Космонавт Сергеев - Шурлыгин Виктор Геннадьевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/37
• Следующая

И почему-то вспомнил защиту дипломного проекта. Он казался тогда себе совсем маленьким перед сорока листами ватмана, развешанными на двух стенах. На чертежах четко вырисовывались контуры необычного самолета с удивительно красивыми аэродинамическими формами и какой-то внутренней, скрытой мощью. Изящные графики и длинные ряды формул подтверждали: в движке машины лошадей значительно больше, чем у Юлия Цезаря при его вторжении на Британские острова. Всепогодный истребитель-бомбардировщик мог запросто ходить за два Маха — со скоростью около 3000 километров в час. Не верилось даже, что этот удивительный самолет создал он, Костя Костенко.

— М-да, — сказал тогда председатель Государственной комиссии. — Впечатляет. Но главное — студенческая работа. Ваше мнение, коллеги?

Через несколько дней вчерашний студент получил диплом с отличием об окончании авиационного института. Его товарищи разъехались отдыхать после утомительной защиты, чтобы осенью явиться в КБ известных всему миру авиационных конструкторов, на гигантские заводы, в лаборатории. Три «К» не уехал никуда. Он ждал. Вот-вот должен был прийти ответ на его заявление: «Прошу направить меня в воинскую авиационную часть. Глубоко убежден: все, что увижу и чему научусь в армии, поможет мне в дальнейшей конструкторской или инженерной работе по совершенствованию новой техники». Ответ пришел — три «К» получил направление на их дальний аэродром. И подружился тут со своим командиром Саней Сергеевым, полюбил новую машину, чем-то похожую на ту, что вырисовывалась на сорока листах ватмана.

— Вот что, любезный три «К», — сказал Саня, закончив осмотр. — Сегодня мне нужен не самолет — часы. Самые точные и выверенные. И чтоб радиовысотомер грешил не более чем на полметра.

— Такие часы перед вами, командир, — улыбнулся техник. — Самые точные и выверенные. А высотомер мы с радиоинженером настроили по эталонному прибору. Погрешность в показаниях — нуль.

— Большое пролетарское мерси, любезный три «К», — ухмыльнулся Саня, забираясь в кабину. — «Жди меня, и я вернусь».

Держась за обрез фонаря, он ловко сел на парашют, поставил ноги на педали, застегивая привязные ремни, ощупал быстрым, цепким взглядом приборную доску. Все то, чем он жил час назад, — спор в столовой, пустой треп, острое желание увидеть Наташку, тихие грезы о путешествии вдвоем по ласковой речушке на резиновой лодке, — все это куда-то отодвинулось, отступило, ушло на второй план. Саня, точно после долгой разлуки, вживался в машину, сливался с ней, становясь ее мозгом, ее нервами. Тело его недвижно застыло в кресле с бронированной спинкой, работали одни глаза и руки. Руки и глаза второго Сергеева готовили самолет к полету. И только холодный ветер, врываясь в кабину через распахнутый фонарь, напоминал, что он еще на земле. Неожиданно ветер стих, послышался неясный звук; боковым зрением Саня увидел темное пятно справа, крутанул головой. В кабину, почти касаясь Санькиного лица, втиснулось красное, разгоряченное лицо майора Громова.

— Ты это, Сань, подготовился уже? — с хрипотцой спросил вечный комэск.

— Подготовился, — сказал Саня, думая, что майор интересуется предстоящим полетом.

— Да я не про то. Подготовился, спрашиваю, наряд вне очереди получить?

— А, — хмыкнул первый Сергеев. — Где наша не пропадала!

— Это точно! — крякнув, майор с удовольствием похлопал по плексигласу фонаря своей могучей лапой, точно проверяя остекление на прочность. — Это точно, — повторил он и с достоинством человека, выполнившего свой долг, вразвалочку, выставив вперед огромный живот, удалился.

С любопытством, с какой-то почти сыновней теплотой и нежностью Саня смотрел, как вечный комэск гордо шествует вдоль стоянки к своему самолету. Словно почувствовав его взгляд, Никодим Громов вдруг обернулся, поднял вверх руку, сжатую в кулак.

— Я — восемьсот первый, — захлопнув фонарь кабины, Саня нажал кнопку передатчика. — Разрешите запуск!

