Эта песня мне знакома - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 8

Об Уокере он уже кое-что знал. Сорок шесть лет, дважды разведен, сын Элейн Уокер Кэррингтон, репутация в художественном мире неважная, и, без сомнения, живет на широкую ногу благодаря мамочке, которая удачно вышла замуж за баснословное состояние Кэррингтонов. Уокер тоже присутствовал на том злополучном приеме, после которого исчезла Сьюзен Олторп. Если верить материалам уголовного дела, после того как вечеринка закончилась, он уехал в свою квартиру на Манхэттене.

Греко открыл входную дверь в здание, миновал охранника и поднялся по лестнице на второй этаж, где располагалась галерея. Улыбающаяся секретарша немедленно впустила его внутрь.

— Мистер Уокер вас ждет, — прощебетала она. — Только придется немного подождать, он проводит телефонные переговоры. Почему бы вам не взглянуть пока на нашу новую экспозицию? Мы сейчас выставляем работы одной потрясающей молодой художницы, от которой критики просто без ума.

«В жизни не слышал более неискренней речи, — подумал Греко. — Уокер, небось, у себя в кабинете разгадывает кроссворд».

В галерее, которая своими голыми белыми стенами и темно-серым ковровым покрытием нагоняла на него тоску, не было ни одного посетителя. Греко принялся переходить от одного полотна к другому, делая вид, что внимательно их разглядывает. Все они изображали городские трущобы. Он добрался до предпоследней из двадцати с лишним картин, когда за спиной у него раздался голос:

— Не улавливаете в этом полотне особенного сходства с Эдвардом Хоппером?

«Ни малейшего», — подумал Греко и, хмыкнув что-то неопределенное, обернулся, очутившись лицом к лицу с Ричардом Уокером. «А он выглядит моложе своих сорока шести», — была его первая мысль. Самым примечательным в облике Уокера были его глаза — темно-синие, как сапфиры, и широко расставленные. Черты лица у него были грубоваты, а сам — среднего роста, коренастый, как боксер, с толстыми ручищами. Он органичней смотрелся бы в спортивном зале, чем в художественной галерее. Надетый на Уокере темно-синий костюм был явно недешевым, но сидел на его массивной фигуре не лучшим образом.

Когда стало ясно, что Греко не имеет ни малейшего желания беседовать об искусстве, Уокер предложил ему пройти в кабинет. По пути он без умолку разглагольствовал о том, скольким семейным состояниям положили начало люди, способные разглядеть в безвестном художнике гения.

— Разумеется, такое случается не только в искусстве, — сказал он, обогнув свой стол и подав Греко знак присаживаться в кресло напротив. — Мой дед очень любил рассказывать историю о том, как Макс Хирш, легендарный объездчик, упустил возможность купить лучшего в истории скакового жеребца, Воителя, за сотню долларов. Вы любите скачки, мистер Греко?

— К сожалению, у меня нет времени на хобби, — с грустью в голосе ответил Греко.

Уокер дружелюбно улыбнулся.

— И на светские разговоры, надо полагать, тоже. Прекрасно. Чем могу вам помочь?

— Прежде всего, я хотел бы поблагодарить вас за то, что согласились меня принять. Возможно, вам известно, что мать Сьюзен Олторп поручила мне расследовать исчезновение ее дочери.

— Полагаю, об этом известно всем и каждому, во всяком случае в Энглвуде, — ответил Уокер.

— Вы много времени проводите в Энглвуде, мистер Уокер?

— Много и мало — понятия растяжимые. Я живу на Манхэттене, на Семьдесят третьей Восточной улице. Как вам, безусловно, известно, дом моей матери, Элейн Кэррингтон, находится в поместье Кэррингтонов, и я навещаю ее там. Она тоже часто бывает на Манхэттене.

— Вы были в поместье в тот вечер, когда исчезла Сьюзен Олторп?

— Я был на той вечеринке вместе с двумя сотнями других людей. За три года до этого моя мать вышла за отца теперешнего Питера Кэррингтона. Вообще-то вечеринку давали в честь того, что в том году Кэррингтону-старшему стукнуло семьдесят. Но он так стеснялся, что моя мать намного его моложе — а точнее, на двадцать шесть лет, — что про день рождения никто не упоминал вслух. — Уокер вскинул бровь. — Если произвести нехитрый арифметический подсчет, то вы увидите, старина Кэррингтон специализировался на молодых женщинах. Когда родился Питер, ему было сорок девять. Мать Питера тоже была много моложе его.

