Vremena goda - Борисова Анна - Страница 41

– Поднимайся, маленькая тигрица, сядь на вот на эту скамеечку, хоть она и коротковата для твоих длинных ног, и можешь рассказывать, зачем ты пришла, потому что пока ты не расскажешь, зачем пришла, ты все равно не уйдешь, а если я не захочу тебя выслушать, ты начнешь упрашивать, настаивать и в конце концов своего добьешься, поэтому будет проще и быстрее сразу дать тебе высказаться.

(Да-да! Именно так всё и было! Речь Ивана Ивановича производила на непривычного человека сильное впечатление. Она текла единым потоком, не прерываясь на точки или абзацы, будто река. Иван Иванович заканчивал предложение, лишь доведя свою мысль до конца, а мысли у него обычно бывали неторопливыми и длинными. Услышала его голос – и потеплело на сердце.)

Голос у него мягкий, про такой обычно говорят «задушевный», но я думаю: «вкрадчивый», потому что мне всё тут решительно не нравится.

Это какое-то надувательство!

Во-первых, вряд ли этот человек китаец. Китайцы так чисто и так мудрено по-русски не говорят.

Во-вторых, не похоже, что он слепой. Вон глазки меж век посверкивают, и откуда бы слепому знать, длинные у меня ноги или нет.

В-третьих, какая я ему «тигрица»?

– Меня зовут Сандра, я ведь уже представилась! – вспыхиваю я – мне ясно, что к этому шарлатану я притащилась зря. – Какая я вам тигрица?!

– Я сказал, какая: «маленькая», – добродушно отвечает неслепой некитаец.

– Послушайте, Иван Иванович, или как вас там! – Я окончательно сатанею. – Я приехала к вам по очень серьезному делу. Если вы настроены балагурить, прощайте. Не буду тратить ваше драгоценное время. Сидите на своей помойке, а я пойду!

И спохватываюсь: он, хитрец, нарочно выводит меня из себя, чтоб я ушла и оставила его в покое. Ну нет! Коли уж я приехала в эту трущобу, по крайней мере доведу дело до конца.

Хозяин выглядит немного удивленным:

– Почему ты назвала это место «помойкой»? Оно очень красивое, самое красивое во всем городе, ты просто не умеешь правильно видеть.

Он надо мной издевается! Что ж, это умею и я.

– Вы правы. Тут красивее, чем в Петергофе и Версале.

– В Петергофе я не бывал, хотя много о нем слышал, поэтому ничего сказать не могу, но что в Версале, конечно же, не так красиво, как здесь, с этим я полностью согласен, ибо Версаль меня в свое время чрезвычайно разочаровал своей удручающей тусклостью и непониманием природных линий.

(Смешно наблюдать, как злится и недоумевает глупая, ничего не понимающая Сандра. Ей всё кажется, что насмешник потешается над непрошеной гостьей. Но Иван Иванович говорил совершенно серьезно. У него были иные мерки красоты. Иван Иванович воспринимал ее не зрением, а тем самым неведомым науке органом, который он неуклюже именовал «обослух», а я называю «биорецепцией» – тоже некорректный термин, поскольку эманацию излучают не только живые организмы.

Мусора во дворе и ободранных стен Иван Иванович не видел, зато он, вероятно, ощущал некую особенную ауру, присущую этому месту. Неспроста же кумирню и пагоду поставили именно здесь. Я читала, что священники и жрецы, неважно какой религии, иногда обладают неким «шестым чувством», подсказывающим, где нужно строить храм. Сами священнослужители, естественно, объясняют свое побуждение наитием свыше, но скорее всего в душе глубоко верующего человека биорецепционные способности обостряются.

Теперь-то я и сама воспринимаю красивое и некрасивое совершенно иначе. Например, я не знаю, как выглядит моя соседка Вероника. Может быть, она косит или у нее, что называется, нос на боку. Но она безусловно красавица. Миловидна старшая сестра Марина Васильевна. А вот новая массажистка, хоть и благоухает парфюмом, но эманация у нее уродливая. На месте мужчин я бы от нее шарахалась, но люди, и особенно мужчины, абсолютно не умеют видеть настоящей красоты.)

