Свобода и евреи - Шмаков Алексей Семенович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/91
• Следующая

Всё изложенное достойно внимания, как яркая картина иудейской гордыни, нахальства самовозвеличения. Очевидно, что никакой сионизм не способен вытравить этих качеств из еврейства, да он, без сомнения, и не имеет того в виду. Сионисты — те же буйные и жесточайшие иудеи, кайми неизменно остаётся вся масса талмудистов. Подделываясь же с большим дерзновением и вероломством под современное течение европейской мысли, они отличаются от ортодоксальных евреев разве наглостью скептицизма, т. е. отсутствием уже каких-либо сдерживающих начал. Являясь поэтому наиболее опасными агентами политической и социальной революции, иначе говоря, либерально стремясь к разложению христианских обществ, народов и государств, руководя интернациональным пролетариатом и ожидовливая франкмасонство, они в тоже время с невероятной impudentia Judeorum проповедуют восстановление еврейского царства и храма Иеговы, как всемирной биржи, разумеется. В своём неистовом безумии они даже не прочь ожидовить саму науку, а пока что обоготворяют эгоистический еврейский национализм как идеал тирании вселенной.

Таким образом раскрывается вновь беспросветный факт, что, сколько бы ни встречалось на пути истории талмуда ненависти к гоям и презрения к их религии, и как бы ни прикрывались они тем или иным контрабандным флагом свободы или рационализма, — повсюду выглядывают и всё тем же кагальным чесноком благоухают «жидишки со скорбными, но надменными лицами»…[30]

Свет Запада и звезда Востока, великий и несравненный рабби Моше бен Маймонид (сокращённо — Рамбам, жил в XII столетии) более трёх лет числился магометанином при дворе султана Селадина в Египте. Затем, вернувшись в иудейство, он написал столь либеральное рассуждение «Морэ Небухим» («Взыскание заблудших»), что в Монпелье по доносу кагала оно было сожжено рукой палача. Тем не менее, за свои дальнейшие сочинения «Мишна Гойре» и «Яд Га-Хазака» Маймонид, хотя был также проклинаем сначала, в конце концов удостоился недосягаемой славы величайшего учителя в Израиле и второго Моисея.

В свою очередь друг Лессинга и еврейский Лютер — Моисей Мендельсон, либерал и философ XVIII века, неизменно оставался самым пламенным евреем и ожесточённым врагом всего нееврейского, а, в особенности, христианского.

Наконец, сам немецкий соловей, издевавшийся над своей родиной — Германией, высмеивающей её за деньги французского короля и, по собственным словам, крестившийся только потому, что закон «не дозволяет воровать серебряных ложек», Генрих Гейне, очевидно, понимал, в чём дело, когда сознался: «Ich liebe das Julenthum und ich hasse den einzelnen Juden»…

Как и вообще у евреев, основная мысль не принадлежит им. «La propriete c’est le vol»! — провозгласил впервые Луи Прудон, а не Мардохей Маркс. Однако, её воспреемниками были всё таки два фанатических еврея: Лассаль и Маркс, не говоря об их предшественнике — Рикардо, повидимому, также из колена Иудина. Вместе с интернационалкой социал-демократия явилась могущественным средством потрясения правовых устоев и деморализации рабочих масс, средством тем более знаменательным, что самому еврейству здесь не отводится никакого места. Иначе говоря, пропаганда иудейских корифеев и оскотинивание ими пролетариев-гоев, представляя крайнюю опасность и злостный обман, в лучшем же случае не обещая гоям ничего, кроме невиданного рабства, отличалась ещё и редкой даже для кагала бесцеремонностью. Тем не менее, клики: «в борьбе найдёшь ты право своё!» и «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», дав еврейству бесчисленные запасы пушечного мяса, соблазнили его на террор государств и правительств с такой дерзостью, какой не встречалось никогда раньше.

Параллельно с этим шла и иудизация франкмасонства, т. е. сообщества «избранников», развращаемых свободной любовью и чернокнижием, слепо повинующихся неведомым вождям и направляемых повсюду, где нельзя открыто показать хотя бы и завидных пейсов. Повелевая такими «избранниками» неограниченно, располагая их имуществом, связями и влиянием и комбинируя их деятельность с иезуитской подлостью, всемирный кагал двинулся на разрушение тронов и алтарей. Красной нитью через сионизм, социал-демократию и масонство, как смертоносное для народов средства всемирной еврейской политики, проходят две её основные черты: тайна и международный характер операций. Чем и обусловливается её сугубая опасность.

