Неслучайная сопричастность - Лаврентьева Светлана "Кот Басё" - Страница 3

Он стоит в тени, ножом вырезает что-то. Беспокойный месяц бродит по ветхой крыше. У костра она танцует свою свободу. «Я люблю тебя», – рычит он. Она не слышит.

Его кочевое племя разбило стан. Ее кочевое племя ушло на юг. Он сросся с седлом за месяцы, он устал, как странники и бездомные устают от вечных скитаний. Его небольшой народ готовился к ночи, сбрую снимал с коней. Костры разгорались. Он чувствовал, что живет на древней земле, в границах ее огней. Он чувствовал, как становится невесом, огромные звезды качались над головой. Он спал у костра и видел чудесный сон о том, что отныне не было ничего. Он видел другое племя, иная речь звучала напевно, будто бы наяву, но он не успел запомнить и уберечь в себе ее имя – льющийся долгий звук. Наутро он встретил старейшину и спросил, о чем этот сон и что он ему сулит. Старейшина молвил: тебе не хватило сил почувствовать сердце этой чужой земли.

Здесь море ночами тихое, и звезда следит, как эпохи из глубины встают.

Его кочевое племя разбило стан.

Ее кочевое племя ушло на юг.

Я боюсь себе признаваться в этом,

Но слова принимают твои черты.

В этом имени, видимо, столько света,

Что невольно хочется темноты.

Я все знаю, мой справедливый Бог –

От короткой ломки, до адских мук.

Я иду, покорная, за тобой,

Понимая заранее, что к чему.

Больше нет ни имен, ни времен, ни мест.

Я иду возрождаться в глухую боль.

Мои бесы живут у меня в уме,

Я держу их. Пока не приходит Бог.

Давай это будет город. Приморский, южный, в котором начало осени незаметно, в котором свободно, поскольку уже не нужно себе объяснять привязанность к километрам, зависимость от дороги и направлений, желание стать раскованным и крылатым… Давай это будет город блаженной лени, осеннего солнца, горького шоколада, спокойных прогулок, тропинок, любимых песен, играющих кошек, целующих небо чаек… Давай это будет город как – будто – вместе, такой долгожданный, странный, необычайный, чтоб все – до детали – вписалось в его окружность – ворчанье прибоя, листва на скамейке в сквере… Давай это будет город приморский, южный, в который, ты тоже уже начинаешь верить.

Это, верно, черт начинает счет,

Перекрестьем гор разделяя нас.

Мы с тобой действительно ни при чем.

Двое суток врозь – такова цена.

Двое суток без. Понимаешь, бес?

Не сойти с ума, не найти покой.

Потому что там, за горами, лес.

Этот лес действительно далеко.

А за лесом даль, синева листа,

Корабли идут, не боятся волн.

Там и ночь светла, только ты устал,

И тебя не радует ничего.

Столько звезд вокруг – даже ветер стих,

Словно мир вот – вот остановит бег.

Свет очей моих, боль ночей моих,

Я все время думаю о тебе.

Он не знает о тех, кто приходит ночью. И, узнав, откроется им едва ли. Ему кажется: я небольшой источник, утоляющий жажду на перевале. Мои струи чисты, холодны и звонки, моя песня в горах отдается эхом. Он становится рядом со мной ребенком, чтобы вырасти. Вырасти и уехать. Он пытается лгать мне, не лгать мне или в тишине погружает в меня ладони. Он не знает о тех, на прибрежном иле оставляющих след, – трёхударный дольник – приходящих во имя Отца, и Сына, и Святого духа на этот берег. Он не знает, что каждое слово – символ перемен, которым придется верить.

Утро крадется медленно, не спеша, свет проникает в ткань, попадает внутрь комнаты, разделенной на первый шаг, на ожиданье шороха, на минуту перед прыжком, на тело прыжка, на взмах лапы над спящим, на тонкое покрывало, на искушение первой сойти с ума, сбросить его и все, что оно скрывало, видеть так явственно, тысячами пружин сдерживать дрожь, предчувствуя голос силы в том человеке, что некогда был чужим, но, приручив, проснулся невыносимо близким… Дыхание. Сотни живых лучей будят тебя, теплом проходя сквозь кожу. Утро лежит, урча, на твоем плече. Ты его гладишь нежно и осторожно.

Над перевалом зарево –

едешь на запад медленно.

Рифмы пришли и замерли,

время лениво – летнее,

справа составы топчутся,

слева залив туманится.

Когда этот день закончится,

что нам с тобой останется?

Звуки и голосам во мне

Древними бредят тайнами.

Нас ожидает самое

Трудное испытание.

Через пару дней вернётся да не отпустит. Через пару дней сломается и срастётся. Это осень нас приводит в такое чувство, без которого сентябрь не удаётся. И попробуй с ней, бесовкой, не согласиться, и попробуй обмануть её ненароком. Осень в небо поднимается легкой птицей и следит, следит всевидящим зорким оком. Всё с ней в сговоре теперь – и земля, и воздух, и на всё её осенняя будет воля. Привыкай к её внезапным метаморфозам, от блаженства до безвыходной острой боли. Она любит своенравничать, огрызаться, присылать тебе записки с пометкой «cito», появляться в старых книгах, где на форзацах очередность дней рассказана в римских цифрах. Она любит невоспитанно, дерзко, буйно острым солнцем выцарапывать на перилах имена людей с которыми Осень Будет. Впрочем, я тебе об этом не говорила.

Мы составляем маршруты интуитивно, стараясь на картах не оставлять следов. Стрелка на юг указывает строптиво, слово на юге не строили городов, словно на юге тихо и безмятежно – море и небо, горы и облака… Стрелка в упор указывает на нежность, доступную только влюбленным и дуракам. Мы два идиота – так проще смотреть на эту безумную силу, живущую вопреки /приличиям, разуму, сотне чужих советов/, подобную руслу беснующейся реки, на силу, подобную зареву над песками, горячему снегу, упавшему на цветок…

Пересекая город, мы пресекаем возможность не чувствовать этот святой поток . Мы два самолета, идущие на сближенье. За нами следят уверенно и давно.

Господи, дай мне сил продолжать движенье.

Господи, дай ему слабости быть со мной.

Я живу в этой клетке.

Живу в этой клетке.

В клетке.

От стены до стены в ней два с половиной шага –

если идти как раньше, не задевая

лапой о лапу, чтобы продлить движенье.

У меня есть вода и пища.

Воды и пищи

никогда не бывает мало,

но я не слишком

благодарен за это – я помню, что вкус добычи

приправляют охотой…