Вампиры в Москве - Клерон Кирилл - Страница 47

• Предыдущая
• 47/98
• Следующая

Как ни тяжело далось Вязову испытание большой поэзией, он стойко продержался до конца и даже умудрился выдавить вздох восхищения.

— Это ты все сам написал? Так много! Очень даже великолепно! Кстати, а что такое порфира?

Вопрос демонстрировал, как внимательно Вязов слушал стих ( а еще говорит, что не дипломат!), но застал автора врасплох. Лакьюнов не знал, что это за фрукт и с чем его едят, потому поспешил тонко уйти от вопроса:

— Когда у тебя день рождения?

— В декабре… А что?

— Долго ждать. А когда ты, скажем, стал министром?

— В мае 1989.

— Отлично. Вот на годовщину и подарю энциклопедический словарь. Ну, а вообще, как звучит? Как ощущения?

— Колоссальные очень. Когда слушал, словно красный флаг в глазах развевался.

— С чего это, Вяз?

— Да так, ничего особенного, детские ассоциации: красный галстук, красный флаг и кровь…

— Да ну?

— Да, — продолжал откровенничать Вязов: — Я ведь очень люблю кровь — что за война без нее? Так нет, буржуи, придумали эти отравляющие вещества, бактерии…

Сев на своего любимого конька, он теперь мог скакать без устали, но неожиданно хлопнул себя по лбу:

— Кстати, о красном знамени… Нет ли у тебя какого-нибудь патриотического стихотворения для поддержания высокого боевого и морального духа в частях. Я тут в инспекцию по Московскому и Ленинградскому округу собираюсь — дезертирства, знаешь ли, многовато, неуставняк процветает. Танкистов посещу, прочих дармоедов. Ну и любимую пехоту не обижу. Я уже солдатикам цитатку из Кутузова заготовил, маршала Жукова заветы, хочу еще чего-нибудь одухотворенного. Но только коротенького, чтобы ненароком не забыть, я ведь теперь перестраиваюсь, без бумажки читаю.

Лакьюнов не понял, шутит ли красный командир, но потом вспомнил, что одну шутку бравые уста сегодня уже озвучили. Куда уж больше, не записной ведь юморист?!

— Ну и про что же стих?

— Про что, не знаю, но обязательно употреби слова долг, отечество, доблесть и стальной брони.

— Это ты сам такую сложность сочиняй или пойди в Союз Писателей, там много безработных рифмачей-пастернаков ошивается. Я могу что-нибудь попроще.

Лакьюнов схватил ручку, лист бумаги и побежал в туалет, где его обычно и посещало вдохновение. Минут через десять, очень довольный собой, поэт появился в кабинете, где Вязов основательно присел на коньячок и уже почти опустошил бутылку.

— Пока ты тут пьешь, я там такое сочинил:

И если к нам придет беда

С врагом деритесь до победы

Честь не роняйте никогда

Как завещали наши деды!

Это было по-настоящему круто. Емко, красиво, чеканило шаг. И гораздо круче, чем непонятная размазня Часа Вампира. На этот раз восхищение больших погон было абсолютно искренним:

— Ну ты даешь!

Витя армии не боялся, а кто ее не боится, того она и не пугает. Важно лишь правильно настроиться на два года службы, найти плюсы и закрыть глаза на минусы. Вот, скажем, изобилие армейских правил. Они вполне позволяют жить, не задумываясь, не решая каждый раз, каким путем пойти — на все устав, на все приказ. Ну, а дедовщина, это тоже правило. Не Витя его придумал, не Вите и отменять. Вначале потерпит, попотеет, потом на салагах отыграется. Немало в армии и оружия, куда более грозного, чем вилы и коварный сапог, а что еще нужно охотнику?

В общем, с первых дней службы рядовой Витя Фролов держался правильно, ни перед кем особо не заискивал, но и никому не хамил. Сначала ко всем приглядывался, а потом закорешился с одним городским парнишкой, по прозвищу Плохо. Была у него такая фишка — о чем бы ни шла речь, на все звучал один прочувствованный комментарий:

— Плохо!

