Законник. - Горъ Василий - Страница 45

• Предыдущая
• 45/86
• Следующая

От коня Беглара Дзагая и до воина, посмевшего усомниться в его словах, всего одиннадцать шагов. Всего одиннадцать — но каждый из них дается мне так тяжело, как будто я прорываюсь сквозь строй латников. Одиннадцать. А на десятом я почти глохну от звучащих в голове слов: '…и так же смертоносна, как Меч Полуночи…'

Смертоносна. Я. Как этот самый меч. И холодна, как вечные снега Белого Клинка. А еще — мстительна, кровожадна и неудержима. Значит, если я не возьму жизнь этого равсара — то потеряю лицо. И…

Нет! Думать о том, что будет, если я остановлюсь, мне не хочется. Поэтому, замерев рядом со своим эдилье, я холодно выдыхаю:

— Дай мне заглянуть в его глаза, Тур…

Дзагай прерывается на полуслове, и, отпустив воина, делает шаг в сторону…

…Смотрю снизу вверх. Пристально. И молчу. Долго. Настолько долго, что в толпе равсаров начинается еле слышный ропот. А в глазах здоровяка появляется ухмылка. Он уверен. Уверен в том, что я — никакая не Мать Виера. И готов стоять на этом до конца…

— Ну и? — спрашивает он через вечность.

Я презрительно кривлю губу, и, прикоснувшись указательным пальцем к ямочке между его ключиц, вздыхаю:

— Фалахш…Тень воина… Не более…

Фалахш. И… живой мертвец: для того, чтобы яд треуты, которым я смазала палец, добрался до его сердца, требуется десять часов. А потом равсар, не поверивший в то, что я — Великая Мать, отправится к праотцам. Став третьей жертвой, принесенной мною на алтарь своего долга…'

…Вспоминаю не только я, но и Беглар: в его глазах мелькает бешенство, чувство вины, надежда, страх и что-то там еще. Потом он багровеет и сжимает кулаки.

Я мысленно усмехаюсь: там, на берегу Мутной, он первый раз в жизни ударил своего лайназа. Того, которого я убила…

— Но почему? — упрямо спрашивает Тур.

— Он посмел не поверить на слово своему балару и вождю. Он оскорбил моего эдилье. Он засомневался в богах собственного народа… Три оскорбления сразу — это чересчур… Беглар, боги не умеют прощать! Поэтому…

— Он — мой лайназ!!! — упрямо глядя мне в глаза, рычит Тур. — И я сделаю все, чтобы…

— Он — фалахш… Проковать таких невозможно… Поэтому скорби, мой эдилье: ваши пути уже разошлись…

В глазах Беглара вспыхивает бешенство:

— Он еще жив! И я закрою его собой…

— Попробуй… — отвечаю я. А когда он придерживает коня, добавляю: — Только смерть не всегда приходит на острие меча. Этого закрывать бесполезно…

'Искреннего раскаяния' баронессе Квайст хватило только до Лисьих Нор, деревеньки, расположенной рядом с перекрестком Эмейского и Юго-восточного тракта. Не доехав до ее околицы каких-то четырех перестрелов, леди Майянка вдруг схватилась за живот, густо покраснела и затравленно посмотрела на меня:

— Ваша светлость! Мне… надо на какой-нибудь постоялый двор… Срочно…

Я придержал коня, вгляделся в ее искаженное мукой лицо и мысленно восхитился: баронесса изображала страдания так правдоподобно, что ей мог бы позавидовать любой балаганный актер. Закушенная губа, капельки пота на лбу и крыльях носа, мертвенная бледность, взгляд 'в себя'. Ну, и до кучи мелко дрожащие пальцы, стискивающие поводья и посадка в седле 'наискосок'. В общем, не знай я о том, что бледность и потливость — результат действия любимого снадобья Сучки Квайст, с помощью которого она когда-то начинала вить веревки из своего мужа, поверил бы. Безоговорочно. И уже поворачивал бы коней к постоялому двору, злясь на то, что гарантированно потеряю дней пять.

А так я без особого внутреннего сопротивления изобразил тревогу и поинтересовался:

— Что случилось? На вас лица нет!

Баронесса, не отрывая левой руки от живота, страдальчески скривилась, и, пряча взгляд, еле слышно прошептала:

— Занедужила я… По-женски… Понимаете?

— Опять? — искренне удивился я.

— Что значит, 'опять'? — на мгновение забыв про испытываемую боль, возмущенно воскликнула леди Майянка. — В вашем возрасте уже пора знать, что у женщин эти недомогания случаются раз в месяц. И длятся они…

— Раз в месяц? — холодно усмехнувшись, перебил ее я. — Тогда вам еще рано: если мне не изменяет память, прошлые закончились за четыре или пять дней до моего приезда в Квайст…

Баронесса вытаращила глаза:

— Н-не поняла?

— Что тут непонятного? Перед тем, как отправиться в дорогу, я убедил одну из ваших служанок рассказать мне обо всех ваших недугах…

— З-зачем?

Объяснять ей, что пытался поставить себя на ее место, чтобы понять, каким именно образом она может вынудить меня прервать путешествие в столицу, у меня не было никакого желания. Поэтому я ограничился общими словами:

— Предпочитаю решать проблемы задолго до их появления…

В глазах баронессы полыхнуло пламя. А губы перекосило так, что я на мгновение испугался, что она устроит одну из своих любимых истерик. Поэтому я тут же выдал заранее придуманную фразу, которая должна была снова заставить ее испугаться:

— Кстати, о недомоганиях: если верить стражникам Последнего Приюта, то лучшее средство от этого дела — Кровопийца Жака Оттса: один удар, и вас уже не беспокоит ничего…

Представив себе то ли топор палача, то ли собственную казнь, баронесса нервно потерла шею. И, поймав мой насмешливый взгляд, вспыхнула:

— Вы… вы… вы…

— Я… что?

— Вы… страшный человек, ваше сиятельство… — прошипела она. — Такой же, как и…

— …мой отец… Вы это уже говорили… Знаете, я не считаю страшным ни его, ни себя. Мы просто делаем то, что должны. И делаем это добросовестно.

— Это я уже заметила… — леди Майянка саркастически поморщилась. — А то, что от вашей 'добросовестности' страдают ни в чем не повинные люди, вам побоку…

— Степень вашей вины… или невиновности установит суд… — усмехнулся я. И, чтобы окончательно унять не желающую успокаиваться женщину, добавил: — Кстати, я бы посоветовал вам не забывать о том, что Королевский Обвинитель обязательно поинтересуется моим мнением о…

— Простите мою супругу, ваша светлость! — перебил меня прислушивавшийся к разговору барон Самед. — Она просто… слегка не в себе…

— Кто 'не в себе', я не в себе? — возмутилась баронесса. И даже набрала в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить все, что она думает о своем муже и о своем состоянии. Однако, услышав оглушительное карканье, посмотрела вперед и… окаменела: головной дозор, как раз подъезжающий к придорожной виселице, потревожил покой нескольких десятков до предела обожравшихся ворон. И птицы смерти, оставив в покое исклеванные трупы казненных, начали многоголосо выражать ему свое недовольство.

• Предыдущая
• 45/86
• Следующая