Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд - Страница 18

• Предыдущая
• 18/78
• Следующая

Во время церемонии воцарения Сети, воплощенного сына Амона, Па-Рамессу пришлось смириться с тем, что теперь Птахмос стоял рядом с ним, на месте, которое во время коронации Рамсеса I занимал Па-Семоссу. Па-Рамессу ни разу не заговорил с ним. Придворные и высокопоставленные чиновники из провинций, наместники, жрецы и военачальники пытались прочесть на лицах принцев хоть какой-нибудь знак, который позволил бы им больше узнать о том, как расположились звезды над Страной Хора. Но лица обоих мальчиков, волей судеб ставших «братьями», были непроницаемы, как маски, и любителям пересудов пришлось довольствоваться созерцанием Первой Царской супруги Туи и ее дочери Тийи, щедро удовлетворявших их любопытство: обе лучились радостью и без счета рассыпали вокруг улыбки.

Когда Сети, «воскреснув», взошел на трон, те, кто присутствовал на коронации его отца, невольно сравнили двух монархов. Тело сына не было таким развитым и мускулистым, как у отца и предшественника на троне, и все же от него исходила внутренняя сила. Проще говоря, царственное тело стало более хрупким, но разум приумножился. Такие, как Сети, больше полагаются на здравый смысл, чем на силу своей длани.

За коронацией последовало пиршество, во время которого внимание Па-Рамессу привлек эпизод продолжительностью в несколько секунд — именно столько времени занял обмен взглядами между Птахмосом и Хупером-Птахом, Верховным жрецом из Хет-Ка-Птаха. Жрец устремил на принца вопрошающий взгляд, тот ответил заносчивой улыбкой. Если бы у глаз был голос, окружающие могли бы услышать такой диалог:

— Так значит, ты теперь принц…

— Мои достоинства получили признание.

— Неужели мы не заслужили твоей благодарности?

— Вы отдали меня моим новым опекунам по принуждению.

С этим Хупер-Птах и удалился.

Ни гармоничные звуки музыкальных инструментов, ни хвалебные воспевания, ни извивающиеся танцовщицы, развлекающие гостей во время праздничного застолья, не смогли отвлечь Па-Рамессу от мысли, что Птахмос вынашивает какие-то тайные планы. Но какие? Животное, живущее в каждом человеке, кормит сознание своими подспудными догадками. Даже тонкий психолог обязан доброй частью своих самых возвышенных идей шакалу, коту, крокодилу или ястребу, которого носит в себе.

Да, у Птахмоса были свои планы.

Время шло, выкристаллизовывая подозрения, формируя мнения и характеры… Позиции приемного сына крепли, равно как и настороженность Па-Рамессу. Птахмосу исполнилось десять, и все обитатели казарм и административных зданий знали, что Сети намеревается назначить мальчика главнокомандующим армией. Это было всего лишь почетное звание, однако этим своим жестом Сети признавал за Птахмосом право стать своим наследником.

Кровь Па-Рамессу бурлила от негодования. Даже Тиа был огорчен происходящим, хоть и старался этого не показывать.

Неужели фараон ослеп? Или поддался душевному недугу, делающему человека рабом решений, которые он принял, думая, что прав, и не замечая, что его правота спорит с реальностью?

И Па-Рамессу решился прибегнуть к своему секретному оружию.

Вот уже много месяцев подряд Птахмос периодически отлучался из дворца на два-три дня под предлогом, что выполняет приказ коменданта казармы. Сети до поры до времени ничего не знал об этом. И вот однажды вечером он заметил, что Птахмоса нет за столом, и поинтересовался, где он. Хранитель вечерних тайн сообщил, что достопочтенный принц отбыл в провинцию. Сети вслух похвалил за служебное рвение того, кого ныне называл сыном.

И что хуже всего, скульпторы уже работали над новым барельефом в храме Амона в Карнаке, на котором Птахмос был изображен следующим за колесницей своего отца.

Па-Рамессу отправился в казарму и выяснил, что комендант ничего не знает о таинственных отлучках Птахмоса. Из всего выходило, что Птахмос лгал. Па-Рамессу поделился своими открытиями с Тиа.

— И что ты намерен предпринять? — спросил тот.

— Ложь говорит о существовании тайного и достойного осуждения плана. Птахмос лжет, потому что не сомневается: если кто-то дознается, куда он ездит, его ждет наказание.