Греко кивнул и огляделся по сторонам. Кабинет у Уокера был небольшой, но со вкусом обставленный: темно-синий ковер, кремовые стены и красный в синюю полоску диванчик. Картина, которая висела над диваном и на которой были изображены несколько стариков, играющих в карты, показалась ему куда более заслуживающей внимания, нежели сцены запустения, увиденные на экспозиции. В угловом шкафчике за стеклом стояло несколько фотографий Уокера на поле для игры в поло и мячик для гольфа на серебряной подставке с памятной гравировкой.

— За попадание в лунку с первого удара? — поинтересовался он, указывая на шкафчик.

— На турнире в Сент-Эндрюсе, — ответил Уокер, даже не пытаясь скрыть гордость, прозвучавшую в голосе.

Воспоминания о собственном успехе заставили Уокера расслабиться; на это Греко и рассчитывал. Откинувшись на спинку кресла, он произнес:

— Я пытаюсь составить себе общее представление о Сьюзен Олторп. Какое впечатление она на вас производила?

— Начнем с того, что мы с ней практически друг друга не знали. Ей было не то восемнадцать, не то девятнадцать, а мне — двадцать четыре, я работал в «Сотбис» и жил в городе. Кроме того, если уж начистоту, я не слишком любил мужа моей матери, Питера Кэррингтона Четвертого, и он отвечал мне тем же.

— Почему вы не ладили?

— Мы не то чтобы не ладили. Он предложил мне стажировку в принадлежавшей ему брокерской фирме, чтобы, как он выразился, я наконец-то начал нормально зарабатывать и перестал считать гроши. А я отказался, и он облил меня презрением.

— Ясно. Но вы часто приезжали в его дом, чтобы навестить мать?

— Разумеется. В тот год лето выдалось очень жаркое и все постоянно устраивали пляжные вечеринки. Моя матушка обожает гостей и регулярно приглашала к себе друзей. Питер и Сьюзен оба учились в Принстоне, и их приятели тоже вечно толклись в доме. Мне обычно предлагали захватить с собой пару-тройку друзей. Это было очень приятно.

— Питера и Сьюзен считали парой?

— Они встречались. Судя по тому, что я видел, мне казалось, что они готовы влюбиться друг в друга, ну или, во всяком случае, он готов влюбиться в нее.

— Вы хотите сказать, его чувства были безответными? — негромко уточнил Греко.

— Я ничего не хочу сказать. Она была очень общительной девушкой. А Питер, наоборот, нелюдим. Но всякий раз, когда я приезжал в поместье на выходные, она тоже оказывалась там — играла в теннис или загорала у бассейна.

— После той вечеринки вы остались ночевать у матери?

— Нет. На следующий день у меня рано утром была назначена партия в гольф, и я уехал сразу же после ужина, даже на танцы не остался.

— Мать Сьюзен убеждена, что в смерти ее дочери виновен ваш сводный брат. Вы в это верите?

Ричард Уокер в упор взглянул на Греко, и глаза его гневно сверкнули.

— Нет, я этому не верю, — отрезал он.

— А Грейс Кэррингтон? Вы были в поместье в ту ночь, когда она утонула. Собственно, ужин давали в вашу честь, если я не ошибаюсь?

— Питер много разъезжал по работе. Грейс была женщина довольно общительная и не любила одиночества. Она вечно зазывала кого-нибудь к себе на ужин. Когда она узнала, что у меня скоро день рождения, то решила за ужином это отпраздновать. Нас было всего шестеро. Питер приехал уже под самый конец. Он летел из Австралии, и рейс задержался.

— Насколько я понял, Грейс в тот вечер много пила.

— Грейс всегда много пила. Она несколько раз лечилась, но так и не смогла бросить. Потом, когда ей наконец после нескольких выкидышей удалось доносить беременность до приличного срока, мы все очень переживали, что это может отразиться на ребенке.

— В тот вечер кто-нибудь пытался не дать ей напиться?

— О, она научилась виртуозно обводить людей вокруг пальца. Все считали, что она пьет лимонад, а на самом деле это была неразбавленная водка. К тому моменту, когда приехал Питер, она успела изрядно набраться, и он, разумеется, был в ярости, увидев ее в таком состоянии. Но когда он выхватил у нее из руки стакан, выплеснул его содержимое на ковер и рявкнул на нее, это слегка ее отрезвило. Он скрылся у себя наверху, а она, помнится, пробормотала: «Похоже, веселье закончилось».