Духи Великой Реки - Киз Грегори - Страница 90

• Предыдущая
• 90/128
• Следующая

– Нет. Не делай ошибки, Хизи: начали все сами боги. Мы с тобой…

– Я не хочу больше об этом говорить, – неожиданно сказала Хизи. – И так я ни о чем другом не думаю – и ты тоже.

Перкар заколебался. Он был уже готов рассказать обо всем, что говорил ему Карак, – о том, что лишь Хизи способна убить Изменчивого… Но можно рассказать ей о словах Карака и потом, завтра. Времени на это еще много – раз уж он решился.

– О чем же тогда ты хочешь поговорить?

– Не знаю. Не знаю! – беспомощно пожаловалась Хизи. – О чем бы мы с тобой разговаривали, если бы были обыкновенными людьми, без бога-меча, без барабана, вызывающего духов, не имеющими предназначения, ничего не знающими ни о какой войне?

– Ни о чем не разговаривали бы. Мы с тобой никогда бы не встретились.

– Я серьезно говорю. О чем бы мы разговаривали? Что бы ты сказал мне, если бы я принадлежала к твоему народу и мы с тобой оказались наедине?

– Я тоже не знаю, – хмыкнул Перкар.

– Ну постарайся! – требовательно сказала Хизи.

– Хорошо, принцесса.

– И не смей так меня называть! Особенно теперь.

Перкар рассеянно протянул руку и снова погладил Хизи по волосам.

– Теперь моя очередь извиняться. – Он внезапно осознал свой жест и отдернул руку, словно обжегшись. Хизи подняла на него глаза, взяла своими тонкими пальцами руку Перкара и притянула к себе.

– Я передумала, – буркнула она. – Мне холодно.

– Ах… – Лицо Перкара горело, но он снова прижал к себе Хизи. Подумав минуту, он вытащил одеяло и накинул его на плечи им обоим. Когда он взял девочку за руку, то, к своему удовольствию, ощутил ответное пожатие.

– Еще раз спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь, – пробормотал он.

– Заткнись! Я же тебе говорила! – закричала Хизи, колотя кулачком ему в грудь. – Неужели нельзя сказать хоть что-нибудь, что совсем не было бы важным!

Перкар подумал немного и сказал:

– Я знаю историю о корове с двумя головами.

– Что?

– У нее было по голове с каждого конца. Эту историю мне обычно рассказывала моя мать. Жил-был лис, у которого была корова с двумя головами…

– Расскажи с самого начала, – потребовала Хизи.

– Ну, это такая глупая история…

– Расскажи, я тебе приказываю.

– Твоя воля – закон, прин… госпожа Хизи, – поправился Перкар. – Давным-давно, в те времена, когда люди и звери часто разговаривали друг с другом, кухонные горшки имели собственное мнение обо всем, а заборы то и дело жаловались на скуку, жил на свете лис, у которого не было коров. Вот однажды он и спросил себя: «Как бы мне обзавестись хорошим стадом, раздобыть Пираку…»

– Это длинная история? – перебила Хизи.

– Да.

– Замечательно.

И на некоторое время судьбы мира и их собственное предназначение были забыты, и Хизи смеялась над проделками лиса и его волшебной коровы, пока в конце концов они с Перкаром не уснули, тесно прижавшись друг к другу.

Первой проснулась Хизи; она не сразу поняла, где находится. У нее затекла рука, и что-то теплое прижималось к боку.

Потом она обо всем вспомнила и осторожно вытащила руку из-под Перкара. Он не проснулся, и Хизи стала смотреть на него, пытаясь разобраться в собственных смятенных чувствах.

Было приятно смотреть на спящего Перкара – сон прогнал с его лица все заботы, и юноша выглядел так, как, должно быть, выглядел, когда еще их судьбы не переплелись. Сколько ему лет? Двадцать, не больше.

И каковы его чувства к Хизи? Жалость? Желание защитить?