— Слышь, говорят, завтра в караул выступаем…

— Плохо…

— Нет, вроде не завтра… Завтра к приезду комиссии будем казарму драить.

— Плохо…

Только на две вещи — еду и сон, Витин кореш не реагировал столь стандартным образом.

Бывало еще Очень Плохо, но достаточно редко — последний раз, когда сильно напился в увольнении и был пойман патрулем. Да и кто же спорит, ведь десять суток губы иначе и не назовешь.

Именно на Плохо Витя впервые начал проверять свою мировоззренческую теорию, совершенно неожиданно родившуюся в его мозгу где-то на пятом месяце службы и страстно ищущую своего слушателя. Эта теория сильно напоминала совково-деревенский вариант сверхчеловека, которому все позволено и который ничего не боится, но Витя о Ницше не слыхал и до всего дошел сам:

— И не место слабым на этой земле, как не место слабым в волчьей стае. Нытики, хлюпики, очкарики, они только портят людскую расу. От них надо избавляться, как спартанцы избавлялись от старых и больных. Да?

— Да…

— А у нас, в целом вроде и сильная армия, а одни слабаки служат. Хотя бы этот дистрофан Серега из пятой роты. Натуральный Сквозняк. В природе существует естественный отбор, а у нас всем заправляют импотенты и доходяги, вся власть принадлежит слабосильным старикам. Разве это хорошо?

— Ппохо!

При определенном угле зрения речи сильно смахивали на антисоветскую пропаганду — чем ни намек на дряхлых членов политбюро, но Плохо не донес. Не донес и татарин Равиль, который тоже иногда стал присоединяться к этим беседам типа монолога. Он слушав, раскрыв рот и нередко пропускал даже время намаза. А это уже показатель.

Воинская часть 42711, волею судеб лежащая на пути Вязова в его турне по аналогичным заведениям, уже битую неделю готовилась к великой встрече. Ее величество показуха достигла столь небывалых форм, что устрашенные устрашенным командованием солдаты даже усердно красили зеленой краской запыленную траву и устраивали ловушки для мух. Последнее мероприятие очень нравилось Витюше, ибо напоминало детские забавы. Уже к вечерней проверке он оказался рекордсменом по числу убиенных и получил право находится в первых рядах перед импровизированной трибуной, сооруженной специально для высокого гостя. Вязов приехал с часовой задержкой, во время которой солдаты стояли навытяжку на плацу и проклинали все на свете. А Витя никого не проклинал. Он ведь так хорошо умел ждать — закалка!

Длинную, пространную и умеренно бессмысленную речь с многочисленными цитатами и экскурсами в победоносную русскую историю от Куликова поля до Мамаева кургана, Вязов захотел закончить словами известного поэта-патриота, фамилию которого не указал. А если этого хочет сам министр обороны, кто ему помешает?

И если к нам придет беда

С врагом деритесь до победы

Честь не роняйте никогда

И вот тут случилось непредвиденное: последняя строчка напрочь забылась, убежала, как наглый фриц из плена. Что за жулики эти фармацевты — кучу денег выкладываешь за импортные таблетки от склероза, а результата ноль, даже простенькое четверостишие не запоминается целиком.

Впрочем, выдержка и спокойствие не покинули первого воина СССР даже в этой драматической ситуации Оглядев притихшее подобострастное воинство строгим, но отеческим взглядом, он сориентировался на местности и громогласно спросил, выгадывая время:

— А есть ли здесь такой молодец, кто правильно закончит это отличное стихотворение?

— Как завещали наши деды — неожиданно для всех и даже для себя, оглушительно рявкнул рядовой Виктор Фролов. В отличие от прочих, он внимательно слушал речь, и четверостишие ритмически напомнило ему известный куплет из блатных частушек с кассетки Кольки-дезертира. Как вы, наверно, помните, всего этих кассеток было у Витька две: Одна — Сектор Газа, а вот во второй, спасительной для чести мундира, были Наставления старого матерщинника. Созвучный куплет оттуда хотя и не совсем приличный, но любовь к достоверности требует его воспроизведения (любовь, кстати, вообще имеет привычку требовать). Итак, послушаем:

• Предыдущая
• 47/98
• Следующая