Диагнозы - Кесслер Оксана - Страница 8

Решеньем простых задач…

Н.К. с сестринской любовью и безграничным терпением :-))))))

Календарь – онемевший враг тянет время в моей груди,

Мне тебя не хватает так, что приходится жить в кредит,

Мне тебя не хватает так, как душе не хватает лет…

Все бессмысленно стало, брат, здесь, где права на встречу нет.

***

До потери родной руки не понять, как бесценен миг….

Так нелепо звучат шаги в коридорах, тобой пустых…

***

Здесь, по-прежнему, ночь и день, каждый август теперь – за век,

Да больная строка тебе, по страницам тетрадных рек.

И шагаем из года в год, по остывшей своей земле......

***

Только мама сейчас поймет, как тебя не хватает мне….

Старшему братишке посвящается.

6.04.1980 – 22.08.2004

Листопад за окном, на душе – воронье,

Крест спасеньем сожму, что есть силы:

Боже, дай мне хоть четверть от боли её,

Той, что первый восход подарила...

Той, чьё сердце звучало с моим в унисон –

Самой древней, из всех, колыбельной,

Я за каждый её потревоженный сон

Отмолю в тишине, как в молельне.,.

За тропинки у глаз отпечатком тревог,

За печаль её в сумрак закатный,

За полеты мои над чужбиной дорог

Возверну, возверну я стократно!

За терпенье и вздох у открытых дверей,

За заснеженность зим в одиночку –

Всё отплачу сполна у иконы твоей

И молитвой рифмованной строчки ...

Листопад за окном, на душе – воронье,

Крест спасеньем сожму, что есть силы:

Боже, дай мне хоть четверть от боли её,

Той, что первый восход подарила...

Солнце стекает лаской в стакане сока, утро открыло ставни на сонный город:

Знаешь, а мне сейчас подарили Бога, сшитого красной ниткой из старой шторы.

Темно оранжевый, в мелкий смешной горошек, длинная шея, хвост с бубенцом от шарфа…..

Я улыбаюсь Богу, а он все больше смахивает на маленького жирафа….

Я улыбаюсь Богу, а он зачем-то губы смешные складывает в цветочек….

Солнечный зайчик роняет тепло на стенку, зайчик смеется голосом, как у дочки…

Зайчик смеется, Бог на ладони пляшет, падает солнце капельками на пальцы…

Утро себя рисует на стол и чашки, и вышивает пятнышками на пяльцах…

Что-то сегодня стало другим и ярким. Чудо из старой шторы – подумать только….

Бог на ладонях – он не жираф в подарок, он и на самом деле родился Богом…

И ничего, что смахивает по форме на лоскутки в горошек, с хвостом от шарфа…

Дочка сегодня мне сшила из старой шторы Бога, слегка похожего на жирафа…

На сонной границе рисуют рассвет огнем,

А он на страницах – деревья, мосты и дом

И солнце и яркого цвета под ним цветок.

Рисуй этот мир красивым. Рисуй, сынок.

Под пальцами жизнь раскрывает свои глаза,

Ты столько всего умеешь о ней сказать,

Как будто карандаши – это добрый Бог.

Рисуй этот мир красивым, рисуй, сынок.

Новым по белому линии линии линии, сделай же мир красивее и счастливее, солнечней, радостней... Господи, помоги ему видеть не черным порохом над могилами...

Не ледяной броней, не седой бедой, не выжженным небом, созданным не тобой...

Не синим чернилом на мятом клочке войны, где слова не – мы.

Господи, сделай мир к нему не слепым...

Твой маленький город живет на моем столе,

Деревья, наш дом и солнце – подарок мне.

Обычное счастье на самый простой листок...

Храни этот мир красивым, храни, сынок...

На фото: Рисунок, сделанный ребенком, одним из заложников школы в Беслане.

Пустота начинается с ля минор, по аккордам глотая дождливый май.

Разбиваю мысленно монитор, но опять печатаю "не скучай".

Покупная встреча – причина ждать. Цифровая нежность – наш повод жить.

Я – смотрю, как стынет в ладонях чай.

Ты – мне пишешь "дочка, бросай курить".

Каждый стих – попытка забыть о том, что надежда вычерпана на треть.

Целый день отчаянно клонит в сон. Клонит в сон, а кажется – умереть.

Но опять генерирую "всё о'кей". И прошу у неба немного сил

*** Становясь взрослее – не стать черствей ***

*** Набирая "мама" – молчать "спаси". ***

Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил,

Буква к букве и ты возрождаешься так, как хотел бы:

Тихим голосом сложенных рифм на декабрьско-белом

И живешь на бумаге вот так, как сегодня бы жил.

Я смеюсь за тебя только так, как смеялся бы ты:

Прикрывая глаза, забирая в себя без остатка

Этот мир безграничный, но все же не вечный и шаткий,

Где теперь никогда не хватает твоей высоты.

Принимаю в ладонь облака – до тебя не достать,

Остается выцеживать кадры, бросаясь в альбомы

И стирать из висков тот момент, где ты вышел из дома,

А ключи на столе продолжали тебя вспоминать,

И молчали звонки, непривычной тоской по углам,

Как забытая в спешке собака – тревожно, но веря,

Что сейчас чей-то шаг простучит сквозь ожившие двери

и не будет причин закричать тишиной навсегда.

Я пишу для тебя, продолжаясь в той самой главе,

Где сама рождена за тобой. Для тебя. О тебе.

Отцу

Обида порой на тебя до краешка:

Не знаю, где ты. На земле – на небе ли...

Иной посылает меня по батюшке,

А мне, представляешь, идти-то некуда...

Отцу

           В предд/верии двадцативосьмилетия

Двадцать восемь.

Пройтись босиком по краю, где в болячках коленки и лед вкусней,

где смеются прохожие "вот дурная", а тебе не торопится быть умней

и не терпится сделать лицо построже, если он заденет тебя плечом –

неуклюжий и странный, с которым можно делать вид, что думаешь ни о чем,

а самой на бумаге плести узоры, что бы только о нем и, как сон, легки,

что бы даже потом, после первой ссоры, понимать, что к нему у тебя – стихи...

и красивые бабочки в подреберье и еще черт те что, но о том – молчать.

Двадцать восемь. Уйти босиком за двери и опять уметь по нему скучать.