Дудочка крысолова - Михалкова Елена Ивановна - Страница 33
- Предыдущая
- 33/68
- Следующая
– А-а-а…
На ее стон никто не отозвался. Она смежила веки, и боль понемногу отступила. Подождав некоторое время, глубоко дыша, Алька снова попыталась открыть глаза, и теперь ей это удалось.
Темно… Темно и душно. Ощущение было такое, будто она лежит в пустоте, наполненной только ворсом и запахом, тошнотворным запахом мясного бульона. Против ее воли перед глазами возник образ говяжьей кости, над которой вскипает серая пористая бульонная пена, а следом за костью, как она ни сопротивлялась, детская память вытащила воспоминание о походе с теткой на рынок, в мясной отдел. Свиные головы с зажмурившимися косыми глазками; живые собаки, лежащие под прилавками, с точно такими же косыми глазами; развалы мяса, багрового и розового, с ватным слоем сала; скукожившаяся красная лужица под синими весами, на которых стрелка мотается туда-сюда, туда-сюда… И запах. Невыносимый запах, от которого из живота что-то тугое комком поднималось вверх и останавливалось в середине горла, закупоривая его, так что не было никакой возможности вдохнуть. «Держи, держи! Не путайся под ногами, иди на улицу!» Тетка нагружала ее сумками, которые оттягивали руки, но Алька готова была тащить ношу вдвое тяжелее, лишь бы выскочить, вырваться из этого мясного кошмара.
Усилием воли она заставила себя оттолкнуть воспоминание.
«Нет никакого запаха, – сказала себе Алька. – Это я его придумала. Запаха нет. Есть только пустота и ворс». Но когда глаза привыкли к темноте, она увидела кое-что еще.
Она лежала в небольшой комнате, на стенах которой висели толстые темные ковры. Окон не было. Ковер закрывал даже дверь, единственный относительный источник света – во всяком случае, именно из дверной щели с трудом пробивалась желтая полоска, позволявшая Альке разглядеть место, где она оказалась.
Сама она лежала, связанная, на подобии кушетки, накрытой то ли искусственной шкурой, то ли пледом. Как только Алька поняла, откуда взялось ощущение высохших рук, она сразу же почувствовала, насколько сильно впиваются веревки в ее тело. Ноги тоже были связаны вместе, и она могла лишь шевелить пальцами и поворачивать голову.
Но последнее действие далось ей с большим трудом. В висках заныло, напоминая о том, что произошло с ней за мгновение до того, как она потеряла сознание. И хотя Алька зажмурилась, второй раз пытаясь отбросить от себя воспоминание, на этот раз совсем свежее, память снова оказалась беспощадна.
Запах. Образ. Звук.
На Альку обрушились стоп-кадры, сделанные памятью за несколько мгновений до полной темноты.
Запах. Образ. Звук.
Память сохранила все так тщательно, как будто Альке предстояло любоваться этим всю оставшуюся жизнь.
Запах сигарет. Вика курила одну за другой, и вся машина пропахла дымом, как ни проветривали они салон. Альку стало укачивать от него, и она надеялась лишь на то, что они скоро приедут. Кроме сигарет, пахло чем-то еще, каким-то новым запахом – она не сразу сообразила, что он исходит от гитарного чехла. Искусственная кожа.
Она задремала, и проснулась от толчка остановившейся машины. Неожиданный запах резины ударил в нос, но Алька решила, что ей показалось спросонья.
Сжатая кисть в желто-белой хирургической перчатке. Гитарист так спокойно положил руки Вике на плечи, что Алька даже не восприняла это как нахальство или заигрывание. Она вообще это никак не восприняла. Не успела.
Сверкнувшее в его руке показалось ей цепочкой. Серебряной цепочкой, которую он решил надеть Вике на шею. Это было первым, что подсказало сознание, потому что она не успела еще ничего подумать, а успела только увидеть: вот его рука идет влево, быстро тянет по Викиному горлу цепочку. И даже когда из-под цепочки что-то хлынуло, а Вика жутко, неестественно выгнулась вперед, почему-то продолжая прижиматься затылком к подголовнику, Алька не успела придумать другой версии.
