Европейский сонник - Киселев Владимир Леонтьевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая

Я никогда не занимался политикой. Я люблю наше маленькое североевропейское государство и вполне доверяю его руководителям. У нас самая старая в Европе наследственная конституционная монархия. По конституции нами управляет король, а фактически – премьер-министр. И меня это вполне устраивает. По своей профессии я очень далек от всего, что связано с государственным устройством, с решением судеб иных людей. Я конструктор автоматов по продаже фасованных пищевых продуктов. Это простые и, как правило, надежные машины, механические устройства, лишенные какой бы то ни было электроники. Работа вполне меня удовлетворяет, отношусь я к ней добросовестно.

Но как докажешь, что именно мне выпала единичка из десяти в двадцать второй степени? Этому никто не поверит. Хотя, что бы там ни говорили, а флуктуации, по-видимому, не такое уж редкое явление. Вот близкий пример.

Всем известно, что вертолеты:

1. Самый надежный вид транспорта. Машина на воздушной подушке даже при наличии радара может вильнуть на ухабе, перелететь на другую сторону дороги, соудариться со встречной машиной. С пассажирскими ракетами может произойти все что угодно – они могут сбиться с курса, могут даже сгореть. Л вертолет не может даже упасть. Он парашютирует на своей крыльчатке и при этом остается управляемым.

2. Не летают над городами. Защитники окружающей среды в свое время подняли такой шум из-за того, что вертолеты вызывают нервные стрессы у их непуганой природы, у их собак, кошек и канареек, что вертолетам путь над городами закрыт.

3. Даже ребенку известно, что вертолет летит по тончайшему лазерному лучу и не может отклониться от этого луча ни на микрон. Автопилот при малейшем отклонении возвратит вертолет на путеводный луч.

Так вот, позавчера конструктор, сидевший за соседним от меня столом, шел на работу по улице, и на него свалился вертолет. И убил его насмерть. И сам разбился. Вот образец неслыханной флуктуации. Еще более редкий, чем мой сон.

«Но, может быть, – думал я, – до этой моей семерки пик доберутся не скоро? Может быть, пройдут годы? Или даже целая жизнь? Ведь у них там тьма этих записей, и кто-то должен все эти записи просмотреть, чтоб натолкнуться на мою семерку пик?»

Однако я решил на всякий случай некоторое время спать на работе. Я понимаю, что это – предрассудок, но он очень распространен. Даже среди математиков. Многие почему-то считают, что флуктуации обладают парностью. Что если произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, то непременно последует парный случай. Что одна флуктуация как бы притягивает другую. И если мне уже раз приснилась семерка пик, то может повториться что-нибудь такое же.

Так вот, чтобы спать на работе, достаточно лишь суметь соблюсти несколько условий. Я умею их соблюдать. У нас считается, что конструктор это тот, кто создает новые конструкции, и поэтому у всех конструкторов одинаковые условия работы, независимо от того, что они конструируют – механические устройства или электронно-вычислительные машины. Правда, платят по-разному. Конструкторам компьютеров платят раз в шесть больше, чем мне. А есть конструкторы, – я не знаю, чем они занимаются, но догадываюсь – атомной техникой, имеющей военное значение, – так им, говорят, платят раз в пятьдесят больше, чем конструкторам компьютеров. Но условия у всех одинаковые: светлое помещение, стол, бумага и карандаш. Перед листом бумаги конструктор сидит весь свой рабочий день. И никто не проверяет, что конструктор сделал за это время. Проверка происходит лишь раз в год. То есть фактически два раза в год, но первая, полугодовая, проверка никак не влияет на судьбу конструктора. Имеет значение только вторая – годовая. Считается, что если конструктор за год создал хоть что-нибудь, нашедшее применение в его области, то он уже справился со своим заданием. Новые конструкции рождаются не так уж часто. Но если при годовой проверке окажется, что конструктор совсем ничего не сделал, то его могут перевести на работу к станку или вообще уволить, но во всяком случае отстранят от конструирования.

