Дудочка крысолова - Михалкова Елена Ивановна - Страница 41
- Предыдущая
- 41/68
- Следующая
На четвертый день отец ушел по делам, оставив его одного. Сперва он лежал в комнатке, но затем бессмысленное пустое ожидание истомило его: он поднялся и вышел, испытывая облегчение от того, что больше не будет сидеть в клетушке.
Стоило ему показаться во дворе, как из конюшни его окликнули: он обернулся и увидел в дверях самую старшую из служанок, Розину, дразнившую его с утра до вечера с каким-то торжествующим злорадством и мстительностью, хотя за что ей было мстить тринадцатилетнему мальчишке? Но она щипала его, подстерегая на лестнице, отпускала вслед такие шуточки, что ему хотелось заткнуть уши, а потом вымести метлой из головы ее похабщину. У нее был большой пухлый рот, и в первый же день он случайно подслушал, как другие служанки за глаза обсуждают Розину и хозяина постоялого двора, упоминая и ее рот, и прочие достоинства, что прельстили старого толстяка.
– Э-э, малыш! А ну помоги!
Розина поманила его и исчезла внутри. Поколебавшись, он все же зашел в конюшню, окунувшись в запах сена и конского навоза, и прищурился – здесь было темно.
– Эй!
Ему не ответили. Смутно подозревая новую потеху, придуманную девицами для развлечения, он опасливо прошел несколько шагов, слушая перебор копыт и тяжелое дыхание потревоженных лошадей.
– Э-э, Розина!
И вдруг она навалилась на него сзади – потная, крепкая, толстоногая, и повалила на копну сена, лежащего в углу. Сперва он даже не понял, чего она хочет от него. Схватив его ладонь и запустив ее себе под юбку, она застонала, а он, ткнувшись во что-то влажное, липкое, с отвращением отдернул руку и попытался выбраться из-под служанки.
– Ну что ты… Давай же… Не бойся!
Видя, что он лежит неподвижно, она с ловкостью поварихи, разделывающей гуся, принялась сдирать с него одежду. Поначалу он застыл, ошеломленный ее напором, но затем, когда Розина стала стаскивать его штаны, попытался отбиваться.
– Чего развалился-то, а? – пыхтела она, нависая над ним. – Давай, мальчуган!
Но служанка не вызывала в нем ни малейшего желания – только испуг и стыд. Сейчас, навалившись на него сверху, она казалась огромной и очень толстой. От нее несло кухней и лошадиным навозом, а когда она подняла руки, из курчавых подмышек пахнуло чем-то подкисшим с такой силой, что он сморщился и замотал головой.
Розина заметила это, и на лице ее промелькнула злоба.
– Ты че это мотаешь-то башкой, как телок? – грубо спросила она, остановившись. – Другим мотать надо! А ну покажь, где у тебя другое.
Служанка бесцеремонно залезла к нему в штаны, и то, что она обнаружила там, заставило ее презрительно скривиться:
– Ба, да от тебя никакого толку! Ты хуже хозяйского мерина! Побрезговал, значит, Розиной, а сам ничего и не можешь, лекарский выродок!
Он вскочил, выдернул из-под нее рубашку и дрожащими руками затянул веревку на штанах.
– А у папаши твоего тоже в штанах не густо, правда? Странно, как он тебя заделал твоей мамаше! К сучку пришлось привязывать, не иначе!
Переход от похоти к гневу произошел стремительно, и теперь от нее исходило бешенство, которое заставило его попятиться. А Розина продолжала оскорблять его, выкрикивая все новые и новые пакости, которые словно оплевывали его отца, и покойную мать, и его самого. Привстав в сене, с выпученными глазами, задранными юбками, она была до того уродлива, что мальчику захотелось зажмуриться.
Он повернулся к ней спиной и пошел прочь, стараясь не перейти на бег. Это было ошибкой: поискав вокруг себя рукой, Розина схватила брошенное ведро и запустила его изо всей силы, метя в мальчишку. Он успел увернуться лишь потому, что услышал звяканье ручки, и ведро врезалось в стену конюшни.
После этого он припустил прочь, уже не думая о том, что могут подумать встреченные люди. Дрожащий, красный, он взлетел по лестнице вверх и со всех ног бросился к своей комнате. Но тут ближняя дверь распахнулась, и наружу выглянула жена хозяина, с изумлением глядя на перепуганного постояльца. Он еще ускорил шаг, не желая объясняться, но по его лицу женщина поняла, что он не в себе, и схватила паренька за руку, заставив остановиться.
