Где начинаются мечты - Клейпас Лиза - Страница 40
- Предыдущая
- 40/71
- Следующая
Сначала взгляд его устремился на Элизабет, и он улыбнулся с нежностью и гордостью.
– Ты здорово выглядишь, сестричка, – улыбнулся он, беря ее за руку и целуя в зардевшуюся щеку. – Никогда не видел тебя такой красивой. Когда ты будешь уходить с бала, за тобой потащится целая вереница разбитых сердец.
– Скорее вереница оттоптанных ног, – сухо отозвалась Элизабет. – Если, конечно, найдутся такие дураки, которые захотят со мной танцевать.
– Найдутся, – жестко сказал Закери и успокаивающе приобнял ее. Потом повернулся к матери, тоже отпустил ей какой-то комплимент и, наконец, посмотрел на Холли.
Они в совершенстве изучили, какие любезности следует говорить дамам, и Холли надеялась, что он скажет что-то вежливое по ее адресу. Джентльмен всегда обязан хоть как-то отметить внешность представительницы прекрасного пола, а Холли знала, что сегодня она хороша, как никогда. Она надела свое любимое платье из мерцающего светло-серого шелка, низкий вырез и короткие пышные рукава которого украшала вышивка бисером. Рукава были набиты легкими перьями, что увеличивало их объем, а туго накрахмаленные нижние юбки подчеркивали пышность бедер. Холли даже надела корсет, эффектно приподнимавший ее грудь. Мод помогла ей причесаться по последней моде, разделив волосы посередине пробором и зачесав всю их тяжелую массу назад. Блестящие каштановые локоны были уложены валиками, а несколько прядей свободно падали на шею.
Слегка улыбаясь, Холли смотрела в ничего не выражающее лицо Бронсона, а он тем временем оглядывал ее с головы до пят. Но ожидаемый ею комплимент так и не прозвучал.
– И в этом виде вы пойдете на бал? – хмуро спросил он.
– Зак! – укоризненно и испуганно ахнула его мать, а Элизабет резко толкнула его в бок.
Холли в недоумении свела брови: она была ужасно разочарована. Грубый, невоспитанный мужлан! Никогда еще не доводилось ей слышать от мужчины такого уничижительного отзыва о своей внешности. Она всегда гордилась своим чувством стиля – так как же он посмел намекнуть, что она одета неподходящим образом!
– Вот именно, – холодно ответствовала Холли. – И это называется бальное платье, мистер Бронсон. В нем я и пойду на бал.
Их взгляды скрестились, они долго с вызовом смотрели друг на друга, так явно забыв об остальных, что Пола увела Элизабет подальше от них под предлогом, что обнаружила у себя на перчатке пятно. Холли их ухода даже не заметила. Она спросила прерывающимся голосом, который выдавал ее чувства:
– Что же в моей внешности вызывает у вас возражения, мистер Бронсон?
– Ничего, – ответил он. – Если вам хочется показать всему свету, что вы все еще носите траур по Джорджу, этот наряд – как раз то, что нужно.
Оскорбленная и уязвленная, Холли сердито взглянула на него:
– Мое платье прекрасно подходит для данного случая. Единственный его недостаток – что оно не из подаренных вами! Вы что же, на самом деле думали, будто я надену какое-то из них?
– Я на это надеялся, учитывая, что выбирать вам было не из чего. Либо траур – или как там его, полутраур, – либо то, что я купил.
Они никогда еще не ссорились так серьезно, но теперь в Холли вспыхнул гнев. Что бы они ни обсуждали раньше, они всегда приправляли свои слова юмором, но на этот раз Холли по-настоящему разозлилась на Бронсона. Джордж никогда не стал бы говорить с ней так грубо, резко… Джордж если критиковал ее, то очень осторожно и всегда с самыми лучшими намерениями. И хотя в ней пылало негодование, она все же не переставала удивляться, чего это ради она сравнивает Бронсона с мужем и как получилось, что его мнение так для нее важно.
– Это не траурное платье, – раздраженно возразила она. – Можно подумать, что вы никогда раньше не видели дам в сером. Наверное, вы слишком много времени проводили в борделях и не заметили, как одеваются порядочные женщины.
– Называйте это как хотите, – промолвил Бронсон, голос его был тих, но решителен. – Я в состоянии распознать траур, когда он у меня перед глазами.
