Конверт из Шанхая - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая

– Нет.

Я пересказала услышанное от английского журналиста.

– Понятно, что в точности такого же быть не может, – закончила я. – Но отдаленно схожее – схожее, так сказать, по сути, могло произойти. Вот бы узнать, кто станет наследовать Михаилу Наумовичу?

– Что ж, доля вероятности, что тут нечто похожее произошло, имеется, – согласился Иван Порфирьевич. – А узнать о наследниках не слишком сложно. Возьмем да и пошлем телеграмму. Кому-нибудь, кто сумеет на этот вопрос ответить. Да тому же Дмитрию Сергеевичу. Хоть у него, как обычно, дел невпроворот, но на такой вопрос он много времени не потратит.

Я стояла в задумчивости и никак не поддержала эту затею.

– Что-то вы замышляете, сударыня! – пристально посмотрел на меня товарищ прокурора.

– Я ничего пока не замышляю, – разочаровала я собеседника. – Я пока размышляю. Узнать про наследников интересно, но для нас с вами не важно.

– Вот даже как!

– Ну да. Мы можем придумать сто и одну историю про то, как и отчего было совершенно убийство человеком, которого здесь уже нет. Можем?

– Можем. Но не историю, а версию.

– Да, конечно, версию, не то слово на язык подвернулось, – рассеянно согласилась я. – Может, от этих версий и польза, какая ни на есть, для полиции окажется.

– Договаривайте, Даша!

– Но нам все это не должно быть интересно! – выпалила я.

– В каком смысле?

– Ни в каком. – Я до конца додумала свою мысль и теперь рассуждала с уверенностью: – Случайно произошло убийство или подготовлено было заранее, если преступника нет в поезде, нам это безразлично. Все, что можно было узнать и выспросить, мы уже узнали и выспросили. А вот если преступник был из числа пассажиров или обслуги да не сошел с поезда, а едет дальше?

– Вы правы. Даже если существует хоть крошечная возможность такого поворота событий, мы обязаны отнестись к ней со всей серьезностью. Тут лучше перестараться, чем допустить небрежность.

Он не стал говорить очевидного, того, что всем при таком раскладе может угрожать опасность. Мы это и без слов понимали.

Мы еще немного помолчали, и Иван Порфирьевич сказал:

– Тем более надо дать телеграмму!

– Про наследников?

– Можно и про них спросить, это дело не лишнее. А мне не дают покоя бумаги из пустой папки. Мог преступник их по глупости прихватить, могли они для него и ценность, пусть не денежную, а какую иную, представлять. Так, чтобы на кофейной гуще не гадать, я спрошу про них. Возможно, что, узнав об их содержании, мы начнем понимать больше.

Тут я подумала, что мне тоже стоит послать телеграмму. Вот почему я не догадалась сделать это раньше? Петя наверняка скучает, но весточку от меня ждет еще не скоро. Пока мы доедем, пока письмо дойдет! И это в то время, когда технический прогресс позволяет с каждой станции слать телеграмму!

– Иван Порфирьевич, скажите, а как можно ответ получить? Мы же едем. Сейчас здесь, через час за тридцать верст отсюда.

– Очень просто, – улыбнулся господин Еренев, похоже, ему было приятно, что я чего-то не знаю. – Отправитель телеграммы должен посмотреть в расписание и отправить ее с таким расчетом, чтобы она была получена на станции по пути следования до прибытия поезда. Вместо адреса нужно указать номер поезда.

Объясняя, он все время чуть улыбался, а в конце не удержался, растянул губы в самой широкой улыбке:

– Передайте привет Петру Александровичу!

– Обязательно, – серьезно ответила я. Вот ведь такой серьезный человек, а думает, что у меня на уме всякие там романтические штучки! Ничего подобного. Тут я начала краснеть, потому что поняла, что от романтических штучек все равно не удержусь. Хорошо, что Иван Порфирьевич уже скрылся в своем купе.

Удивительное дело, но писать телеграммы мне не приходилось. Писем писала много, а телеграммы ни разу. Бывали случаи, когда в них возникала нужда, но рядом были либо папа, либо дедушка, либо мама. Они и писали. А тут еще никак нельзя было обойтись без объяснения, с чего я вдруг, как помощь понадобилась, так о Пете вспомнила. До этого, выходит, не вспоминала. Мне бы обидно было. Нужно теперь объяснить, что оказалась недостаточно сообразительна. Самое главное, что просьбу свою нужно изложить толково и коротко. В телеграммах подробностей писать не принято.

Я несколько минут думала, как начать, потом решила сначала написать письмо, а потом удалить из него все лишнее. Но письмо не порвать, а тоже отправить. Письма получать все любят, к чему пропадать письму, даже если это просто черновик для телеграммы. Поэтому я решила писать не карандашом, а чернилами. Можно было бы попросить у дедушки автоматическое перо, но я к нему не привыкла, вдруг буквы станут коряво получаться? Пришлось просить у проводника. Принесенный прибор оказался очень хорошим, и меня это подбодрило.

За два часа я описала все наше путешествие и рассказала про преступление. Это у меня заняло пять страниц. Еще две, самая первая и самая последняя, едва ли не помимо моего желания, получились про романтические штучки. К тому же получалось, что письмо не окончено и для его окончания нужно написать еще многое. И как хотя бы уже написанное превратить в телеграмму?

Пришлось спрашивать совета у дедушки. Он во время моих эпистолярных упражнений лежал наверху с толстым романом. Дедушка сказал, что из такого длинного письма телеграмму не сделать, ее будет правильнее составить отдельно.

Без помощи дедушки у меня ничего не получалось, пришлось ему подробно объяснить суть, и он в пять минут написал то, что было нужно. Я от себя приписала три слова и стала ждать остановки, чтобы телеграмму отправить.

Станция называлась Калачинск, на столбе был указатель, что до Иркутска ровно две тысячи верст, а до Москвы более трех тысяч. Стоять здесь предстояло всего четверть часа, и мы с Иваном Порфирьевичем поспешили к телеграфному окошку в станционном здании. Иван Порфирьевич уступил мне первую очередь.

Приемщик телеграммы, казалось, вовсе не обратил внимания на ее содержание. Во всяком случае, слова про убийство не произвели на него ни малейшего впечатления.

– Простой телеграммой оформить или срочной? – спросил он, кончиком карандаша подсчитывая число слов.

Я задумалась, но вмешался Иван Порфирьевич:

– Срочную отправляют вперед всех прочих, но полагаю, что, помимо наших телеграмм, здесь сейчас нет никаких других сообщений. А в Томске, как увидят адрес, так и простую телеграмму доставят без промедления. Так что не стоит платить втрое.

Приемщик посмотрел на него с явным осуждением, дескать, не пристало такому солидному человеку крохоборствовать, но вслух ничего не сказал. Закончил свои подсчеты и, не прибегая к помощи счет, назвал сумму:

– Тридцать два слова по пять копеек – один рубль шестьдесят плюс пятнадцать копеек сверху, и всего выходит рубль с тремя четвертаками.

Я расплатилась, взяла на сдачу с двух рублей конверт и марку, а пока дожидалась, когда оформит свою телеграмму Иван Порфирьевич, успела увидеть, как телеграфист начал стучать ключом, отправляя по проводам мое послание.

Петр Александрович Макаров, гимназист шестнадцати лет от роду, плакал горючими слезами. Смотрел на портрет Даши, а слезы по щекам текли и текли, ручьем текли. Слишком едким оказался этот едкий натр, попавший в глаза! А промыть их возможности не было, и приходилось терпеть.

Их с Дашей добрый знакомый Коленька Массалитинов собрался в скором времени уезжать в Москву, чтобы поступить в Московское императорское театральное училище. Вот и сделал Пете нежданный подарок в виде фотопластин, которые везти с собой было просто неразумно. Среди этих негативов, сделанных Николя, были и снимки Даши с Петей. Понятное дело, Петя тут же загорелся самостоятельно сделать с них фотографии. Благо никаких проблем с приобретением нужных принадлежностей и реактивов не возникло, и он очень скоро организовал у себя дома фотолабораторию. А вот навыков ему недоставало, и получалось у него плохо: то слишком бледно, то сплошная чернота. И вот, наконец, почти получилось, но в глаз попала капелька реактива, и стало щипать так, что хоть волком вой! Но не бросать же дело на полпути из-за такого пустяка? Вот Петр Александрович и терпел, хотя видеть сейчас мог с трудом. Дашино лицо в ванночке стало четким, он выхватил портрет, быстро его прополоскал и окунул в фиксаж. И еще быстрее кинулся к кувшину с водой, чтобы промыть глаза. И с мокрым лицом, не удосужившись вытереться, снова вернулся к портрету. В свете красного фонаря все выглядело неплохо. А вот чтобы узнать, как все будет выглядеть на дневном освещении, нужно было обождать еще немного.

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая