, по-прежнему ли он просаживает деньги на лошадях».

А вот и Джереми Сондерс. Пэт заново прослушала его язвительные замечания об угоне машины, рассказ о том, как Сондерс-старший откупился от Абигайль: «Я всегда считал, что Тоби приложил к этому руку».

Покончив с последней кассетой, Пэт перечитала заметки. «Если Элеонор сдастся полиции и ее вернут в тюрьму, — решила она, — я не оставлю это дело, пока не уверюсь в ее виновности или невиновности. И если я поверю в ее историю, сделаю все возможное, чтобы помочь. Даже если это и не понравится Абигайль Дженнингс».

Пэт побрела из библиотеки в фойе, а оттуда — к лестнице. Она глянула наверх и остановилась в нерешительности.

Ступенька за поворотом—  вот где я сидела.

Повинуясь внезапному порыву, Пэт взбежала по лестнице, села на эту ступеньку, прислонила голову к перилам и закрыла глаза.

В прихожей стоял отец. Она глубже забилась в тень, чувствуя, что он сердится, что на этот раз он не будет смеяться, если найдет ее здесь. Она побежала обратно в постель.

Пэт торопливо поднялась наверх. Ее детская располагалась в бывшей комнате для гостей, в задней части дома, с окнами в сад. Теперь комната пустовала.

Она заходила сюда в первое утро, когда в доме суетились грузчики, но комната не вызвала у нее никаких воспоминаний. Теперь Пэт казалось, что она вспоминает кроватку с белым кружевным пологом, маленькое кресло-качалку у окна, музыкальную шкатулку, полку с игрушками.

"В ту ночь я вернулась сюда. Я испугалась, потому что папа был очень сердит. Гостиная — как раз под этой комнатой. Я слышала голоса; родители кричали друг на друга. Потом раздался громкий звук, и мама закричала: «Нет... Нет!»

Мама закричала. После какого-то громкого звука. Успела ли она крикнуть после того, как в нее выстрелили, или закричала, когда поняла, что застрелила мужа?

Пэт затрясло, и она ухватилась за дверь, чтобы не упасть. Ладони стали влажными. Дыхание перемежалось короткими судорожными всхлипываниями. «Я боюсь. Но все уже позади. Это случилось давным-давно».

Она бросилась в коридор и сбежала по лестнице. «Я вернулась сюда, — думала она. — Я вспоминаю».

— Папочка, папочка, — произнесла она тихо.

В дверях гостиной она рухнула на колени. Ее окружили смутные тени, но они так и не обрели четких форм. Пэт закрыла лицо руками и разрыдалась:

— Мама, папочка, вернитесь!..

Она проснулась и увидела рядом незнакомую няньку. «Мама! Папочка! Хочу маму! Хочу папочку!» И они прийти. Мама качала ее на руках: «Кэрри, доченька, все хорошо». Папа гладил ее по голове, обнимал их обеих: «Ш-ш-ш, Кэрри, мы здесь».

Через какое-то время Пэт села и, прислонившись к стене, уставилась в пространство. Вот и еще одно воспоминание прорвалось через барьер. Она не сомневалась: это — подлинное. «Не важно, кто из них виноват, — лихорадочно твердила она про себя. — Я знаю, они оба любили меня».

Кинотеатр на Висконсин-авеню открывался в десять. Артур зашел в ближайший кафетерий скоротать время за чашкой кофе, потом побродил поблизости, пока не открылась касса.

Он любил ходить в кино, когда бывал чем-то расстроен. Обычно он выбирал место подальше, в последнем ряду, покупал большой пакет воздушной кукурузы и жевал, глядя невидящими глазами надвигающиеся фигуры на экране. Ему нравилось находиться среди людей, которые не замечают его присутствия. Здесь Артур мог спокойно подумать.

Он допустил ошибку, устроив поджог. В газете не упоминалось о пожаре. Выйдя из метро, Артур позвонил в клинику, и секретарша сразу сняла трубку. Он изменил голос:

— Это сын миссис Харник. Я слышал, у вас что-то горело?

— О, ничего страшного, сэр, огонь обнаружили почти сразу. Незагашенная сигарета в мешке с мусором. Мы даже не знали, что кто-то из гостей слышал об этом.

Несомненно, они заметили перевернутую банку со скипидаром. Никто не поверит, что она упала случайно!

И зачем только он упомянул о монастыре! Конечно, отец-настоятель может просто сказать: «Да, наши документы подтверждают: Артур Стивенс некоторое время жил у нас».

Предположим, они будут настаивать на подробностях. Тогда, вероятно, настоятель уточнит: «Он оставил семинарию по предложению своего духовного наставника».

«Нельзя ли поговорить с его духовным наставником?»

«Он скончался несколько лет назад».

Расскажут ли полиции, почему все-таки он получил приказ уехать? Даже если об этом умолчат, сыщики могут самостоятельно изучить документы клиники и узнают, сколько пациентов умерло за время его работы и за кем из них ухаживал он. Артур не сомневался: эти грубые люди не поймут, что он помогал старикам уйти из жизни из самых благих побуждений, желая избавить ближних от страданий.

Его уже дважды допрашивали, когда пациенты, находившиеся на его попечении, отдавали душу Господу.

— Вы рады, что они умерли, Артур?

— Я рад, что они наконец обрели покой. Я делал все возможное, чтобы они поправились или по крайней мере чувствовали себя достаточно комфортно.

Когда не оставалось никакой надежды, никакого спасения от боли, когда старики ослабевали настолько, что не могли даже стонать, когда доктора и родственники соглашались, что смерть была бы для несчастных Божьей милостью, тогда и только тогда Артур помогал им покинуть этот мир.

Знай он, что Анита Гиллеспи живет предвкушением встречи с дочерью, он бы охотно подождал. Мысль о том, что она умерла счастливой, принесла бы ему огромную радость.

Вот в чем вся беда. Миссис Гиллеспи боролась со смертью, не хотела смириться с ней. Она так испугалась именно потому, что не поняла: он лишь хотел помочь ей.

Наверное, эта тревога за Глорию сделала его таким невнимательным. Артур помнил вечер, после которого все пошло наперекосяк. Они вместе обедали дома и, разделив газетные странички, просматривали их за едой. Вдруг Глория закричала:

— О Боже милостивый!

Она читала телевизионную страничку «Трибюн» и увидела анонс программы о сенаторе Дженнингс. Сообщалось, что в передаче осветят основные вехи ее карьеры. Артур умолял Глорию не расстраиваться: он был уверен, что все образуется. Но она не слушала. Она разрыдалась.

— Может быть, это и к лучшему. Я не могу жить в страхе всю жизнь.

После того вечера ее поведение стало меняться.

Артур глядел вперед, ничего не видя на экране, и яростно жевал воздушную кукурузу. Когда-то его лишили счастья принять сан, но он дал себе клятву всю жизнь исполнять монашеские обеты: аскетизм, целомудрие и послушание. Он ни разу не нарушил клятвы, но ему было так одиноко...

Девять лет назад он встретил Глорию. Она сидела в приемной клиники, прижимая к себе тряпичную куклу, ожидая приема психиатра. Его внимание привлекла кукла. Что-то заставило его подождать эту девушку.

По дороге к автобусной остановке они разговорились. Артур объяснил ей, что он — священник, но оставил работу в приходе, чтобы помогать тяжелобольным. Девушка рассказала ему о себе, о том, как ее освободили под честное слово, о жизни в меблированных комнатах. «Там нельзя курить, и мне не разрешают даже поставить плитку, чтобы сварить кофе или суп», — сетовала она.