– Вы кто? – спрашиваю я с всё усиливающейся подозрительностью. – Кто вы на самом деле? Ведь не китаец же? Ваш родной язык русский, это ясно. Вы наверняка закончили гимназию или даже университет, это слышно по вашей речи. Имя у вас тоже, прямо скажем, не китайское.

– Меня зовут Ван Ин, но я столько лет прожил в России, что тамошние жители переименовали меня в Ивана Ивановича, поскольку им так привычнее и удобнее, а насчет образования ты ошибаешься, я никогда по-настоящему не учился, только в деревенской школе, в детстве, но тогда я был обыкновенный глупый мальчишка и учился из-под палки, а всему, что знаю теперь, меня научила долгая жизнь, в том числе и разным языкам, ведь я много где странствовал и жил не только в России.

(Кстати сказать, я так и не знаю, сколькими языками владел Иван Иванович. При мне он говорил на китайском и на маньчжурском – точно такими же бесконечными предложениями, и один раз, в поезде, я слышала, как он беседует с попутчиком, американским коммивояжером. Тот был абсолютно уверен, что разговаривает с уроженцем Соединенных Штатов, потому что английская речь Ивана Ивановича текла без остановки и не имела акцента. Заинтригованная, я потом спросила, как ему удается до такой степени полноценно овладевать чужими языками. Он ответил, что чужих языков не бывает. Всё дело в том, что люди воспринимают незнакомый язык как чужой, а на самом деле он не чужой, только нужно учить его по-младенчески, то есть на время забыть о всех других известных тебе языках и воспринимать новое наречие как единственное на свете. Сначала, конечно, будешь лепетать, картавить и сюсюкать (он сказал: «говорить с акцентом младенца»), но потом постепенно научишься говорить, как взрослые – приспособятся и мозг, и рот.)

Слова «Ивана Ивановича» меня не убеждают, я не верю старому клоуну, который зачем-то ломает передо мной комедию. Но все же излагаю свою просьбу – хмуро, несколько сумбурно, уже ни на что не надеясь.

Он слушает меня не перебивая. Спасибо хоть перестал улыбаться. Понял, что к нему пришли не из-за пустяков.

Старик вздыхает, проводит ладонью по седому ежику.

Слушая его неспешный ответ, я окончательно сникаю. Нет, этот странный человек надо мной не издевается, но помощи от него ждать нечего.

– Я слышал про хунхуза по кличке Слово, – грустно говорит он, – мне много рассказывали про него, потому что люди часто приходят ко мне и рассказывают всякое, в том числе и такое, о чем я совсем не хочу знать, хотя, конечно, на свете нет вещей, которые недостойны нашего знания, просто я очень не люблю таких, как хунхуз Слово, ибо это самый худший сорт человека, у него нет никакой нравственности, притом что я, разумеется, понимаю: люди, начисто лишенные нравственности, в природе тоже нужны, ибо, не будь тьмы, не было бы и света, а без абсолютного Зла не существовало бы и абсолютное Добро, это прописная истина, однако у меня нет средств воздействия на хунхуза Слово, так как он понимает лишь два языка – язык силы или язык золота, а я…

Как ни странно, я совсем не вязну в этом потоке нанизывающихся друг на друга фраз. Мне всё понятно.

– Значит, мы погибли, – прерываю я монотонную речь не ко времени расфилософствовавшегося говоруна. Я оговорилась, хотела сказать «Он погиб», но поправляться не стала – тем более, это правда. Я тоже погибла, без Давида мне не жить.

– …От языка силы я давно отказался, он ни для чего путного не годится, – продолжает мой собеседник незаконченную мысль, – только умножает Зло и отнимает силу у тебя самого, но вот что касается золота…

Тут он умолкает очень надолго. Веки смыкаются, голова опускается на грудь. «Уснул он, что ли?» – думаю я. Осторожно зову его – не отвечает. Проходит минута, другая, третья. Старик почти неподвижен, только слегка подрагивают крылья носа. (Иван Иванович всегда так делал, когда ему нужно было максимально обострить свой «обослух».) Уйти, что ли? Аудиенция окончена?

– Ну, я пойду… Спасибо, что выслушали.

Я осторожно касаюсь рукава его толстовки.

Вдруг мое запястье оказывается в тисках сухих, горячих, очень сильных пальцев. Лицо с полузакрытыми глазами смотрит – во всяком случае, повернуто – в мою сторону.