– Ну что ж, если я решу носить траур еще пятьдесят лет, это мое дело, а не ваше!
Он небрежно пожал плечами, зная, что это еще сильнее ее разозлит.
– Без сомнения, многие одобрят, что вы одеты, точно ворона…
– Ворона!.. – задохнулась от возмущения Холли.
– …но я никогда не принадлежал к тем, кто восхищается выставленным напоказ горем. По моему мнению, истинное достоинство требует хранить свои чувства в себе. Но если вам так необходимо сочувствие других…
– Вы невыносимы! – прошипела она. Холли не помнила, чтобы ей случалось когда-либо до такой степени разозлиться. Как он смеет предполагать, что она носит траур только для того, чтобы вызвать сочувствие окружающих? Как он смеет намекать, что ее горе неискренне? От негодования кровь бросилась ей в лицо, и оно стало густо-розовым. Ей хотелось ударить его, сделать ему больно, но ее негодование по какой-то необъяснимой причине доставляло ему удовольствие. Ошибиться было невозможно – в его глазах выражалось холодное удовлетворение. Всего несколько минут назад его джентльменский вид вызывал у нее такую гордость, а теперь сна ненавидела его.
– Откуда вам знать о трауре? – Голос ее дрожал, глаза были опущены. – Вы никогда никого не любили так, как я любила Джорджа, – вам несвойственно отдавать свое сердце. Наверное, вы считаете, что эта черствость возвышает вас над остальными. Но мне вас жаль.
И будучи не в состоянии выносить его общество ни минутой дольше, она бросилась прочь, и ее крахмальные юбки бились о ноги. Не отвечая на обеспокоенные вопросы Полы и Элизабет, она взбежала вверх по лестнице с такой быстротой, с какой только могла, а легкие у нее работали, как кузнечные мехи.
Закери стоял там, где она его оставила, потеряв дар речи. Ссора разгорелась из ничего. Он не намеревался начинать ее, он даже успел с удовольствием отметить, как хороша сегодня Холли… пока не понял, что на ней платье серого цвета. Серое подобно тени, постоянно отбрасываемой памятью о ее любимом Джордже. Закери сразу же понял, что весь предстоящий вечер Холли посвятит сожалениям об отсутствующем муже. А Закери, черт побери, все это время должен пытаться отвоевать ее у призрака Джорджа? Серебристо-серое платье, как бы ни было оно красиво, подействовало на него, точно красная тряпка на быка. Почему он не может провести с ней хоть один вечер, чтобы ее горе не было вбито между ними, как клин?
И поэтому он говорил небрежно, пожалуй, даже жестоко, слишком поглощенный собственным раздражением и разочарованием, чтобы думать о ней.
– Что ты ей сказал? – спросила Пола.
– Поздравляю, – раздался язвительный голос Элизабет. – Только ты умеешь испортить всем вечер за какие-то тридцать секунд!
Слуги, которые оказались свидетелями этой сцены, вдруг бросились исполнять какие-то бессмысленные срочные дела, которые сами же и придумали, не желая пасть жертвой его дурного настроения. Но злость Закери уже улеглась. Как только Холли ушла, его охватила тоска. Он попытался понять причину этого чувства. Почему-то сейчас ему было хуже, чем после самого серьезного поражения на ринге. Где-то внутри у него появился огромный кусок льда, холод от которого распространялся по всему телу. Он вдруг испугался, что теперь Холли возненавидит его, что она больше не будет ему улыбаться и не позволит к себе прикоснуться.
– Я поднимусь к ней, – предложила Пола успокаивающе. – Но сначала скажи, что вы наговорили друг другу…
– Не нужно, – тихо прервал он мать и поднял руку в протестующем жесте. – Я сам пойду к ней. И скажу ей… – Закери замолчал, осознав, что впервые в жизни ему стыдно посмотреть в лицо женщине. – Проклятие! – в ярости проворчал он. Его никогда не заботило чужое мнение, а теперь он был до смерти напуган недовольством какой-то маленькой женщины. Лучше бы Холли выругалась, швырнула в него чем-нибудь, дала ему пощечину. Это он пережил бы. Но спокойное презрение в ее голосе сокрушило его. – Просто я хочу дать ей пару минут, чтобы остыть.
- Предыдущая
- 40/71
- Следующая
