Диагнозы - Кесслер Оксана - Страница 5

Астрахань, земляки... скорблю.

Ты вошла в пять утра (так и знала, что не разуешься),

Вдупель пьяная, мокрая, зябкие пальцы тянешь....

А я только что проводила одну такую же,

Только что от нее отплакалась, понимаешь?

Ну какого ты хера заново по намытому?

Я закрылась тремя ключами – тебе всё без толку,

припираешься без звонка, и по сердцу – битами...

Ты-то вечная, да. А меня-то лечить ведь некому.

У меня без тебя что ни день – то круиз на задницу,

Я и так на плаву, как кирпич, из последних сил...

Но теперь вот опять ставить чайник и нежно скалиться:

"Ты вернулась, любовь"...

А кто тебя, блядь, просил?!

Я как всегда повсюду спешу успеть

Ругаю слякоть, пробки и светофоры,

А город куксится, белым плюёт сквозь поры

И к девяти готовится умереть

Он – престарелый сгорбленный симулянт,

И, вот увидишь – перехоронит нас же,

А после сплюнет и по привычке скажет:

– Их больше нет. О мёртвых не говорят.

Приходи поскорей, нет терпенья и сил, исстрадалась в обрезки колбасные:

Я люблю тебя так, как никто не любил (или просто пока не рассказывал).

Я хочу тебя, так, как никто никогда не желал антикварные фантики,

Приходи поскорее оттуда сюда чтобы это проверить на практике.

Я себе не своя, я не ем и не сплю, я садистски насилую клавиши:

«Ворд» не выдержит скоро сопливых «люблю» и извергнет стиховные залежи…

Что-то стукнет в виске, проорет «се ля ви»… разражусь некрасиво и матерно…

Приходи, чтоб тебя не коснулись мои основные издержки характера…

Настроенье сейчас психопат – трансвестит: относительно и переменчиво,

Приходи, говорю, если хочешь спасти этот мир от разгневанной женщины…

Приноси ананас и бутылку Клико, чтоб стереть разногласия в кашицу...

Я люблю тебя так, как никто никого никогда ни за что не отважится!

Всё изменилось, Sweety, my little Кай, тело мельчает для сущности в подреберье,

мы научились друг друга не понимать, не понимать, но чувствовать.

Мы звереем.

К нам приросла повадка читать следы собственных пальцев на спинах так зло и чётко,

что слишком мало нам этой земной войны, нам не хватает звания обреченных,

нам не хватает воздуха вне границ собственных тел и имён / не хватает боли –

всё изменилось, my darling, my little Принц, мы одичали, мы стали друг другу волей,

наши с тобой инстинкты – искать приют между когтями, бёдрами и словами.

Время признаться, детка, что "I love you" слишком не то, что мы истинно означаем.

Я попробую не любить тебя.

Не любить тебя – это выйти на станции ровно за час до Питера. Это как целовать тебя, /губы украдкой вытереть/, точно так же, как расписать о тебе по литерам, поломать позвоночник, согнувшись в другую сторону, поделить твои вещи с каждым пришедшим. Поровну поделиться тобой, не ревнуя в больной истерике.

Я попробую не любить тебя. С понедельника.

Время ждать. И терзать вокзалы, буквы считывая с билдбордов.

Мне тебя бесконечно мало в этом сонмище светофоров

и тускнеющих циферблатов в никотиновых лёгких баров,

до матросского злого мата, до подкорки тебя мне мало.

Эта жадность со дна, как камни, скрежеща пробивает днище –

я тону в прокопченных каплях с неба города злых и нищих,

но цепляюсь за голос в трубке, экономя его, как воздух

/эта жадность меня погубит, если стало уже не поздно./

***

Вечер – вечность в режиме ада посекундно ползёт на убыль,

прорисовывая вокзалы нашей встречей и чёрным углем...

Пью тебя сумасшедше, залпом, ночь под ноги бросая платьем...

Мне тебя беспредельно мало. Мне тебя никогда не хватит.

Февраль на краю. Теперь говорят стихи. Коты распеваются. Нервы на грани сбоя.

Ты знаешь, я обожаю, когда нас двое. Когда в коридоре кроссовки и каблуки

на лаковых туфлях вплотную друг к другу так, как будто бы мы стоим беспредельно рядом,

как ровные, строгие в чётком ряду солдаты, и даже сердца отбивают синхронный такт.

Я очень люблю не слышать,что я несу, как пальцы дрожат, поднеся к сигарете спички.

Я очень люблю замечать за собой привычку вплетаться в твой голос, как ленту плетут в косу.

Я очень люблю не смотреть на часы, когда сегодня суббота и можно не торопиться

Глотать "до свиданья" как острые злые спицы, как острые злые спицы тоску глотать.

Февраль на краю. Ведома к тебе весной – так пьяных ведут подмышки к ближайшей лавке.

Ты знаешь, вот если б к любви выдавали справки, я точно была бы самой из всех больной.

Когда я не стану бояться тебя терять,

билетов на север, оффлайна и взлётных полос,

когда перестану верить, что мир – земля,

а ты мой последний оставшийся в целых компас,

и даже мой голос не сможет тебя держать

на тонкой магнитной стрелке, на острой грани,

когда я забуду, кем мы друг для друга стали,

но вспомню о том, кем ты мог для меня не стать,

что каждый твой шаг, твой оставленный влажный след –

закон исключения, тайны случайных чисел,

которые были честнее предсмертных писем,

но стали равны пустоте в оболочках тел,

когда это всё превратится в сухую ложь,

в цифрованный сон, застывший на мониторе,

быть может я стану морем. Глубоким морем.

И мёртвым. Поскольку ты тоже во мне умрёшь.

Агукнешь, смотришь – век твой истончал. С календаря сорвался, сброшен в урну, и с каждым годом небо жмёт в плечах, сгибая тело в острую фигуру. Вот так бредешь, болеешь, плачешь, ешь, зажав в кулак потери, злость – в гортани, но жизнь спустя они находят брешь, ложась на щеки рваными штрихами. А ты идёшь, стараясь опоздать, врастая корнем в день, как в ил – осока, вжимаясь строчкой в белую тетрадь, но всё равно приходишь ровно к сроку, поскольку время тянет поводок до конуры, обитой черным крепом, где от «Агу» до смерти ровно вздох. А после – Бог с пригоршнями Placebo.

Прокопченное солнце три дня, как спит, увалившись боками в дожди и смог.

Кто-то сверху на свет отключил лимит на июнь. На июль. Насовсем. На зло.

Траектория бегства по курсу "Юг" перебита отсутствием сил и средств,

непослушные пальцы рисуют круг, отрицая, что выход отсюда есть.

Вот замшелое дно. Ни одной строки. То ли храп, то ли хрип отдает в камнях.

Умирающий город почти затих – не осталось ни шанса его поднять

и понять, где здесь в порах его дверей дышит кто-то, кто был для тебя своим.