Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/51
• Следующая

Приближался заключительный и самый важный момент церемонии. Зрители вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее. Жрецы подбросили в жаровни новые горсти курений – густые извилистые струи черного жирного дыма потянулись вверх.

Вибрирующий голос певца зазвенел над площадью. Мелодия была простой – несколько высоких звуков и возвращение к нижней ноте, – но медленный вначале темп песнопения постепенно убыстрялся. Вступил хор, могучими вздохами поддерживая ускоряющийся ритм.

Перед стелой снова появился правитель. На этот раз он был увешан драгоценностями – солнечные лучи, попадая на них, ослепительно сверкали. Темные потеки засохшей крови на груди и руках еще более подчеркивали белизну перламутровых дисков в ожерелье и браслетах.

Широко раскинув в стороны руки, владыка Тикаля завертелся волчком, повинуясь звукам музыки и все убыстряя движение. Разлетались кецалевые перья на высоком головном уборе, плыли поднявшиеся вверх концы набедренной повязки.

Все быстрее и быстрее становился темп, все быстрее и быстрее вращалась перед стелой одинокая фигура. Правитель начал уставать, пот струйками полз по лицу, смывая краску, уставшие легкие шумно втягивали воздух…

– Все старания бесполезны! Он не доживет до конца следующего двадцатилетия! – пробурчал Ах-Печ на ухо Ах-Меш-Куку.

– Все в руках богов! – как всегда тихим голосом отвечал тот.

Резкий вскрик флейт, вопль труб и глухой гул барабанов возвестили о конце священного танца. Правитель застыл неподвижно; в руках у него уже была эмблема верховной власти – доска с изображением двухголового дракона. Позади этой живой статуи бесшумно упала циновка, скрывавшая стелу. Все присутствующие склонились в глубоком поклоне. В этот момент повелитель как бы снова восходил на престол Тикаля, получая от богов право на новое двадцатилетие царствования.

На рельефе, блестевшем свежими яркими красками, Хун-Ахау увидел портрет правителя. Юноша теперь понял, что поза человека, стоявшего перед стелой, сознательно повторяла изображение на скульптуре. Тот же поворот головы вправо, так же расставленные ноги, те же украшения и знаки достоинства. Но отец царевны был значительно старше, чем изображенный. И когда они оказались рядом, это особенно бросалось в глаза.

Строго соблюдая порядок, придворные подходили к царю с поздравлениями. Он уже сменил позу на более свободную, но напряжение и усталость еще явственно проступали на его лице. Он равнодушно выслушивал цветистые выражения преданности, радости и счастья, которые щедро лились из уст поздравлявших. Только один раз его глаза блеснули неожиданным теплом – когда к нему приблизилась Эк-Лоль. Но и ей правитель не сказал ни слова; может быть, потому что кругом было слишком много чужих ушей. Когда поздравления закончились и повелитель отбыл, собравшиеся начали быстро расходиться. Придворные спешили домой, чтобы обмыться и переменить одежды – вечером во дворце должен был состояться пир. Простой люд торопился к ужину и сну – завтра снова работать!

Царевне подали носилки, хотя до дворца было недалеко. Хун-Ахау шел сбоку, медленно помахивая опахалом. Он уже предвкушал отдых – даже ему, молодому и сильному, неподвижное стояние целый день под солнцем далось с трудом. Но он не знал, что вскоре ему предстояло показать свою быстроту и ловкость.

Сойдя с носилок перед дворцом, Эк-Лоль приказала:

– Хун, иди со мной, ты мне нужен!

Сунув опахало в руки подоспевшего Цуля, юноша поспешил вслед за царевной.

Они прошли галереей нижнего этажа, поднялись на второй. Эк-Лоль шла быстро, словно стремясь быстрее достигнуть своих покоев. Внутри здания было сумрачно и прохладно. Почти никто не встречался: вся жизнь сегодня была сосредоточена в другом крыле дворца.

