Тайна Нефертити - Питерс Элизабет - Страница 37

• Предыдущая
• 37/49
• Следующая

Я со злостью треснула вареным яйцом по саркофагу, отметив мельком неуместность этого жеста, и начала очищать скорлупу. Очень жаль, что мои часы остановились. Блоч сказал, что уже почти утро, но ему я не могла доверять ни в чем — таких бандитов только поискать. Но если он говорил правду, у меня еще есть немного времени. Средь бела дня нападать на археологов не станут, особенно Хассан, у этого крысеныша повадки ночной твари. Самое опасное время начнется после захода солнца, когда западный берег опустеет: туристы уедут, местные жители улягутся спать с курами и воцарится тьма, которую здесь не рассеивает ни свет уличных фонарей, ни сияние витрин магазинов.

Я очистила апельсин и стала не спеша его сосать. Аккуратист Блоч убрал пустую бутылку из-под шипучки, поэтому этот фрукт был единственным источником жидкости, которым я располагала. К тому времени, когда наступит вечер, я буду страдать от жажды, потому что воздух в погребальной камере сух, как мумия. Однако мысли о жажде тревожили меня меньше всего.

Может быть, размышляла я, это из-за отчаяния и усталости меня так пугают намерения Блоча? У него возникнут проблемы, если он действительно намерен избавиться от обоих археологов. Он не осмелится рисковать, ведь это может породить подозрения в том, что ученые были убиты. Трудновато наспех организовать выглядящий убедительным несчастный случай, который оказался бы смертельным для двоих сильных, здоровых мужчин. То, что их двое, лишает возможности воспользоваться многими из старых верных способов имитации несчастного случая в быту — от удара током при включении электроприбора в сеть до передозировки снотворного. А как насчет обвалов скал? Опять же, чтобы избавиться от двоих, этот способ слишком ненадежен. Несчастный случай на воде? Почти невозможно. Они оба — отличные пловцы.

Я выплюнула апельсиновые косточки в руку, благо некому было осудить меня за дурные манеры. Похоже, мне больше не приходят в голову никакие другие несчастные случаи. Пищевое отравление? Возможно, но есть риск посмертного вскрытия...

Тут я чуть не подавилась куском кекса. Если бы Блоч захотел избавиться от меня, не травмируя свою чувствительную душу, самый простой способ — это подсыпать что-нибудь мне в еду. К тому времени, когда он вернется, я буду лежать, вытянувшись в струнку, и коченеть — и никакого тебе ужасного зрелища порядочной американской девушки, плавающей в луже крови или распростертой с посиневшим от удушения лицом.

Мне потребовалась некоторая сила воли, чтобы снова вонзить свои зубы в кекс, но я заставила себя это сделать. Если я начну поддаваться диким фантазиям, мне никогда отсюда не выбраться. Здравый смысл подсказывал, что, если бы этот человек хотел меня отравить, он не стал бы запихивать яд в кекс. Нет, если уж Блоч задумал попотчевать меня какой-нибудь отравой, она, скорее всего, уже была бы у меня в желудке, следовательно, не стоит беспокоиться. Но, вопреки всякому резону, я была склонна верить Блочу, когда он говорил, что не хочет причинять мне вреда. Было странно обнаружить уязвимое место у человека без стыда и совести, однако именно такие противоречия и составляют человеческую натуру. Я съела весь свой обед до последней крошки.

Мысли об отравлении отвлекли меня. Я сидела в темноте, опершись подбородком на два очень грязных кулака и прислонившись спиной к саркофагу, и предавалась раздумьям. Ясно, что Блоч готов пожертвовать Хассаном. А как насчет того, чтобы открыто, на глазах у всех, Хассан убил бы двоих археологов, а потом, скрываясь с места преступления, упал бы, сраженный пулей? Блоч сам мог бы застрелить мальчишку, и это, скорее всего, было бы чисто сработано.

Неожиданно я почувствовала, что обед всухомятку камнем лежит в моем желудке, вызывая тошноту. Да, это отлично сработало бы! Убийство археологов не грозит Блочу никакими осложнениями, если убийца тут же пойман и если мотив его преступления не имеет никакого отношения к затерянной гробнице или к контрабанде антиквариата. Участие Хассана в побеге Ди было всем известно, и, бьюсь об заклад, жители Гурнаха знают, что это он напал на меня и пытался убить собственного брата...

Да, Ахмед знал, что во всем этом повинен его брат, и поэтому так странно вел себя в последнее время. Подобно отцу, он разрывался между двумя противоречивыми чувствами — верностью традиции поселян действовать сообща против властей и естественной ненавистью к своему вероломному братцу. Хассан был безрассуден, порочен и вероломен, и никто бы не удивился, если бы он, дав волю своим страстям, убил бы двоих иностранцев. Все лишь вздохнули бы спокойно, освободившись от него.

Меня так затрясло в ознобе, что голова застучала о каменный саркофаг, когда я со всей живостью, словно видела наяву, представила себе крадущуюся зловещую фигуру Хассана, ничего не подозревающего о планах того, кто его нанял, неожиданный прыжок, блеск ножа... Хассану непременно потребуется помощь, один он не справится с двумя сразу. Но убить связанного и беспомощного человека вполне ему по силам. И это он сделал бы с удовольствием, медленно, улыбаясь, — кольнул бы сначала в одно, потом в другое место, прежде чем вонзить нож в сердце или горло...

Я поднялась на ноги, схватив фонарик, словно булаву. Предположим, что сейчас около шести утра... Значит, в моем распоряжении почти двенадцать часов. Не слишком много, если придется пробивать проход в твердой породе скалы. Недостаточно много. Однако, если нет другого выхода, Блоч, вернувшись, обнаружит меня в изнеможении распростертой на полу, но упрямо пробивающей стену.

Впервые я вышла из погребальной камеры и увидела другие помещения гробницы.

Они и их содержимое оказались чем-то невероятным, фантастическим, но в тот момент мне было не до восторгов: страх заглушал чувство изумления. Я обвела отсутствующим взглядом изящные изгибы позолоченного трона, ряд стеклянных сосудов в расписном сундуке — их закругленные грани мерцали золотыми, алыми и синими искрами. Блоч и его люди хорошо потрудились: многое из того, что стояло на полу, исчезло, а некоторые из коробов попроще опустели.

Мое внимание привлекла большая позолоченная рака с резной крышкой, пустая внутри, но на золотом дне которой каким-то сверхъестественным образом сохранились отпечатки двух маленьких статуэток. Одна теперь находилась в сейфе Джона в институте. Другая, наверняка статуэтка мужа Нефертити, вероятно, была взята Блочем. Интересно, за сколько он ее продаст? За десять тысяч? За двадцать пять? А ведь это всего лишь один предмет из целой коллекции.

Пока я осторожно пробиралась по заваленным сокровищами помещениям, план гробницы стал мне совершенно ясен. Главная камера с саркофагом и та, что прилегала к ней, располагались в дальнем от входа конце гробницы. Затем, если смотреть с того места, где находилась я, шли две сокровищницы и зал довольно большого размера с четырьмя прямоугольными колоннами. С одной стороны от этого зала находилась крошечная камера с пустой ракой. А в дальнем его конце, как раз напротив проема, через который я вошла, был другой вход в виде величественной прямоугольной арки. За ней-то и начинался проход, который вел во внешний мир.

Луч моего фонарика пропал в дали этого коридора, вырубленного в монолите скалы. Длиной он был больше двухсот футов и неуклонно поднимался вверх. Я одолела две лестницы со стертыми от времени ступенями и крутой, усеянный осколками скалы подъем, по которому я ползла, раня в кровь руки и колени. В пыли на лестнице я увидела отпечатки ног и остановилась у последних двух ступеней, охваченная страшной догадкой. Следы на тонком слое пыли были оставлены Блочем и его командой, но под ними виднелись полустертые отпечатки ног моего отца. Он, в свою очередь, небрежно прошел по следам сандалий, оставленным три тысячелетия назад удаляющейся похоронной процессией.

Следы в пыли, не потревоженные ни ветром, ни дождем, — эфемерное напоминание о бренности человека. Они пережили тех, кто их оставил. Странно было думать, что где-то на ступенях сохранилась память о Джейке.

• Предыдущая
• 37/49
• Следующая