Не в первый раз на сцене истории семитизм объявляет смертельную борьбу арийскому миру. Ещё на заре жизни европейских народов, когда их праотцы жили в Гинду-Куше и Парапанизе, в легендарные времена Немврода и Семирамиды, когда чистые и светлые арийские племена созидали торжественный эпос Вед и пели дивные гимны Авроре, они уже подвергались нападению монголов или урало-алтайцев с северо-востока и семитов с юго-запада. Слабые численно, арийцы не выдержали натиска врагов и распались на две ветви.

Одна направилась к берегам Инда и Ганга, спустилась в Индостан и бесследно исчезла для другой на пятьдесят столетий. Лишь в XVIII веке обнаружилось, что язык браминов и Будды, как и наставления благороднейшего из законодателей, Зороастра, относятся к санскриту, — первоисточнику всех европейских языков, за исключением разве наречия басков в Испании, равно как урало-алтайских же наречий венгров, турок и финнов с их подразделениями на севере Европы и Азии.

Другая ветвь, так или иначе отбиваясь от развратных и коварных семитов и понемногу оседая на пути в Малой Азии и Сирии, перешла Геллеспонт, затем проникла на Балканский полуостров, в Карпаты и частью — на юг России, а частью, поднимаясь по Дунаю через страны, впоследствии известные под именем Паннонии и Южной Германии, перешла Альпы и Пиринеи, вслед за чем скоро рассеялась по Апеннинскому и Пиринейскому полуостровам. Но и в Европе арийцы опять встретили семитов — финикиян, а несколько позже — карфагенян. Уже в Одиссее Гомер, назвав финикиянина — семита прибавляет:

Кровью и слезами залиты страницы летописей целых веков пребывания арийцев в Греции и Архипелаге. Мифы Тезея и Минотавра, как отражение горя и ужаса пред человеческими жертвоприношениями финикиян за счёт самого цвета юношей и девушек Эллады, разбойнически похищаемых финикиянами у семейного очага и сжигаемых заживо, дают нам ключ к многолетней троянской войне.

Парис, морской пират по профессии, не только похитил Елену, но, как и подобает истому семиту, обокрал её мужа, а затем… бежал в Египет. Допрошенный здесь и сбившийся в показаниях, он по распоряжению фараона был изгнан и снова… бежал. Куда? Ну конечно, в тогдашний Бердичев, — Сидон, а уже оттуда вернулся в Трою.[31]

По окончании войны Эней, принц троянский, куда в свою очередь направился прежде всего? Разумеется, в Карфаген (см. Энеиду Виргилия).

Далее, сокрушая кровожадное гнездо служителей Мелькарта (Молоха) и Дидоны, Сципион Африканский был поражён, когда (в 146 г, до Р.Х.) в главном храме Карфагена увидел картину, изображающую легендарного троянского коня. Но зверство пустило здесь столь глубокие корни, что и 350 лет спустя, по свидетельству карфагенянина же Тертуллиана (писал около 200 г. по Р.Х.), его сограждане всенародно приносили в жертву Сатурну детей вплоть до проконсулата Тиберия. Только при нём, когда на деревьях, окружающих храм, были распяты и сами жрецы Сатурна, эти злодеяния перестали быть публичными, хотя ещё некоторое время, продолжались втайне.

Троя состояла вассалом ассирийского царя и городом, семитизированным вообще.[32] Лишь немного южнее лежал город Сарды, древняя колония финикиян, позже эллинизировавшаяся. В течение долгих веков финикияне приносили там человеческие жертвы. Наблюдая страдания сжигаемых заживо детей, жрецы Минотавра (Мелькарта или Молоха, Ваала, Камоса Меродаха и т. п.) подметили, что в минуту крайнего напряжения нечеловеческих мук, дитя, по-видимому, переставало страдать, а конвульсии, искажавшие его лицо перед самой кончиной, как бы превращались в отблеск радости. Таково, говорят, происхождение сардонической улыбки…

• Предыдущая
• 35/91
• Следующая