Шок будущего - Тоффлер Элвин - Страница 71

Когда увеличиваются возможности выбора материальных благ, образования, культурного потребления, отдыха и развлечения, человеку предлагается и ошеломляющее изобилие возможностей социального выбора. И как существуют границы желаемого выбора при покупке машины — в известный момент увеличение вариантов требует больше затрат на принятие решения, чем это того заслуживает, — точно так же мы можем скоро приблизиться к моменту социального сверхвыбора.

Уровень нервного расстройства человека, неврозов и простого психологического дистресса в нашем обществе свидетельствует, что многим уже сейчас трудно создать разумный, интегрированный и постоянный личный стиль. Но существуют доказательства, что тяга к социальному многообразию так же, как в сфере потребления и культуры, только началась. Нам предстоят искушающие и ужасающие просторы свободы.

Чем больше субкультурных группировок существует в обществе, тем выше потенциальная свобода личности. Именно поэтому доиндустриальный человек, несмотря на романтические мифы, горько страдал от отсутствия выбора.

Сентименталисты лепетали о предполагаемо неограниченной свободе примитивного человека, но данные антропологов и историков говорят об обратном. Джон Гарднер пишет: «Примитивный клан доиндустриального сообщества обычно требовал гораздо более глубокого подчинения человека группе, чем любое современное общество»[220]. Одному австралийскому социологу человек из племени темне в Сьерра — Леоне сказал: «Когда люди темне выбирают себе какую — то вещь, мы все должны согласиться с решением — и это мы называем сотрудничеством»[221]. Мы, разумеется, называем это подчинением.

Причиной гнетущего подчинения, которое требовалось от доиндустриального человека, причиной того, что человек племени темне должен «идти вперед» вместе со своими соплеменниками, является то, что больше идти ему некуда. Его общество монолитно, еще не раздроблено на несущее освобождение множество составляющих. Социологи называют такое общество «недифференцированным».

Как пуля, ударившаяся в оконное стекло, индустриализм раскалывает такие общества, разбивая их на тысячи специализированных учреждений (школы, корпорации, правительственные учреждения, церкви, армии), каждое из которых делится на все более мелкие и более специализированные субобъединения. То же самое деление происходит на неформальном уровне, и возникает множество субкультур: участники родео, «Черные мусульмане», мотоциклисты, «бритоголовые» и многие другие.

Это раскалывание социального порядка аналогично процессу роста в биологии. Эмбрионы по мере развития становятся все более различными. Весь ход эволюции, от вируса до человека, показывает беспрерывное движение к все более высокой степени дифференциации. Очевидно, это движение живых существ и социальных групп ко все более дифференцированным формам непреодолимо.

Таким образом, мы не случайно наблюдаем параллельные движения к многообразию — в экономике, в искусстве, в образовании и массовой культуре и в самом социальном порядке. Эти движения вместе образуют часть необыкновенно большого исторического процесса. Супериндустриальная революция может быть рассмотрена как продвижение человеческого общества к следующей, более высокой степени его дифференциации. Вот почему нам часто кажется, что наше общество трещит по швам. Так и есть. Именно поэтому все усложняется. Где когда — то было 1000 организационных единиц — сейчас 10 000, связанных между собою все более кратковременными узами. Где когда — то существовало несколько относительно постоянных субкультур, с которыми человек мог идентифицироваться, сейчас тысячи временных субкультур, сгруппировавшихся вокруг, сталкивающихся и увеличивающихся в числе. Мощные узы, которые связывали индустриальное общество — узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культурного производства, — сейчас разорваны. Все это объясняет, почему города вдруг «не поддаются контролю», а университетами «невозможно управлять». Прежние пути интеграции в общество, методы, основанные на единообразии, простоте и постоянстве, более не эффективны. Возникает новый, более тонко фрагментированный социальный порядок — сверхиндустриальный порядок. Он основан на гораздо более многообразных и краткосрочных составляющих, чем любая предшествующая социальная система. Мы еще не научились, как связывать их вместе, как интегрировать целое. Для человека этот скачок на новый уровень дифференциации имеет пугающие последствия. Но большинство людей боятся не их. Нам так часто говорили, что мы идем к безличному единообразию, что мы недооцениваем фантастические возможности, которые несет человеку сверхиндустриальная революция. И мы едва ли задумываемся о скрытых в ней опасностях сверхиндивидуализации.

Теоретики «массового общества» говорят о мире, который уже исчезает. Кассандры, которые слепо ненавидят технологию и предсказывают будущее — муравейник, все еще рефлекторно реагируют на условия индустриализма. Но эта система уже вытесняется. Разоблачать условия, порабощающие индустриального рабочего сегодня, замечательно. Но проецировать эти условия в будущее и предсказывать исчезновение индивидуальности, многообразия и возможности выбора — значит пускать в обращение опасные клише.

У человека прошлого и настоящего относительно немного выбора. Люди будущего, число которых возрастает с каждым днем, столкнутся не с выбором, а со сверхвыбором. Для них наступит взрывное расширение свободы.

И эта свобода придет не вопреки новой технологии, а в большой степени благодаря ей. Если для ранней технологии индустриализма требовался бездумный, роботоподобный человек, чтобы исполнять бесконечно повторяющиеся задания, то технологии завтрашнего дня выполнят эти задания более точно, оставив человеку только те функции, которые требуют решений, искусства общения и воображения. Супериндустриализм требует, и он создаст, не одинаковых «массовых людей», а людей, глубоко отличных друг от друга, индивидуальных, не роботов. Человеческая раса не будет втянута в монотонное подчинение, она станет гораздо более социально многообразной, чем когда бы то ни было. Новое общество, сверхиндустриальное общество, которое сейчас начинает формироваться, станет поощрять пестрые, как лоскутное одеяло, быстро меняющиеся стили жизни.

В ресторанах Сан — Франциско, куда служащие приходят на ленч, их обслуживают официантки с обнаженной грудью. А в Нью — Йорке эксцентричная девица — виолончелистка была арестована за то, что исполняла авангардную музыку в костюме «топлесс». В Сент — Луи ученые, занимающиеся психологией оргазма, нанимают проституток, чтобы заснять акт на камеру. Но в Колумбусе, штат Огайо, разгорелась городская дискуссия по поводу продажи кукол «маленький братец» с мужскими гениталиями. В Канзас — сити конференцией гомосексуальных организаций объявляется кампания за отмену запрета гомосексуалистам служить в армии, и Пентагон в самом деле осмотрительно идет на это. Но в американских тюрьмах сидит множество людей, которые арестованы за гомосексуализм.

Редко в какой стране проблема сексуальных ценностей так запугана. Но то же самое можно сказать и об остальных видах ценностей. Америка мучается неопределенным отношением к деньгам, собственности, закону и порядку, расовым вопросам, религии, Богу, семье и самой личности. Но не одни Соединенные Штаты мучаются головной болью при определении ценностей. Во всех технологически развитых обществах царит такая же путаница. Крах ценностей прошлого вряд ли прошел незамеченным. Каждый священник, политик, каждый родитель озабоченно качает головой по этому поводу. Но большинство дискуссий об изменении ценностей бесплодны, так как в них отсутствуют два основных пункта. Первый из них — это ускорение.