— Именно так.

— Я хочу, чтобы за ним проследили и узнали, где он бывает. У тебя больше возможностей. Найди мне подходящего человека!

Тиа задумался.

— У меня есть на примете один писец, хитроумный и преданный. Пообещай ему свою защиту на случай, если его раскроют.

— Обещаю.

— Ты сможешь заплатить ему за работу?

— Я могу попросить кольца у матери. Сколько?

— Много не надо. Десяти медных колец хватит. Я приведу его к тебе сегодня после обеда.

Писец? Подросток с веселым плутоватым лицом и каламом, сунутым за ухо, — знак того, что он умеет читать и писать. Звали его Именемипет. Па-Рамессу объяснил ему суть задания: выяснить, где бывает принц Птахмос во время своих отлучек из дворца.

— Мне придется взять где-нибудь на время осла, — сказал Именемипет.

— Сколько это стоит?

— Не очень дорого. Пять или шесть медных колец.

Па-Рамессу дал ему десять. Именемипет поцеловал ему руки.

— Ты должен молчать как камень, — добавил Па-Рамессу.

— Твое доверие, достопочтенный принц, скрепило мои уста нерушимой печатью.

Через три дня Именемипет явился с отчетом.

— Я следовал за принцем Птахмосом, твоим братом, больше двух часов, пока мы не оказались в деревне, которая называется Десять Шакалов, это к северу от Уасета. Слежки он не заметил, а если и увидел меня, то принял за крестьянина. В деревне он остановился у старика по имени Седьем-Атон, бывшего жреца Атона, теперь живущего в скромной хижине. У него он провел ночь. В дом заходили еще двое или трое.

— Седьем-Атон?

— Так его зовут.

«Ухо Атона». Нехорошее имя, люди давно не носят такие… Па-Рамессу вспомнил, какой вопрос задал Птахмос на похоронах Рамсеса: «Мой дед Эхнатон тоже здесь похоронен?» Неужели Птахмос хранит верность культу, установленному его предком? Но откуда бы мальчику знать о нем? Неужели он вынашивает коварные планы?

— Тебе не удалось разузнать, о чем они говорили?

— Нет, достопочтенный принц. Но я могу это узнать.

— Как?

— Седьем-Атон живет за счет подаяний. Если я принесу ему дар, он обязательно пригласит меня в гости.

Па-Рамессу на мгновение задумался. Потом призвал к себе управителя дворца и приказал выдать Именемипету мешок смеси зерен пшеницы и ржи и глиняный кувшин с вином. Протягивая юному писцу десять медных колец, он сказал:

— Жду тебя с новостями.

Па-Рамессу и Тиа обменялись взглядами; им оставалось только вооружиться терпением.

— Мы уже знаем причину его скрытности, — сказал Тиа. — Но нам нужны доказательства.

Именемипет явился с отчетом только через десять дней.

— Седьем-Атон рассыпался в благодарностях и заверил меня, что я — реинкарнация бога Атона, явившаяся скрасить его старость. Он предложил мне разделить с ним трапезу. Я увидел, что принц Птахмос принес ему много еды — мясо сернобыка и медовые лепешки. В доме было еще трое юношей, двое из них оказались деревенскими писцами, им лет по пятнадцать — семнадцать. Но самое почетное место занимал принц, твой брат, несмотря на свой юный возраст. Седьем-Атон относится к нему с огромным почтением. После обеда и ужина жрец некоторое время посвящал обучению, рассказывая о превосходстве бога Атона, который есть свет, и жизнь, и источник всего сущего, в том числе и вторичных богов. Судя по всему, он отождествляет Атона с Атумом [17].

Па-Рамессу и Тиа были потрясены услышанным.

— Твой брат-принц посещает Седьем-Атона в третий, двенадцатый и двадцать первый день каждого месяца, — добавил Именемипет.

— Слышал ли ты что-нибудь еще о принце Птахмосе? — спросил Па-Рамессу.

Юный писец смутился.

— Да простит меня достопочтенный принц, но я слышал, как Седьем-Атон заявил, что, взойдя на трон, Птахмос в своей бесконечной мудрости восстановит старый порядок и утвердит превосходство Атона Бесконечного и Всеобъемлющего.

• Предыдущая
• 18/78
• Следующая