– Что случилось, мой мальчик? – спросила она, чуть коверкая слова так, как это делают уроженцы юга. – Бог мой, да ты весь дрожишь! Зайди ко мне… зайди сюда…
Ему почудилась странная торопливость в ее движениях, когда она закрыла за ним дверь, но, будучи во власти смятения, он не придал этому значения.
– Так что с тобой случилось, малыш?
Она нежно провела рукой по его щеке.
– Розина… – выдавил он. – Она…
Краска бросилась мальчику в лицо, и он отвел взгляд. Женщина, стоящая перед ним, восхитилась:
– Ах ты мой целомудренный ангелочек! Такой беленький, такой чистенький… Совсем еще неискушенный малютка. Конечно, грубая Розина напугала нашего бедняжку! Ах, эти деревенские девки, они все делают не так. А ты знаешь, мальчик мой, что нужно сделать, чтобы тебе понравилось?
Он помотал головой, плохо понимая, о чем она говорит. Его жгло воспоминание о жестоком смехе за его спиной, когда он убегал из конюшни, и тех нескольких словах, что выкрикнула в ярости Розина. Жена хозяина погладила его по плечу, затем рука ее скользнула ниже, еще ниже, потом ловкие пальцы распустили веревку, держащую штаны, и прежде чем он успел опомниться, она проделала с ним то же, что и служанка.
– И точно, неискушенный, – проворковала женщина, наклоняясь к нему и обдавая своим дыханием. – Ничего, я научу тебя…
Он закусил губу, оттолкнул ее и выскочил из комнаты, придерживая штаны руками. Добежал до своей, налетев по дороге на хозяина, удивленно посмотревшего ему вслед, и упал на кровать, содрогаясь от слез. То, что сделала Розина, было отвратительно – но то, что сделала эта, вторая, было в двадцать раз хуже. Она предала его! Она казалась ему такой хорошей, такой заботливой, доброй… Все это было ложью!
Он ощущал, что теперь она стала его врагом, и она не простит ему побега. Святой Петр, зачем они этим занимаются? Почему они хотят, чтобы и он занимался этим с ними, как будто вокруг мало мужчин?
Будь мальчик постарше или воспитывайся он в других обстоятельствах, его бы не мучили эти вопросы. Но рано оставшийся без матери в одиноком доме с ушедшим в себя отцом, не нашедший ни друзей, ни врагов, поскольку ему негде было их искать, выросший в удивительном для мальчишки его лет целомудрии, он жестоко страдал. Ему хотелось поскорее забыть все, что случилось, и он надеялся, что завтра впечатления этого дня рассеются.
Но он ошибался. Следующие три дня превратились в непрерывную травлю, в которой приняли участие все женщины постоялого двора, объединившись в настоящую стаю. Сперва испуганный, затем униженный, мальчик в конце концов уехал оттуда, увозя в сердце ожесточение и ненависть. И еще страх. Страх, который преследовал его всю последующую жизнь – страх перед могуществом и властью женщин, перед их жестокими насмешками, перед их укусами, которые были сильнее и болезненнее, чем укусы любой крысы.
Крысолов заставил себя вернуть воспоминания туда, где они лежали, словно затхлая рухлядь в рассыпающемся сундуке, а сам обратился мыслями к предстоящему делу. Ну что же, он позволил городу познакомиться с собой. Теперь предстоит самому познакомиться с городом.
Сперва он снял цветное платье, аккуратно свернул его и спрятал в мешок. Затем крикнул трактирщика и потребовал начищенное медное или серебряное блюдо и теплой воды.
Конечно, серебряного не нашлось – откуда в этом трактире взяться серебру? Плешивый хозяин принес медное блюдо, кувшин с водой и протянул постояльцу, избегая смотреть на него.
– Верну тебе все, кроме воды, – пообещал Крысолов и закрыл дверь перед его носом.
Наверняка тот решил, что теперь на его блюдо наведут крысиную порчу, а то и что-нибудь еще похуже. Но утварь нужна была Крысолову совсем для другого.
Сев перед окном, он поставил блюдо наклонно перед собой, рассмотрел свое отражение в нем и принялся сбривать бороду. Клочки спутавшихся волос падали вниз под взмахами ножа, и любопытный Ушастый обнюхивал их, а потом толкал лапами перед собой, словно клубки перекати-поля. Зверек развлекался до тех пор, пока Крысолов, подняв его под брюшко, не сунул охотника в коробку.
- Предыдущая
- 41/68
- Следующая
