Клеопатра - Шифф Стейси - Страница 18
- Предыдущая
- 18/69
- Следующая
Угощение одного гостя на царском пиру вполне могло обойтись в целое состояние. Перед ним ставили «блюдо из чистого золота на серебряном подносе, достаточно большое, чтобы на нем уместился целый поросенок, фаршированный разнообразными начинками; его брюхо было набито утятиной, жареными дроздами, соловьями, устрицами, гребешками и яичным желтком». Еще подавали гусей, павлинов и всевозможные средиземноморские деликатесы: моллюсков, морских ежей, осетров, барабульку. Ложки были роскошью, а вилок и вовсе еще не придумали. Так что ели в основном руками. Сладкие вина – лучшие сорта завозили из Ионии и Сирии – приправляли медом или гранатовым соком. Мы не знаем, в каких нарядах встречала гостей Клеопатра, однако известно, что она любила жемчуг – самый драгоценный камень того времени. Царица носила расшитые жемчугом туники, надевала ожерелья на грудь в несколько рядов, вплетала жемчужные нити в волосы. Она одевалась в длинные, яркие платья из китайского шелка или тонкого льна, перехваченные в талии поясом, любила броши и ленты. Тунику длиной до щиколотки обычно дополняла прозрачная накидка, не скрывавшая ее богатой отделки. На ногах у Клеопатры были украшенные драгоценными камнями сандалии с узорными подошвами. Гостеприимные Птолемеи не отпускали своих гостей без подарков. Тот, кому посчастливилось попасть на пир, мог получить в дар серебряный слиток, раба, газель, золотую скамью или коня в серебряной сбруе. Клеопатра и в этом не желала отставать от предков. Вот каково было «веселье до зари», о котором позже напишет Светоний.
Празднества в честь победы, само собой, включали и триумфальную процессию на Канопской дороге. Клеопатра стремилась объединить народ, утвердить свою власть, унизить противников. Александрия издавна славилась парадами и гуляньями, благодаря отчасти щедрости Птолемеев, отчасти – жизнерадостному нраву горожан. Много лет назад во время дионисийской процессии по столичным улицам проплыла целая армада шестиметровых позолоченных лодок, каждую из которых тащили сто восемьдесят человек. За ними следовали окрашенные в пурпур сатиры и нимфы в золотых венках, актеры, изображавшие богов и царей древности, аллегории городов и времен года. Александрия славилась всевозможными механическими диковинами, раздвижными дверьми и гидравлическими подъемниками, самодвижущимися дорожками и автоматами, которые начинали работать, если кинуть в них монетку. В распоряжении Птолемеев были невидимые тросы, крепления, шкивы и магниты, чтобы создавать настоящие чудеса. В небо взмывали фейерверки; в глазах статуй вспыхивал огонь; трубы ревели сами собой. Однажды александрийские кузнецы и механики превзошли самих себя: над городом вознеслась четырехметровая статуя в развевающейся шафрановой тунике. Она поднялась во весь гигантский рост, окатила орущих от восторга зевак молочным фонтаном и сама собой сложилась пополам. Над пораженной толпой прокатился восторженный ропот, заглушивший звуки флейт. Но чудеса на этом не кончились: окутанных клубами благовоний зрителей ждали факелы на золотых подставках, корзины с миром и ладаном, позолоченные пальмовые ветви и виноградные грозди; золото было повсюду: на щитах, скульптурах, чашах, сбруе волов. Шестьдесят сатиров топтали виноград в гигантской корзине, громко распевая под аккомпанемент свирелей. Душистое вино из огромных мехов лили прямо на мостовую; его терпкий аромат мешался с запахом ладана. Рабы выпускали над процессией голубей и голубок, к лапкам которых были привязаны длинные ленты. Гости со всех концов страны, разбивавшие свои шатры у городских стен, были обязаны поставлять для процессий животных. Ни один парад в третьем веке не обходился без ослов в нарядной сбруе и слонов в шитых золотом попонах.
В знаменитом шествии третьего века вели ослов в такой сбруе, слонов, покрытых вышитыми золотом попонами, антилоп, леопардов, павлинов, огромных львов, эфиопских носорогов, страусов, белых медведей, две тысячи четыреста собак. Верблюды тащили корзины с корицей и шафраном. За ними вышагивали двести быков с позолоченными рогами, музыканты, пятьдесят семь тысяч пехотинцев и двадцать три тысячи всадников в полном вооружении. В распоряжении Клеопатры такого войска не было, однако и она сумела не ударить в грязь лицом и постаралась предстать «самой богатой, щедрой и блистательной из цариц». В те времена богатство, власть и любовь народа были неразрывно связаны. Новая правительница не упустила случая лишний раз показать своим подданным, что десятилетия смуты и неурядиц остались позади.
