На равнинах Авраама - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 33
- Предыдущая
- 33/56
- Следующая
Молодые люди миновали сад Катерины, где ее любимые цветы кивали полными созревших семян головками; прошли краем турнепсового поля, где созревшие плоды ждали, когда звонкий морозец придаст их мякоти хрупкость и аромат; пересекли новую вырубку, где груда выкорчеванных пней с причудливо извивающимися корнями ждала зимы, чтобы принести свет и тепло в дом Булэнов. На участке с разбросанными кругом комьями свежей земли валялись орудия, которыми пользовались накануне: топоры, лопаты, пекановые колья и большая двухлопастная мотыга, сработанная Хепсибой в кузнице Тонтера. На пне, до половины вырытом из земли, лежала одна из трубок Хепсибы, которую он смастерил из части кукурузного початка, приспособив для черенка полый тростник. Испуганно глядя на людей, рядом с пнем, под которым некогда находилось его жилище, сидел суслик.
Джимс остановился и, оглядевшись по сторонам, по привычке чуть не позвал Хепсибу. Сколько раз он слышал, как эхо возвращало его крик из леса, из низины и как отвечает ему голос дяди. Но царившая кругом непривычная тишина удержала Джимса и по-дружески шепнула, что сейчас на нем лежит священный долг. Джимс перевел глаза на очаровательную головку рядом со своим плечом. Туанетта встретила его взгляд. В ее глазах светилась нежность, какой в них не было даже у могилы матери Джимса.
— Скорее всего, они схватили моего дядю, — сказал Джимс, стараясь говорить твердо и глядя поверх деревьев Заповедной Долины. — Он зажег огонь, чтобы подать нам сигнал, и они убили его. Я бы нашел его, но тебя нельзя оставлять одну.
— Тогда пойдем вместе, — предложила Туанетта.
Но Джимс повернул на запад. Он ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на родные места, ничем не выдал чувств, щемивших его грудь. В кленовой роще, где под деревьями еще стояли тополевые корытца для сбора сока, под ногами весело шуршали опавшие листья. Их шум не беспокоил Джимса. Он разговаривал с Туанеттой, словно та по-прежнему была ребенком, а он уже стал взрослым мужчиной и растолковывал ей что-то новое и не совсем понятное. Джимс сообщил ей, как в то самое время, когда он возвращался с фермы Люссана, нагрянули дикари, и объяснил, почему он пришел к выводу, что индейцы ушли в сильной спешке. Если бы их не вынудили обстоятельства, они прихватили бы с собой многое из того, чего не тронули, — например, собранный урожай зерна и фруктов. Джимс думал, что численность их примерно такова, как предполагала Туанетта: из окна своей спальни она видела сотни дикарей. Кроме того, он был уверен, что индейцы не пошли дальше к Ришелье, а вернулись через Заповедную Долину в земли могавков. Чтобы избежать встречи с индейцами, отставшими от отряда, надо свернуть с тропы на запад, затем снова на восток, к ферме Люссана. Джимс успокоил Туанетту, сказав, что не стоит бояться громкого шороха опавших листьев. Скоро они ступят на хорошо ему знакомые потаенные тропинки, под защиту непроходимых болот и леса, такого густого, что в нем уже темно, хотя на западе еще вовсю светит солнце. Через день или два он в целости и сохранности доставит ее в соседние владения, откуда ее переправят к родным в Квебек, а сам присоединится к армии Дискау и будет сражаться против англичан. Джимс объявил о своем решении спокойно, без тени хвастовства, словно ничего другого ему не оставалось, и Туанетта знала об этом так же хорошо, как и он сам. Теперь же самое главное — добраться до фермы Люссана. Индейцы к ней не приблизятся, — по их поверьям, во всех заброшенных местах обитают призраки и злые духи. Если дикари случайно и набредут на ферму, то постараются скорее убраться оттуда. Говоря обо всем этом, Джимс с трудом сдерживался, чтобы не задать несколько вопросов Туанетте. Каким образом она оказалась совершенно невредимой под крышей мельницы? Где ее мать?.. Но он плотно сжал губы, зная, что прежде всего должен хоть немного залечить ее раны, если это вообще возможно.
Начался Большой Лес, и их со всех сторон обступили еще более гнетущая тишина, более глубокий мрак, угрожающий и таинственный. Солнце скрылось. Под ногами лежала не гладкая трона, а рыхлая, неровная почва; она, как губка, впитывала звуки шагов. Было уже совсем темно, и Джимс по-прежнему держал Туанетту за руку.
Во мраке прозвучал шепот девушки:
— У тебя болит рука, Джимс?
— Нет. Я совсем забыл о ней.
— А лицо — там, где я тебя ударила?
— Об этом я тоже забыл.
Что-то слегка коснулось плеча Джимса, но из-за темноты он не мог определить, что именно. Но что бы то ни было — упавший лист, покачнувшаяся ветка, даже сама тень, — едва ощутимое прикосновение наполнило юношу странным блаженством.
Если бы рядом шла мать — и для нее, как и для Туанетты, он был бы единственной защитой и опорой, — Джимс испытал бы то же чувство. Под обломками уничтоженного бичом ненависти мира уцелела только одна душа, чтобы он заботился о ней и сражался за нее.
В течение следующего часа Вояка дважды становился в стойку и рычал, предупреждая об опасности. Джимс напрягал зрение и слух и всякий раз, останавливаясь и вслушиваясь в молчание леса, чувствовал легкое прикосновение к своему плечу.
Случайно они наткнулись на оленью тропу и, следуя по ней, вышли на равнину между двумя грядами холмов. Два года назад здесь пронесся опустошительный пожар, и они шли через молодую поросль кустов и деревьев, едва достигавших их головы. Яркие звезды светили им с неба. Слабым сиянием они отражались в гладких волосах Туанетты, освещали лицо Джимса и раны, нанесенные ее рукой. Взойдя на вершину северного холма, все трое остановились, чтобы немного передохнуть.
Хозяин и собака превратились в зрение и слух. Джимс напряженно вглядывался в объятую сном безбрежность лежащей внизу пустыни. Он ловил все движения, все звуки: направление ветра, изменчивую игру теней, бесшумные взмахи крыльев совы над головой. Только теперь он узнал, что прикасалось во тьме к его плечу: легко, как пушинка, его коснулась щека Туанетты. Джимс почувствовал, что девушка дрожит. Она подняла на него глаза, и они задержались на рубце, оставленном дулом мушкета, — красной полосе, пересекающей лоб.
Наконец молодые люди вышли на заброшенную дорогу длиной в полмили, которая заканчивалась у фермы Люссана. Казалось, звезды стали больше и ярче. Они освещали ту самую дорогу, где несколько лет назад Джимс наблюдал за прибытием на распродажу к Люссану Тонтера, Поля Таша и гордой маленькой принцессы. Теперь эта принцесса устало брела рядом с ним. В лунном свете она выглядела бледной и хрупкой; силы ее были на исходе. Платье изодралось о сучья валежника и кусты вереска, тонкие подошвы туфель стерлись. Подойдя к старому дереву, из кроны которого Джимс украдкой наблюдал за блестящей кавалькадой, он не удержался и рассказал об этом Туанетте, о чем сразу же пожалел: ему ответили рыдания. Туанетта справилась с волнением, но, когда они вышли на поляну и увидели развалины старого дома, ей стоило немалого труда снова не заплакать. Оба так измучились душой и телом, что мечтали только об одном: поскорее добраться до цели путешествия и дать наконец отдых обессилевшей плоти. Их приход на ферму напоминал возвращение к давно забытому родному очагу. Здесь все было полно воспоминаний о надежде, торжестве, горечи, и даже в теперешнем запустении места эти обретали для Джимса и Туанетты неотразимую притягательную силу. Губы Туанетты едва заметно улыбались, будто в дверях дома она видела мадам Люссан, чей громкий голос, перекрывая голоса мужчин и женщин, заглушал веселые приветствия ее отца друзьям и соседям, неумолчный цокот копыт лошади и возгласы аукциониста. Будто все это она видела и слышала только вчера; а сейчас здесь все погружено в сон: одиноко стоит темный, безжизненный призрак дома, в высокой траве стрекочут кузнечики да густая чащоба покрывает некогда ухоженные лужайки.
Джимс и Туанетта снова были детьми и видели призраков, как только дети видят их: широко раскрыв глаза и поначалу дрожа от страха, но постепенно успокаиваясь и обретая утешение в близости вчерашнего дня своей жизни. Казалось, и звезды, и сверчки, и трава, и ветер прислушиваются к их осторожным шагам и незримо следуют за ними. Впереди бежал кролик. С крыши дома взлетела сова. Летучая мышь выписывала у них перед глазами спирали и зигзаги; колючки цеплялись за обувь и платье. Но пришельцы чувствовали себя в безопасности. Приятное тепло проникло им в кровь, напряженные нервы расслабились, глаза и мозг ощутили покой. Они нашли приют… покой… мир. Подходя к дому, оба без слов понимали это. Дверь была распахнута. Лунный свет, подобно золотистому сиянию свечей, заливал пол. Джимс и Туанетта молча остановились, словно прислушиваясь, не разбудил ли их приход спящих в доме. Гостей весело приветствовал сверчок, поющий в звездном луче. Они вступили в пустоту, в призрачное пространство, но оно не таило в себе смерти, не внушало страха.
- Предыдущая
- 33/56
- Следующая