— Запуск через минуту, восемьсот первый, — отрезал Руководитель полетов.

Ровно через минуту военный летчик первого класса Александр Сергеев запустил двигатель.

Рыжая земля — огромный вращающийся глобус — уходила под фюзеляж, словно не извечное движение, а мощный двигатель Санькиного самолета толкал землю назад. Разноцветные крыши деревенек, леса, поля, возвышенности, реки ускоряли свой бег, земля крутилась волчком, но ощущения движения не было. Казалось, он завис над планетой. Лишь когда из хрустального осеннего неба, из прозрачного родникового неба, невесть откуда — точно выстрел в лицо — вырывались белоснежные облака и бесшумным призрачным вихрем скользили мимо, Саня чувствовал скорость. Его самолет, протыкая пространство, быстрой, невидимой пулей летел к полигону.

К самому дальнему полигону, окрест которого на ближайшие триста километров не то что населенного пункта — человеческого жилья не значилось, шел всепогодный истребитель-бомбардировщик, напоминающий со стороны пулю. Широкое, приземистое туловище машины в полете как бы подобралось, сделалось иглообразным. Мощные крылья, словно отброшенные воздушным потоком, сложились, ушли в бока фюзеляжа; из серебристого тела выступали только крохотные стреловидные треугольники. Белый сноп огня, подобно вулкану, с грохотом извергался из огромного сопла.

Военный летчик Александр Сергеев ни о чем не думал.

Не мог, даже очень пожелав, о чем-либо думать Александр Сергеев. Все это глупые враки, будто в полете, похожем на отблеск молнии, пилоты вспоминают всю, без остатка жизнь; враки, будто память, как в немом кино, воскрешает картины далекого детства и перед глазами наклеенными на электронный прицел фотографиями встают лица любимых. Современная авиация «крутить кино» не позволяет: скорость реактивных стрел подчас значительно превышает скорость нервных импульсов человека. Летчикам некогда вспоминать и размышлять. Они работают на грани возможностей, на пределе реакции, иногда всего на десятую, на сотую долю секунды опережая, предвосхищая своими действиями реакцию машины.

Саня Сергеев не был тут исключением, не был всемогущественным суперменом. На очередной ВЛК — врачебно-летной комиссии — он прошел психофизиологический контроль по первой, самой высокой, группе. Но и другие прошли не хуже. Правда, в стрессовых ситуациях кое-кто из авиаторов сникал, начинал туго соображать, а Саня, наоборот, быстрее работал, быстрее думал, быстрее чувствовал. Возможная опасность не давила на его психику нестерпимым грузом, не сковывала, а подхлестывала. И в этом полете, в этом безнадежном предприятии с пирамидами, помимо тонкого, очень тонкого расчета, он делал ставку на свою реакцию. Тренированное тело стало как бы инструментом его воли; сам же он превратился в сплошное Напряжение, Собранность, Внимание.

Он ни о чем не думал.

Он пронесся над маленькой речушкой, где в августе ловил на блесну преогромных щук — о, как приятно было сражаться с сильными рыбинами, выводить зеленые бревна на берег, — и даже не вспомнил о рыбалке, о костре, обжигающе вкусной, пахнущей дымком ухе. Скользнул по речушке беглым взглядом и ничего не почувствовал — стремительным росчерком, мгновенной зарубкой отложился где-то в сознании пройденный ориентир, мозг сверил его со схемой полета, и тотчас изображение угасло. Новые ориентиры, новая информация, которую считывали с лика земли и с циферблатов приборов напряженные глаза, вытеснила прежнюю. Лишь один-единственный раз что-то неясное, призрачное, похожее на печаль вспыхнуло в нем и пропало. Сане показалось, будто весь несущийся мир стремительной, неудержимой рекой проходит через него и ему, оседлавшему грохочущую турбину, никогда не дано остановить бурное течение. Но это длилось долю секунды. Военный летчик Александр Сергеев — комок нервов и воли — вел свой самолет к дальнему полигону. Мощные, самые мощные в мире авиационные пушки были заряжены настоящими снарядами, большой палец правой руки уже ощущал сквозь перчатку холодок предохранителя, закрывающего боевую кнопку. Ярко-красный, с огненными буквами «Снять перед работой» предохранитель щелкнул, гулко отскочил вверх.

• Предыдущая
• 8/37
• Следующая