Звуки включились чуть позже, словно с секундным запозданием: сперва короткий свист, за ним хлюпанье, сопровождающееся хрипами и бульканьем. Такой звук издают дети, надувая щеки и выпуская из них воздух. Ничего страшнее этого Алька не слышала никогда в жизни.
А затем парень повернулся к Альке, застывшей с расширенными от ужаса глазами, и выбросил вперед руку, в которой теперь было зажато что-то другое. Это другое врезалось ей за левое ухо, с хрустом пробило череп, воткнулось в мозг, и Алька очень быстро умерла. Во всяком случае, она успела подумать, что умирает, когда голова ее от удара мотнулась назад, а затем разрывающая ее боль исчезла вместе с Алькой под накрывшим их, словно плащом, черным гитарным чехлом из искусственной кожи.
За дверью раздались шаги: равномерное «скрип-скрип-скрип». Альку обволокло вязким кошмаром ее детских снов: вот она стоит перед дверью, к которой – ей точно известно – приближается человек. Или не человек. А что-то невыговариваемое, непредставимое, о чем даже думать нельзя, потому что оно отзывается на мысли, чует их. Альке нужно бежать, мчаться изо всех сил, спрятаться в дальней комнате под кроватью и накрыться одеялом, а она не может сдвинуться с места. Не только ноги не бегут – вся она НЕ бежит, охваченная оцепенением, и неизвестно уже, что страшнее – то, что приближается к двери, или предательский отказ ее собственного тела повиноваться ей.
Полоска желтого света под дверью пресеклась двумя темными тенями. Человек остановился за дверью.
Алька пыталась закричать, но панический страх залил рот теплым жирным бульоном, запечатав его, будто воском, и Алька могла только судорожно дышать носом. Ни один звук не рождался в ее горле.
Дверь открылась вполне обыденно, даже не скрипнув, и человек, зашедший в комнату, первым делом включил свет. Алька зажмурилась, но тут же открыла глаза – с закрытыми было совсем жутко.
Свет внес свои коррективы в окружающую действительность. Правда, небольшие. Все оказалось почти так, как увиделось Альке в темноте. Вот только ковры были не темными, а обычными старыми настенными коврами с непременным геометрическим и растительным узором, ярким, как крылья бабочки. В углу комнаты стоял вполне современный комод, а возле него – столик на одной ножке, на котором пузато отсвечивала стеклянная ваза. Из вазы торчал искусственный подсолнух. Два стула под книжной полкой отчего-то не стояли, а лежали на боку, и с ее места Альке было видно, что ножки покрывает толстый слой пыли. Без всякого сомнения, это была не квартира, а дом, и если не считать отсутствия окон и чрезмерного пристрастия хозяина жилища к коврам, все остальное вокруг Альки было совершенно обыденным. Но от этой обыденности ей стало страшнее, чем если бы она очутилась в каменном мешке с пропастью посередине.
И человек, который зашел в комнату, тоже был обыкновенным. Теперь, когда она могла как следует рассмотреть его, стало понятно, что ему около двадцати с небольшим. Отросшие темные волосы были по-женски перехвачены надо лбом ободком, и Алька подумала с ненавистью и страхом, что он отрастил их нарочно, чтобы попадать в образ «парня-с-гитарой», хотя на самом деле они ему мешают. В его лице нельзя было зацепиться ни за одну черту, так все было соразмерно и правильно: и ровный прямой нос, и аккуратно собранные под носом розовые губы, и лоб безупречно отмеренной высоты… Словно кто-то с циркулем и линейкой собирал это лицо, подгоняя все его части друг под друга, и тщательность мастера каким-то образом передалась его творению.
От него веяло правильностью, а еще опрятностью и аккуратностью. Не осталось никакой небрежности, размашистости движений, и было странно вспоминать, что этот самый человек вскидывал голову, чтобы красиво разлетелась челка, и смеялся над глупыми Викиными шуточками, похлопывая себя по коленке.
Альке почудилось что-то неуловимо знакомое в его лице, но ей было не до того, чтобы сравнивать его с известными актерами. Он немного постоял возле двери, глядя на нее, затем подошел к книжной полке, поднял один из стульев, поставил неподалеку от ее кушетки и уселся задом наперед, облокотившись подбородком на спинку. Губы он вытянул трубочкой и принялся разглядывать Альку.
- Предыдущая
- 33/68
- Следующая