В принципе, на работе спать не принято, но если сидеть за столом более или менее ровно, если не храпеть, то спать можно. Когда у конструктора глаза закрыты, это никого не удивляет: считается, что такое отключение способствует творческому процессу.

Я думал о том, что запись снов – это, несомненно, запись каких-то электромагнитных волн. В нашем конструкторском зале шестьдесят столов. За каждым – конструктор. Волны их снов, должно быть, как-то пересекаются, путаются, свиваются. Что тут можно записать?

Я слегка простудился, у меня был заложен нос, и поэтому особенно старательно следя за тем, чтобы ненароком не захрапеть, я заснул.

Как известно, сны отличаются от действительности не своими странностями, странностей хватает и в нашей будничной жизни, а тем, что в снах существует свое особое время, отличающееся от обычного времени так, как отличается время астронавигатора, летящего со скоростью, близкой к световой, от времени человека, передвигающегося на велосипеде по проселочной дороге. Я еще как следует не заснул, я еще помнил о моей заложенной носоглотке, но уже услышал знакомый звучок: вью-вью-вью – и сразу же резко отвернулся от окна, чтобы не забыть, что мне приснилось.

Лучше бы я не отворачивался! Я снова увидел семерку пик, пики сорвались с белого поля карты, как со снежного наста, превратились в черных воронов, тяжело взмахивая крыльями, они устремились к далекой линии горизонта, очерченной толстой, в палец, черной линией леса, круто, словно пикируя, устремились вниз и ушли в землю.

А это было уже совсем плохо. Всякому школьнику известно, что это обозначает не просто дворцовый переворот, но полную перемену правления с физическим уничтожением тех, кто правил государством прежде.

Сон длился лишь несколько мгновений. Но за то кратчайшее время во мне что-то будто надломилось. Во рту стало так сухо, как это бывает только при сахарном диабете, и, когда я провел языком по небу, мне показалось, что оно у меня заросло жесткими колючими волосами. Я вышел из-за стола и направился к выходу, где стоял столик с водой и фруктами. Я выпил содовой воды и, скрывая тяжелое дыхание, вернулся на место. Я решил не возвращаться сегодня домой, а поехать к своей женщине. На окраину города. Поближе к природе. Где нет и не может быть никаких записей снов.

Мы с ней давно не виделись. Месяц. А точнее месяц и четыре дня. Мы поссорились. Я не выдумываю, я действительно уже не помню, из-за чего именно произошла ссора. Из-за какой-то чепухи. Кажется, из-за того, что я вызвался сам помыть посуду после нашего ужина, а потом вдруг обиделся, что она мне не помогает. Она не любит мыть посуду, и я подозреваю, что в мое отсутствие грязные тарелки она попросту спускает в мусоропровод.

Во всяком случае, я не остался у нее на ночь, а уехал домой. И на следующий день не позвонил ей по телефону. И она мне не позвонила.

Сегодня я приехал без предупреждения. Как же она мне обрадовалась! Она вся словно светилась. Она смеялась и говорила, что это удивительное совпадение, что только чудом мы не разминулись, что сегодня она сама собиралась приехать ко мне, что она поняла: мы уже никогда и ни из-за чего не поссоримся. И к грязной посуде она меня теперь и близко не подпустит. Она сама будет ее мыть. Ведь это такое удовольствие – вымыть посуду после того, как из нее ел любимый. Прежде она этого просто не понимала.

При этом она все время приподнималась на носках, словно ей хотелось взлететь, и черные густые ее волосы, будто наэлектризованные, топорщились в стороны, и в концах нежных губ зарождалась счастливая улыбка.

– Подожди, – сказал я. – У тебя тут записей не ведется?

– Каких записей?

– Ну этих… Снов.

– Ну что ты? – удивилась она. – У нас здесь брусника. И медведи едят овес. И на мой семнадцатый этаж в окно залетают бабочки-бражники. С тихим свистом. Кого здесь записывать?… Ты приляг, – перебила она себя. – Отдохни немного. А я сбегаю за любовным напитком.

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая