Возвращение астровитянки - Горькавый Ник - Страница 38

• Предыдущая
• 38/120
• Следующая

Крым — волшебная страна, и по ночам это очевиднее всего.

«Какие звёзды! В городе таких не увидишь!» — думал Илья, ощущая, как слетают лепестки сна под бодрящим бризом из горно-лесного-морского воздуха. Мозг, заблудившийся в ночных полюсных поворотах, встряхивался, отстраняясь от вращения Вселенной.

Соловьиные серенады делали крымскую ночь особенной. Пять или шесть соловьев заливались среди персиковых веток и густых можжевеловых зарослей. Свист, щёлканье, перебивание — про что они поют, на чём настаивают? Все остальные птицы спят или сонно моргают, не вступая в соперничество. Слишком высокий уровень, квалификация не для всех.

Это — соловьиная ночь.

—Хорошо поют, собаки! — мечтательно говорила Наташа Горыня, выходя из башни.

Особенно любил Илья раннее крымское утро, когда в безветренном светлеющем воздухе деревья начинали рисовать по голубому неяркому небу кисточками своих листьев.

Алыча кладёт бережный мелкий мазок. Каштан смело ляпает крупными соцветиями и со-листьями. Кипарис любит готическо-штриховое письмо. Облако предпочитает белую фрактальную графику.

Вот и яйла решилась и провела по небу скупую хребтовую линию. Впечатляет. Но самым лаконичным оказался последний в конкурсе художник. Он подчеркнул голубое небо одной слегка изогнутой чертой. Сфумато пустил, налил низ синью. Непонятно за что, но очень нравится.

Поэтому лучшим художником по небу оказалось море.

А вот на верхушку высокого кипариса сел мышкующий ястреб. Вписал в небо автопортрет — клювастый гордый профиль и блохастые, всё время чешущиеся крылья.

Случался и утренний туман, который мягко расставлял деревья поблизости, пастелизовал дальние кипарисы, задёргивал окраинные горизонты, сворачивал личное пространство в ещё более личное и самодостаточное.

Даже коренным горожанам, выросшим в бензиново-асфальтовой атмосфере бетонного леса и вдруг попавшим в Крым, хотелось остаться и поселиться в одиноком домике среди разнотравного леса, вдыхать медовую сладость молодой жимолости и знойный аромат спелой мяты, слушать, задыхаясь, соловьев и любоваться гениальной линией морского горизонта.

Летом население прибрежных деревень вырастало в разы. К местным ребятам прибавлялись дети родственников и просто туристов.

Отношения приезжих с местными были непростыми. Когда Илья познакомился с ребятами, живущими в маленьком посёлке при обсерватории, то предложил:

—Пошли на море купаться!

И посмотрел на искрящийся горизонт. Очень ему хотелось освежиться в море. Олеся и Виталина почему-то засмеялись, а смуглый Мурат презрительно сказал:

—Ты что — дебил? Всю ночь низовка дула, сейчас вода как лёд, градусов десять.

Ах, вот оно что — низовка, ветер с гор. Феномен апвеллинга, когда ветер отгоняет от берега верхний тёплый слой воды, и на смену ему поднимаются чистые и холодные нижние слои.

Илья вздохнул: и почему местные всегда не любят приезжих?

Лето катилось, блестело бликами на мягкой волне, поскрипывало лодочными уключинами, пахло арбузами.

Илья съездил по канатной дороге на вершину Ай-Петри, получил химический ожог от коварного цветочка неопалимой купины и загорел как индеец.

У Миши, сына дяди Серёжи и тёти Люды, был второй велосипед, и местные ребята взяли Илью на прогулку. Собирались ехать с Димкой, Петькой, Муратом, Маринкой, Олесей и Виталиной.

—Поедем по трассе? — спросил Илья, кивая на нижнюю прямую дорогу, блестевшую на солнце. По ней ползли автобусы и вжикали легковушки.

— Нет, поедем по старой севастопольской.

Старая дорога проходила возле обсерватории и двигалась дальше вдоль новой трассы, но была выше её и гораздо петлястей. Ею редко кто из автомобилистов пользовался, и она кое-где расползлась глиняными расщелинами, а то и завалилась камнепадом. Но велосипед проходимее танка: он ветром мчался под уклон, легко огибал выкатившиеся навстречу валуны, трудолюбиво забирался на крутые подъёмы. И каждый поворот открывал новую гору, долину или бухту.

Море было непременным спутником дороги, и серебристо-синее полупространство превращало любой пейзаж в шедевр. Иногда трасса прижималась вплотную к отвесной яйле, тогда скалы бросали на дорогу тень, и становилось прохладно и сумрачно. Серые стены уходили в небо, разрываясь жёлтыми трещинами. В скалистом небе вились стаи ласточек.

Ребята останавливались на привал и делились запасами, захваченными из дому. Самые вкусные бутерброды почему-то оказывались у девчонок — у миниатюрной чернявой Маринки, беленькой стройной Олеси и рыжеватой Виталины, которая на всё смотрела с хитрым прищуром.

К обеденному меню добавляли дикую алычу, кизил и кукулю.

Кое-где встречались родники, заботливо обложенные камнями, с ржавыми трубами, из которых лилась самая вкусная в мире вода.

На привалах оживлённо болтали, смеялись, вспоминали.

— Как-то пошли в лес за кизилом, пробирались по кустам и потревожили осиное гнездо. Как они набросились на нас! Меня оса укусила в ногу — недели две болело и чесалось. А Чарлика, щенка спаниеля, тяпнули дважды. Как он выл! Уже домой вернулись, а он то и дело сядет на укушенный зад и снова обиженно взвывает.

— В первом классе мне каждый день ставили по два укола, но я ни разу не заплакал!

— Зато Вита год назад потеряла свой любимый т-фон и рыдала как носорог.

Мурат никогда не помогал девчонкам управиться с велосипедом, не придерживал ветку на лесной тропе — чтобы она не хлестнула сзади идущего. Его желание быть независимым было чрезмерным.

—Ты невежлив! — сказал Илья Мурату. Когда Илья сталкивался с грубияном, он был подчеркнуто интеллигентен. Если встречался с рафинировано вежливым человеком, ему хотелось быть грубоватым — и он редко сопротивлялся этому желанию. Так интереснее. Мурат фыркнул:

— Кому нужна твоя вежливость! Это ваши городские выдумки.

— А помнишь, ты мне рассказывал о гидрогеологе Тамаре?

— Помню, ну и что? — хмуро спросил Мурат.

На заимке, стоящей на крымской яйле прямо над обсерваторией, жила с великовозрастным сыном пожилая женщина-гидрогеолог Тамара. И заимка-то была не просто домик в горах, а наблюдательная метеостанция. Раз в неделю Тамара спускалась в магазин — продуктов набрать. Сын сходил с гор редко, предпочитал, чтобы мать носила еду. Он был неудачник и нелюдим. И пил крепко.

В тот зимний день облака висели низко, закрывая вершины гор.

Тамара вышла из магазина с увесистым рюкзаком, посмотрела на мрачные тучи и зашагала в гору. Пару часов неспешной ходьбы нужно, чтобы добраться до перевала. Когда Тамара сделала первую остановку у небольшого озерца, с низкого неба повалил лохматый тяжёлый снег.

Идти стало вязко, и старушка заколебалась — может, вернуться в деревню, переночевать у знакомых? Тогда надо предупредить сына. Порылась по карманам и с досадой поняла, что рацию забыла дома. Надо идти дальше, а то сын волноваться будет.

А снег как с цепи сорвался — на полдороге он уже набрался под колено. С трудом добралась Тамара до родника, где обычно останавливалась на получасовой привал. Но сегодня только стёрла испарину со лба и двинулась дальше — снег так спешит, что за каждую задержку в пути набросает пару лишних сантиметров мокрой липкой массы.

Устала Тамара так, что каждые несколько сот метров присаживалась в сугроб отдохнуть — благо сугробы стали такие высокие, что пробиваться через них стало трудно, а сидеть в них — удобно.

Вот и второй родник. Хоть и длинный был путь, но почти закончен — до перевала с полкилометра пологой дороги осталось, да идущей под скалой, где ветер потише. А от перевала совсем рукой подать до тёплого дома, где сын ждёт, горячий чай, мягкая постель и сон.

Обрадовалась Тамара и двинулась по сугробам дальше. Но они навалились уже чуть не по пояс.

Уф! Остановилась женщина на повороте дороги, привалилась рюкзаком к камню, в затишке. Надо отдохнуть.

Достала термос с чаем, налила в крышку, но так и не донесла до рта: мгновенно заснула под кисеёй летящего снега, под свист перевального ветра.

• Предыдущая
• 38/120
• Следующая