Царевна вошла в первую комнату своей половины; Хун-Ахау задержался на пороге. Заходящее солнце через проем галереи заливало гладкий белый пол красноватым ровным светом. И вдруг юноша увидел, как из угла по алому полу к ноге девушки стремительно и бесшумно метнулась длинная серая лента. Хун-Ахау рванулся вперед, схватил змею за хвост и резким взмахом размозжил ей голову о стену.

Увидев тень юноши перед собой, Эк-Лоль обернулась.

– Что ты делаешь? – гневно спросила она, и в этот момент ее взгляд упал на змею.

– Она бросилась на тебя, владычица, – тихо произнес опахалоносец.

Лицо царевны побелело – только сейчас она вспомнила мимолетное холодное прикосновение к ноге.

– Канти![35] – с трудом произнесла она. – Хун, ты спас мне жизнь! Но как змея попала сюда?

Тень поползла по ее лицу, захватила лоб, спустилась на шею, глаза вспыхнули. Царевна порывисто приблизилась к юноше, схватила его за руку.

– Смотри, никому об этом ни слова! Слышишь, никому!

Хун-Ахау покорно опустил голову.

– А теперь принеси мне теплой воды, – сказала уже обычным голосом Эк-Лоль. – Я не забуду твоей преданности!

В комнату вошла Иш-Кук.

– Кто-нибудь входил сюда, пока я отсутствовала? – спросила царевна девушку.

– Никто, владычица! – испуганно отозвалась служанка.

– Хорошо! Приготовь мне зеленое платье. Хун, ты можешь идти!

Юноша торопливо вышел.

После праздника двадцатилетия прошло несколько дней. Постепенно Хун-Ахау начал разбираться в сложной жизни гигантского человеческого улья, называвшегося ним-хаа – дворцом. Он стал уже различать его постоянных посетителей, мог сказать, кто из них бывает на утреннем приеме у правителя, кто состоит в свите царевича наследника. Он узнал имя убийцы-горбуна, Ах-Каока, оказавшегося помощником верховного жреца. Один раз Хун-Ахау увидел в дальнем конце двора Экоамака, спешившего впереди нагруженных чем-то рабов. К царевне его больше не вызывали; Эк-Лоль как будто снова забыла о его существовании.

Но однажды после ужина Цуль сказал юноше, что сегодня вечером ему предстоит сопровождать царевну. Напрасно Хун-Ахау ожидал, что ему снова дадут копье; не увидел он и управляющего. Когда он и Цуль вышли во двор, то первое, что бросилось в глаза юноше, были легкие, будничные носилки юной владычицы на руках двух рабов. Цуль на этот раз был без факела, потому что наступило полнолуние, и луна уже поднималась. Скоро спустилась царевна в сопровождении Иш-Кук и олененка. Он никак не хотел расставаться со своей хозяйкой, и пришлось вызвать Чуль, чтобы она увела его, упирающегося и недовольного. В первый раз Хун-Ахау, а не управляющий, помог Эк-Лоль усесться в носилки. Когда он приподнял свою легкую ношу, сердце у него усиленно забилось, а девушка ласково на него посмотрела.

Иш-Кук, очевидно знавшая, куда они отправляются, пошла впереди, указывая дорогу. За ней быстрым, но ровным шагом двигались рабы с носилками, а Хун-Ахау и Цуль замыкали шествие.

Было около полуночи. Весь неизмеримый Тикаль, раскинувшийся на огромном пространстве, спал. В мертвой тишине даже легкое шлепанье босых ног носильщиков по цементу дороги казалось громким и необычным. Ветра не было. Холодноватый прозрачный свет луны заливал город. Громадные угольно-черные тени от зданий пересекали белую дорогу, причудливо ломались на стенах построек. Иногда бесшумно проносились летучие мыши.

Идти пришлось недолго. Они вышли на центральную площадь, пересекли ее и остановились у подножия гигантской четырехгранной пирамиды, увенчанной храмом. Широкая у основания, она стремительно сужалась кверху, напоминая очертаниями высокую башню. Хун-Ахау подбежал, помог царевне сойти с носилок. Эк-Лоль, посмотрев на Иш-Кук, сказала негромко, как будто боясь нарушить покой священного места:

• Предыдущая
• 25/51
• Следующая