«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Романов Герман Иванович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/95
• Следующая

Ворвавшаяся в Сенат матросня рубила всех подряд — и сенаторов в красных позолоченных мундирах, и стряпчих в скромных кафтанчиках. Гвардейский караул был искрошен прямо у парадных дверей — позже родственники не смогли опознать их останки. Спаслись только те, кто вовремя сообразил кричать: «Виват императору Петру Федоровичу!»

Счастливчиками оказались и сам митрополит с церковным клиром, принимавшие присягу на верность Екатерине. Священников лишь испинали тяжелыми матросскими сапогами, содрали облачение, избили в кровь с криками: «Иуды, императора за рубль продавать?!!» — и посадили всех скопом в холодную, о бренности жизни думать, о скорби и печали.

Но в самом городе беспорядков уже не было — матросы занимали крепкими караулами присутственные здания и перекрестки улиц, закрывали кабаки, а тех, кто с пьяной дури противился прекращению халявной выпивки, тут же зверски избивали. А заподозренных в грабежах, насилиях и мародерстве прикалывали штыками, бросая тела на улицах.

Не прошло и трех часов, как на улицах Петербурга воцарился идеальный порядок и мертвящая тишина — как на образцовом кладбище…

Досталось только евреям и гвардейцам. Первым более по привычке — и за процент по займам беспредельный, за наживу алчную, и за то, что всем кагалом собрались ненасытным, и за все «хорошее», ими сделанное — от распятия Христа до наживы на матросском табаке. Отыгрались крепко на иудином семени, благо фельдмаршал Миних на то «добро» свое дал. Какой же на Руси бунт без погрома? Но не убивали — злобы к евреям не было.

Зато мятежных гвардейцев лупили всем табором, без пощады, и свою роль сыграла местная «пятая колонна». В Петербурге, как в любом приморском портовом городе, всегда полно моряков — и как только прогремел клич: «Полундра, наши гвардию бьют!» — мгновенно началось всеобщее веселье.

Тех, на ком был гвардейский мундир, а таких отставных было полным-полно среди аристократии, лупцевали смертным боем, без малейшей жалости, не щадя даже стариков. Гарнизонные солдаты мгновенно отреклись от Екатерины, прокричали: «Виват императору!» — и, примкнув штыки, пошли на штурм гвардейских казарм, убивая на пути мятежных «янычар»…

— Где эта сука?!

Во двор ворвалось несколько разъяренных измайловцев в окровавленных мундирах. Семен Хорошхин сразу же понял, что на этот раз его точно убьют. Не кричать же им, объяснять, что родной брат его спас только для того, чтобы подло обмануть — пять минут назад две насмерть перепуганные мещанки, прибежавшие в ужасе с набережной, поведали ему о кровопролитии, которое учинил флот. И он сразу прозрел…

Дожидаться смерти Семен не стал, резво выпрыгнул из окна, добежал до калитки, открыл ее и тут же метнулся назад — по улице бежали измайловцы. Затравленно оглянулся и спрятался в будке отхожего места, тихо прикрыв за собой дверь. И вовремя…

— Сбежал, хорек подлый! Ищите мерзавца! — свирепый рев гвардейцев довел его до икоты. Где же найти спасение?

И тут Семена осенило — найден путь к сохранению живота. Он отчаянно попытался втиснуться в отверстие, и хоть с большим трудом, но это ему вскоре удалось. Тело погрузилось в густую массу, но сообразительный прапорщик совершенно не ощущал зловония — не до того ему было. И когда к ретираде затопали солдатские башмаки, то Семен решился, набрал в грудь побольше воздуха и с головой погрузился в жижу…

Задрожала под ногами земля, и сразу воспрянула душа. Измайлов четверть века отслужил в коннице и мгновенно понял — с таким содроганием почвы идет в атаку тысячная кавалерийская масса.

Генерал, невзирая на боль в проткнутом штыком бедре, встал на носки — огибая рощу, в которой насмерть дрались ингерманландцы Власова, показались стройные шеренги драгун, причем справа на фланге были до боли узнаваемые голштинские мундиры.

У Михаила Петровича отлегло от сердца — у Гостилиц одержана победа, иначе драгуны так бы спокойно не строились. Помощи прибыло немного, эскадрона четыре, но удар драгун позволял Власову перейти в контратаку и спасти погибающих воронежцев. Положение стало стремительно меняться в лучшую сторону — стройные шеренги драгун готовились нанести стремительный удар по гвардии.

