Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд - Страница 69

• Предыдущая
• 69/78
• Следующая

Впрочем, выглядел царь и вел себя несколько иначе, чем обычно: лицо его припухло, говорил он мало, глухим голосом и чуть путано. И все же, когда маленький принц Сетемуйя попросил «колючего вина», монарх улыбнулся. Жизнь текла как обычно, ярко светило солнце. Все быстро станет на свои места…

Вернувшись в свои покои, Именхерхепешеф позвал придворного:

— При дворце, насколько я знаю, обретается маг?

— Да, мой господин. Его зовут Сетнау. Он — знаток магии хекау.

— Передай ему, что сегодня вечером, ближе к полуночи, я жду его у себя. И чтобы об этом не узнала ни одна живая душа!

— Слушаюсь, мой господин.

Гладколицый, с глухим голосом и медлительными движениями, посредник между миром преходящим и вечностью явился в назначенный час и поклонился хозяевам дома, Именхерхепешефу и его супруге Неджмаатре. Сетнау был человеком без возраста, а значит, обладал богатейшим жизненным опытом; он знал, что соблюдение тайны — одно из первейших требований, выдвигаемых к представителям его профессии. Ему предложили вина; он стал пить его молча, ожидая, когда принц сообщит ему, в услугах какого рода нуждается. Руки мага, между тем, говорили вместо него. Да и были ли это руки человека? Гибкость пальцев, охвативших серебряный кубок, наводила на мысли о конечностях рептилий. Ноги его тоже привлекали внимание: только ли для ходьбы он ими пользовался? Пальцы ног были такие тонкие, что закрадывалась мысль: а не вонзаются ли они в землю, когда на них не смотрят жалкие невежды?

Наконец Именхерхепешеф заговорил:

— Я не могу четко сформулировать свой вопрос. Должен ли я спросить тебя, какая враждебная моему божественному отцу сила покровительствует некоему Птахмосу или почему разгневался бог Сет? По моему мнению, последние события свидетельствуют о том, что удача, которая всегда сопутствовала моему отцу, отвернулась от него.

Он вкратце описал эпизод, имевший место возле Двенадцати Ибисов, и благополучное бегство апиру под предводительством Птахмоса, не забыв упомянуть и о вчерашнем кошмаре фараона.

Сетнау на мгновение задумался, потом сказал так:

— События, о которых ты говоришь, — не тайна. У дворца больше ушей, глаз и языков, чем приходится на всех его обитателей вместе взятых. Я предвидел твои вопросы и уже начал искать на них ответы. Единственное, что остается загадкой, — это ночной кошмар нашего божественного государя. Знаешь ли ты, что ему приснилось?

— Нет, и думаю, мой божественный отец не расскажет об этом никому.

Сетнау кивнул. Его кубок был пуст. Принц сам наполнил его.

— Могу ли я получить какую-нибудь вещь этого Птахмоса? — спросил маг. — Что-либо из одежды, письмо, личную вещь? Это облегчит мне задачу.

Именхерхепешеф пообещал, что сделает все возможное, чтобы раздобыть требуемое.

Сетнау низко поклонился, поблагодарил принца за оказанное доверие и удалился.

— Он сам похож на персонаж из сновидения, — прошептала Неджмаатра.

Три лампы, расставленные на полу, освещали изваяние Мут Заклинающей — супруги Амона, нарочно доставленное в зал для аудиенций принца Именхерхепешефа из храма Амона. В зале их было трое: принц с супругой и Сетнау, коленопреклоненный перед статуей богини в человеческий рост. Мут была изображена в виде женщины в облегающем платье; ее правая нога была чуть выставлена вперед, а руки свободно висели вдоль тела, и только указующий перст правой был обращен к смотрящим на богиню. Сделанные накануне магические подношения утроили могущество изваяния: дух богини снизошел в ее скульптурное изображение. Над жаровней, установленной у ног статуи, курился голубоватый ароматический дым. Рядом на полу лежал развернутый папирус, края которого были придавлены к земле двумя камешками.

— О спутница бога скрытого, — нараспев произнес Сетнау, вздымая руки над головой, — о всемогущая защитница, освободившая своих сыновей от пут демонов, о превращающая в воду яд скорпионов и уничтожающая яды, которые злые духи вливают в горло детей! О сочувствующая Мут, дети твоего сына Усермаатры Сетепенры взволнованы тучами, закрывшими его небо. О Мут, помоги своим детям обнаружить источник их терзаний!

Чистые и спокойные, огоньки ламп тянули свои язычки к высокому потолку, неподвижный воздух полнился благовонным дымом.

— О Мут, — снова заговорил Сетнау, поднимая руки с двумя разорванными сандалиями, найденными в доме Птахмоса, — по вине ли смертного хозяина этих сандалий омрачилось небо над государем?

Принц с супругой не моргая следили за движениями мага. Создавалось впечатление, что они перестали дышать. Внезапно огоньки в лампах заплясали, и над ними конвульсивно взвились ниточки черного дыма.

— Это он. Птахмос наслал на государя порчу? О Мут, небесная ткачиха счастья, это он? — взывал Сетнау, потрясая рваными сандалиями.

Языки пламени продолжали танцевать, потом огонь в одной лампе погас. В жаровне затрещали угли.

Маг отбросил сандалии прочь. Именхерхепешеф и Неджмаатра словно окаменели.

— Кто покровительствует ему, о Мут, о любящая мать? — вопросил Сетнау. — Кто этот покровитель, враждебный твоему сыну и детям твоего сына?

Прошла минута. Над жаровней поднялось облако дыма, и Сетнау отшатнулся. Еще громче затрещали угли. Неджмаатра вскрикнула: благовонный дым взметнулся вверх красноватым столбом.

— О Мут, защищающая своим крылом своего сына от изрыгающих яд демонов, правильно ли я понял твой ответ?

Рубинового цвета дым заискрился.

— О Мут, ты указываешь на Сета?

При этих словах горсть красных углей со свистом вылетела из жаровни. Испуганный Сетнау откинулся на пятки, умоляюще вздымая руки. Затанцевал огонь в лампе.

— О Мут, защити своего сына! Попроси за него Амона! — взмолился маг, упираясь руками в пол.

Дым стал красным. На папирус посыпались искры. Сетнау быстро отодвинул его, но на свитке остались черные точки. Маг на четвереньках подполз к мешочку с благовониями и бросил полную горсть в жаровню. Дым стал гуще, снова послышался треск, потом пламя успокоилось и обрело голубоватый оттенок.

Заклинатель смог, наконец, перевести дух. Но глаза у всех троих по-прежнему были широко открыты. Сетнау поднес к глазам поврежденный папирус.

— Смотрите, — сказал он, указывая пальцем на прожженную строку. — Богиня сожгла слова: «Остановись, крокодил, сын Сета…» Значит, дело в Сете.

— Мут сможет заставить его замолчать? — спросила Неджмаатра.

— Никто из богов не может помешать другому богу говорить.

Дни, недели и месяцы во дворце текли в своем привычном русле. И только старые царедворцы по внезапно опущенным глазам, по чуть более натянутой, чем обычно, улыбке, по взгляду, который уклонялся от чужого взгляда скорее, чем взмахивала крылом мушка, кружащаяся над едой, понимали: что-то идет не так.

Напряжение спало только через пять дней после странного утреннего недомогания Рамсеса II, во время утреннего царского Совета. Принц Именхерхепешеф с братьями Рамсесом и Парехерунемефом, оба визиря, хранитель казны и военачальник Урия, остававшийся во дворце на правах неофициального советника, и, естественно, первый писец уже были в зале, когда в сопровождении двух слуг с опахалами вошел фараон. Ко всеобщему удивлению, на нем был черный парик, хотя со дня своей коронации он носил только рыжие, цветом напоминавшие красное дерево, которые парикмахеры изготавливали из волос лошадей гнедой масти. Чиновники постарались скрыть свое удивление. Неужели что-то случилось с хранителем париков? Немыслимо! Нет, этот выбор символичен, иначе и быть не может!

Рамсес, как ни в чем не бывало, устроился на троне и поинтересовался новостями. Все знали, что монарх ожидает дани от князьков Ханаана, Упи и вассалов, которые поутихли после его последнего похода к границам хеттского царства. Если дань пришлют, это будет означать, что все они признают власть фараона, если же нет, то станет ясно, что они вместе с хеттами снова плетут интриги против Земли Хора.

• Предыдущая
• 69/78
• Следующая