В этом их с Цезарем интересы совпадали. У римского политика были все основания желать Египту стабильности и процветания. Египет был едва ли не единственной страной в Средиземноморье, производившей излишки зерна. Клеопатре ничего не стоило прокормить весь Рим. Имелась, однако, и оборотная сторона: она могла бы вызвать в Риме голод, если бы захотела. Вот почему для Цезаря было так важно оставить в Александрии своего человека, лучше всего надежного неримлянина, и Клеопатра оказалась идеальным кандидатом. В известном смысле Египет в сорок седьмом году сделался римским протекторатом, хоть и не совсем обычным. В эпоху, когда политика была делом ярких личностей, смешивать ее с частной жизнью не возбранялось. В древности военные союзы нередко подкреплялись брачными обетами. Для Рима политические браки были обычным делом, хотя у столь примитивной разновидности дипломатии находилось немало противников. Чем дальше простирались амбиции, тем дерзновеннее оказывались матримониальные планы. Помпей был женат пять раз, и всякий раз по политическим причинам. Цезарь в немалой степени обязан головокружительным возвышением каждой из своих четырех жен. Сам он отдал дочь за Помпея – в награду за преданность – хотя тот был старше ее ровно на столько, на сколько Цезарь был старше Клеопатры.[17] Трещина в отношениях двух мужчин пролегла лишь тогда, когда связавшая их женщина умерла. Этой истории очень скоро суждено было повториться, но как водится в таких случаях, при еще более печальных обстоятельствах.
Отношения Клеопатры и Цезаря были необычными не только из?за разницы в положении, но и оттого, что царица вступила в них добровольно. Ее никто не принуждал. Для римлян это было в высшей степени непривычно. Если бы отец Клеопатры при жизни отдал свою дочь за Цезаря (чего, конечно, в действительности произойти не могло), все обернулось бы по?другому. Тех, кто писал о Клеопатре, изрядно раздражали ее свободолюбивая натура и живой ум. Помните, что сказал поэт Лукан? «Клеопатра приворожила римлянина с помощью чар!» – воскликнул он вслед за Потином, раз и навсегда отказав Цезарю в праве на самостоятельное решение. Но и этого развратной царице было мало, и, уже завладев Египтом, она не оставляла попыток «блудом завоевать Рим». На ум поневоле приходит история индийской царицы Клеофис. «Она покорилась Александру, но вскоре вернула себе царство, соблазнив захватчика и при помощи женских чар отвоевав то, что не смогла удержать на поле боя». За столь возмутительное поведение Клеофис удостоилась у римских историков звания «царственной блудницы». Конечно, нельзя исключать, что это апокриф, очередная римская байка о «развратном Востоке». Возможно, мифическая Клеофис и есть Клеопатра. И все же это весьма поучительная история. Египетскую царицу обвиняли в том же, и ее индийскую предшественницу, но в отличие от Клеофис, римляне приписывали Клеопатре колдовскую силу, тайную власть над мужчинами.
В том, что между Клеопатрой и Цезарем возникло неодолимое влечение, даже страсть, нет ничего удивительного. Ее амбиции не уступали его азарту, и оба были созданы для того, чтобы творить великие дела. Оба были умны, сильны, красноречивы, неотразимы, опасны, оба сделались легендарными. Клеопатра определенно умела завоевывать человеческие сердца. Не зря Плутарх говорил, что, если каждому из нас известны четыре вида ядовитой лести, «египтянка знала их тысячи». В искусстве плетения сладких речей она определенно превосходила Цезаря; тот был человеком дела, а не слова. Римлянин славился бесчисленными победами, в основном над женами патрициев. И Цезарь, и Клеопатра были хорошо образованы и тянулись к знаниям, что вполне характерно для монархов того времени, и, что для них совершенно не типично, отличались остроумием и жизнелюбием. Плутарх верно заметил, что удел царей – одиночество; Клеопатру и Цезаря окружали льстецы и потенциальные предатели. Оба знали, что за успех придется заплатить непомерную цену, ибо «все, что возносит нас над толпой, порождает вражду и зависть». Тем, кто правит миром, не приходится рассчитывать на человеческое участие.
- Предыдущая
- 18/69
- Следующая