Хизи не была уверена, но было что-то в том, как он обнял ее, когда она перестала плакать, что-то, не похожее ни на одно из этих чувств. В Перкаре было заметно какое-то отчаянное стремление, и самая странная вещь заключалась в том, что она понимала это стремление, чувствовала нечто сходное. Словно она покрылась каменной корой, словно ее пальцы и лицо одеревенели, утратили способность ощущать. Это было более чем онемением. Сколько времени прошло с тех пор, когда кто-нибудь обнимал ее? Даже Тзэм не прикасался к ней с той ночи, когда они бежали из деревни Братца Коня. Хизи сама не понимала, как не хватает ей теплоты общения с великаном; ей было необходимо коснуться любого человеческого существа…

Но прикосновение Перкара было чем-то особенным. Оно напомнило Хизи объятия Йэна, хотя и не совсем. То объятие было волнующим, запретным, сладостным. Теперь же у нее перехватывало дыхание, как бывает при приступе гнева, однако чувство было совсем другим, гораздо более глубоким. Хизи подумала: что бы она стала делать, если бы Перкар поцеловал ее? Приходила ли ему такая мысль? Хизи прошлой ночью опасалась, что он таки поцелует ее и тем самым вынудит решать, как ей себя вести. Теперь же она хотела бы оказаться принужденной принять решение – ей совершенно не нужна была эта неожиданно возникшая неопределенность.

Что ей делать, когда он проснется? Как себя держать? Хизи легла и снова закрыла глаза, озорно улыбнувшись. Пусть лучше все эти решения придется принимать Перкару.

В первый день Ган был уверен, что не выживет, на второй начал мечтать о смерти. Ни один палач из храма Ахвен не смог бы придумать более изуверского орудия пытки, чем жесткое менгское седло и конь под ним. На рыси Ган натирал ляжки до мяса, легкий галоп заставлял болеть все его кости. Только крайности – передвижение шагом или быстрая скачка – не доставляли мучений, но скоро Ган понял, что и за это приходится расплачиваться: он вцеплялся в седло такой мертвой хваткой, что на следующий день не мог двигать руками, а мышцы сводила мучительная боль. Трижды за день судорога в ноге заставляла его падать на землю, ругаясь и проливая бессильные слезы.

Отряд не останавливался на отдых, и Ган, никогда прежде не ездивший верхом, был не в состоянии дремать в седле, как делали окружающие его грубые варвары. Когда же старик все-таки забывался сном, через несколько секунд он просыпался в ужасе, что сейчас упадет. К концу второго дня он был совершенно измучен и даже лишился способности возмущаться.

Ган не понимал языка менгов, хотя тот и имел смутное сходство с древним наречием Нола и многие слова звучали знакомо; однако Гхэ каким-то образом объяснялся с кочевниками, может быть, овладев их языком с помощью того же колдовства, которое позволило Перкару «выучить» нолийский.

Ган узнал от него, пока еще был способен что-либо воспринимать, что отряд всадников разыскивал их, по-видимому, по приказу того воина, который снился Гхэ, – местного вождя.

Единственное, что еще было известно Гану, – это что они скачут, чтобы встретиться с тем менгом из сновидений. Впрочем, Ган был уверен, что не доживет до встречи с ним.

Чтобы отвлечься от своих страданий, Ган попытался наблюдать за окружающими его людьми – если этих существ можно было так назвать. Такое занятие ему не особенно помогло. Кочевники все выглядели одинаково – со своими украшенными красными султанами шлемами, лакированными доспехами, длинными черными или коричневыми кафтанами. Даже пахли они тоже одинаково – лошадьми. Все они что-то бормотали на своем тарабарском языке и все смеялись над ним – стариком, который даже не способен сесть на лошадь без посторонней помощи. Единственным утешением Гану служил один из оставшихся в живых нолийских солдат – молодой парень по имени Канжу: он постоянно был рядом, подхватывал Гана, когда тот чуть не падал с коня, и приносил ему воду. Канжу был кавалеристом и хорошо умел управляться с лошадьми.

Гхэ совсем не обращал внимания на старика; он ехал впереди отряда с Квен Шен и Гавиалом, которые, как оказалось, оба умели ездить верхом.

На третий день, проснувшись, Ган обнаружил, что лежит на траве, кто-то брызжет ему в лицо водой, а на груди у него сидит большая цикада.

– Учитель Ган! Ты можешь двигаться? – Это был Канжу. Ган с благодарностью глотнул воды из меха, который протянул ему солдат.

– Наверное, я уснул в седле, – признался Ган.

– Ничего. Ты некоторое время будешь ехать вместе со мной.

• Предыдущая
• 90/128
• Следующая