Третья волна - Тоффлер Элвин - Страница 54

На каждый из вопросов существует бесчисленное множество встречных вопросов. Возможно ли, чтобы Старший Брат уследил за всеми тостерами и телевизорами, автомобильными моторами и кухонными электроприборами? Когда произойдет широкое распределение интеллекта во всей среде обитания, когда активизировать его смогут пользователи сразу в тысяче мест, когда пользователи компьютеров станут общаться друг с другом, минуя центральный компьютер (как это происходит во многих распределенных сетях), сможет ли Старший Брат все так же контролировать ситуацию? Децентрализация интеллекта не только не укрепит мощь тоталитарного государства, а скорее наоборот, ослабит ее. Однако не стоит ли и нам быть несообразительнее, чтобы перехитрить правительство? Главному герою великолепного сложного романа Джона Брюннера «Всадник взрывной волны» вполне успешно удается саботировать стремление правительства навязать при помощи компьютерной сети контроль за мышлением. Должна ли атрофироваться способность к мышлению? Как мы вскоре увидим, создание интеллектуальной среды могло бы оказывать и совершенно противоположное действие. Разве при проектировании машин для исполнения наших приказаний мы не можем запрограммировать их, как Робби в классическом произведении Айзека Азимова[281] «Я, робот», никогда не причинять вреда человеку?[282] Окончательный приговор еще не вынесен, а потому было бы наивно и безответственно игнорировать такие проблемы, однако столь же наивно было бы допустить, будто все складывается против рода человеческого. У нас есть интеллект и воображение, которыми мы до сих пор еще не начали пользоваться.

Однако во что бы нам ни хотелось верить, неотвратимо ясно одно, что мы коренным образом меняем свою инфосферу. Мы не просто сокращаем объем носителей информации Второй волны, мы добавляем социальной системе совершенно новый уровень коммуникации. По сравнению с развивающейся инфосферой Третьей волны, инфосфера эпохи Второй волны, где ведущее место принадлежало средствам массовой информации, почте и телефону, кажется безнадежно устаревшей.

При столь серьезном изменении инфосферы мы обречены и на трансформирование собственного сознания, т. е. того, как мы осмысляем свои проблемы, как обобщаем информацию, каким образом предвидим последствия наших поступков и действий. Нам, вероятно, придется иначе относиться к роли грамотности в нашей жизни. И даже изменить эмоциональный склад собственного ума.

Выдумка Холда о способности компьютеров и чипоопекаемой бытовой электротехники беседовать с нами — отнюдь не плод досужей фантазии, как это могло бы показаться. Ныне существующие терминалы «Голосового ввода данных» уже вполне в состоянии распознавать и реагировать на словарь в тысячу слов, и немало компаний, начиная с таких гигантов, как IBM и «Ниппон Электрик», до карликов вроде «Эврики, инк.» или корпорации «Сантиграмм», соревнуются в расширении этого словаря, упрощении технологии и радикальном снижении затрат. Прогнозы о сроках, когда компьютеры полностью освоятся с естественным языком, варьируются от 20 до всего лишь 5 лет, а внедрение этой разработки могло бы стать потрясающим событием как в экономическом, так и в культурном отношении[283].

В настоящее время миллионы людей исключены из рынка труда из — за своей функциональной безграмотности. Даже самая простая работа требует от человека умения читать бланки, узнавать кнопки включения и выключения, получать зарплату, инструкции по работе и т. п. В мире Второй волны способность читать была самым элементарным навыком, требуемым в конторе по найму.

Неграмотность и глупость — это до сих пор не одно и то же. Мы знаем, что во всем мире неграмотные люди способны осваивать весьма сложные навыки в столь разных видах деятельности, как сельское хозяйство, строительство, охота и музыка. Многие неграмотные обладают удивительной памятью и могут бегло разговаривать на нескольких языках, что не удается большинству американцев с университетским образованием. Однако в обществах Второй волны неграмотные были экономически обречены.

Конечно, грамотность — это нечто большее, нежели просто трудовой навык. Это — путь в фантастический мир воображения и удовольствия. Тем не менее в условиях интеллектуальной среды, когда машины, бытовая электротехника и даже стены запрограммированы на речевое общение, от грамотности, возможно, будет гораздо меньше зависеть зарплата, чем это было в последние три сотни лет. Служащие авиакасс, складов, слесари — механики и ремонтные рабочие смогут вполне хорошо справляться со своими обязанностями, не читая инструкции, а прислушиваясь к тому, что сообщает им машина о пооперационном исполнении команд или замене неисправной детали.

Компьютеры — это не сверхъестественные силы: они ломаются, допускают ошибки, сопряженные порой и с опасностью. В них нет ничего таинственного и, конечно же, они — не «духи» и не «души», обитающие в окружающей нас среде. И все же, при всех этих оговорках, они остаются в числе самых поразительных и будоражащих воображение достижений человеческого разума, ибо, подобно тому, как техника Второй волны повысила нашу мускульную силу, они повышают мощь нашего разума, а мы не ведаем, куда в конце концов заведут нас наши собственные помыслы. Сейчас мы и не представляем, насколько легко и просто мы станем пользоваться компьютерами, когда постепенно освоимся в интеллектуальной среде и научимся общаться с ней с колыбели. И они помогут нам, — а не только нескольким «супертехнократам» — гораздо серьезнее думать о самих себе и о мире, в котором мы живем.

Если какая — нибудь проблема возникает сегодня, мы тут же пытаемся установить ее причину. Однако до сих пор даже самые глубокие мыслители пытаются объяснять что — то, исходя обычно из сравнительно немногих каузальных сил. Ибо человек даже самых блестящих умственных способностей затрудняется удерживать в голове одновременно больше нескольких переменных, не говоря уж о том, чтобы ими оперировать. Следовательно, оказавшись перед действительно сложной проблемой, например: почему ребенок стал правонарушителем, или почему инфляция оказывает разрушительное воздействие на экономику, или как урбанизация влияет на экологию соседней речки, — мы склонны сосредоточиваться на двух — трех факторах, не обращая внимания на многие другие, которые поодиночке или все вместе могут быть гораздо важнее.

Хуже того: каждой группе экспертов свойственно настаивать на первоочередном значении причин, выдвигаемых «именно ею», и исключать все прочие. Столкнувшись с потрясающими проблемами деградации городов, специалист по жилью усмотрит их причину в перенаселенности и старении жилого фонда, транспортник укажет на отсутствие городского общественного транспорта, эксперт по социальному обеспечению отметит неадекватность ассигнований на центры дневного ухода за детьми или социальную помощь, криминолог обратит внимание на нерегулярность полицейского патрулирования, экономист продемонстрирует, как высокие налоги мешают капиталовложениям предприятий и т. д. и т. п. Каждый великодушно соглашается, что все эти проблемы в какой — то мере взаимосвязаны, что они образуют некую самоусиливающуюся систему. Однако при попытке добраться до сути решения данной проблемы никто не в состоянии удержать в памяти и учесть все эти хитросплетения.

Деградация городов — это только одна из огромного числа проблем, которое Питер Ритнер в своей работе «Общество космоса»[284] однажды удачно назвал «проблемосплетением»[285]. Он предупреждал, что мы все более и более будем сталкиваться с кризисами, «не поддающимися «причинно — следственному анализу», но требующими «анализа взаимозависимости», состоящими не из легко отделяемых элементов, но из сотен взаимодополняющих влияний десятков независимых, частично совпадающих источников».