И тут Измайлов удивился — шум нарастал, почва задрожала чуть заметней. Странно, ведь драгуны и кирасиры еще стоят и только готовятся начать атаку. Рядом с генералом восторженно заорали солдаты, подкидывая в воздух шляпы, и Измайлов обернулся.

Огибая рощицы сплошными черными и серыми потоками, плотными массами скакали всадники, очень много всадников. Чья-то умелая и опытная рука направляла кавалерию.

Прямо на глазах двухтысячный кавалерийский отряд построился тремя группами в три линии каждая. В центре тускло блестели кирасы тяжелой конницы, слева и справа были драгуны. Разом взревели трубы, и земля теперь задрожала от слитного стука тысяч копыт. И нет ничего страшнее, когда на тебя валит всей массой кавалерия, и нет ничего радостней на свете, если атакует своя конница.

— Это Румянцев пришел! — Крики среди ингерманландцев усилились, и Михаил Измайлов хотел отдать приказ начинать общую атаку, но, когда посмотрел вперед, сдержался.

Боя уже не было — словно обваренные кипятком тараканы, семеновцы и конногвардейцы разбегались в разные стороны. Их избивали свои же — почувствовав меняющуюся обстановку, преображенцы с примкнутыми штыками ударили в спину центральный батальон семеновцев, а драгуны и малороссийские гусары, уловив изменившуюся конъюнктуру, стали лихо рубить несчастных конногвардейцев.

И тут последовал страшный удар накоротке невских кирасиров и драгун генерала Мельгунова — панически бегущих гвардейцев безжалостно рубили палашами, топтали конями. Это была полная виктория, и Измайлов не смог спрятать радость от нее. Тем более что она была одержана без участия опоздавших к сражению полков Румянцева…

— Вы были на волосок от поражения, Михаил Петрович, но чудесным образом фортуна повернулась к вам лицом! — Румянцев говорил добродушно, но в его голосе чувствовалось тщательно скрываемое недовольство.

Победу уволокли из-под носа, и его кавалерии пришлось только погоняться за гвардейцами, сгоняя их толпами и связывая. Петр Александрович был расстроен — если бы его полки ушли из Нарвы сразу, то он был бы сейчас победителем, тем, которых не судят.

А теперь же придется оправдываться перед императором за опоздание, еще скажут, что струсил, вот и выжидал. Позорное положение, право слово. Но было бы еще хуже, если бы вообще он с кавалерией от Нарвы не пришел…

— Не спорю с вами, ваше превосходительство, вы правы. Но фортуна сама любит тех, кто стремится к победе! — генерал Измайлов не менее добродушно ответил, но не сумел спрятать неуместное торжество…

— Гляди, Платон, никак драгуны ратиться с нами не желают? — хорунжий Семен Куломин обернулся к уряднику.

Платон Войскобойников тоже пребывал в недоумении — три драгунских роты, вчера вечером пришедшие из Петербурга, никак себя не проявляли и, подойдя к Гатчине, штурмовать ее не спешили.

Хотя гарнизон был никакой — неполная сотня ланд-милиции и инвалидов с пожилым прапорщиком Трушиным во главе, что службу еще во времена курляндского временщика Бирона начинал, да их неполная казачья полусотня, оставленная войсковым старшиной Измайловым в этом небольшом петербургском пригороде.

А потому хорунжий Куломин прекрасно понимал, что атакуй их сейчас драгуны, то придется бежать, бросив гарнизонных солдат и узилище с тремя десятками переветников, среди которых есть сенатор с бабой и девками и гвардейский майор, в Москву с манифестом посланные.

Единая надежда была на дюжину драгун конвоя, что сенатора сопровождали. Солдат не обижали, до пуза всех накормили, и манифест царский им прочитали, показав и подпись государя Петра Федоровича, и печать царскую, к нему приложенную.

Драгуны воодушевились, вдругорядь крест государю на верность целовали и мятежных гвардейцев за измену подлую и обман с присягой великий словами многими хулили. А утром охотниками вызвались в подошедшие к Гатчине драгунские роты ехать — и царский манифест там прилюдно прочитать, и от измены всех отвести…

• Предыдущая
• 64/95
• Следующая