Список Шиндлера - Кенэлли Томас - Страница 33

• Предыдущая
• 33/107
• Следующая

Развернув лошадей, Оскар и Ингрид оказались на известняковой площадке, прямо под которой простиралась улица Кракуза. Присмотревшись, можно было убедиться, что на ее протяжении не царило такое смятение, как на Вегерской. Не столь длинную, как там, шеренгу женщин и детей вели к Пивной. Один охранник шагал впереди, а другой замыкал колонну. В группе этой была какая-то странная неупорядоченность: детей в ней было куда больше, чем могли родить несколько составлявших ее женщин. В самом хвосте семенил какой-то малыш - не разобрать, мальчик или девочка, в коротеньком красном пальтишке и шапочке. Сцена эта привлекла внимание Шиндлера и он решил посоветоваться с Ингрид. Конечно же, это девочка, сказала Ингрид. Девочки обожают цветные вещи, особенно такие яркие.

Пока они смотрели, оба обратили внимание, что эсэсовец в хвосте колонны время от времени протягивал руку, помогая подтягиваться ковылявшей малышке в красном. Делал он это не грубо, скорее, он вел себя как ее старший брат. Если бы даже офицер приказал ему проявить мягкость, дабы успокоить наблюдавших обывателей, он и то не мог бы вести себя лучше. Так что к двум всадникам, наблюдавшим за происходящим сверху из парка, на несколько секунд пришло какое-то иррациональное моральное успокоение. Исчезнувшую за углом колонну женщин и детей еще какое-то время догоняла малышка в красном, затем ее сменила команда эсэсовцев с собаками, двигавшаяся по северной стороне улицы.

Они врывались в убогие квартиры, пропитанные запахом пота; из окон второго этажа летели яростно выкидываемые чемоданы, содержимое которых разлеталось по мостовой. На камни ее, преследуемые собаками, выбегали мужчины, женщины и дети, которым, прячась в шкафах, в чуланах и на чердаках, удалось избежать первой волны обысков; полные ужаса, они с криками пытались увернуться от зубов доберман-пинчеров. Все носились сломя голову, то и дело скрываясь от глаз наблюдателей с площадки на холме. В тех, кто пытался скрыться, тут же стреляли, здесь прямо на тротуаре; из простреленных голов летели ошметки мозгов и потоки крови заливали обочины. Мать с сыном, лет восьми, или не больше десяти, скорчилась под окном, укрывая ребенка. Шиндлер чуть не задохнулся от невыносимого страха за них; у него кровь застыла в жилах от ужаса и он почувствовал такую слабость, что едва не сполз с седла. Глянув на Ингрид, он увидел, что у нее побелели пальцы, которыми она вцепилась в поводья. Он услышал, как, вскрикнув, она начала молиться рядом с ним.

Его взгляд скользнул по Кракузе в поисках малышки в красном. Все свершилось всего в полуквартале от нее, даже не дождавшись, пока колонна скроется из виду, свернув на Жозефинскую. Шиндлер сначала не мог понять, откуда тут взялись убийцы. Тем не менее, не подлежало сомнению, что они со всей истовостью исполняли свои обязанности. Когда девчушка в красном, догоняя колонну, остановилась и повернулась посмотреть, женщина получила пулю в шею, а когда мальчик, захлебываясь от слез, сполз по стенке, один из карателей придавил для надежности его голову к земле, чтобы не дергался, приставил ствол ему к затылку - как и предписывалось в СС - и выстрелил.

Оскар снова посмотрел на маленькую девочку в красном пальтишке. Повернувшись, она уставилась на сползающий сапог. Разрыв между ней и последним рядом колонны сразу же увеличился. И снова эсэсовский охранник отеческим жестом подтянул ее и легко подтолкнул в спину. Герр Шиндлер не мог понять, почему он так и не пустил в ход приклад винтовки, ибо на другом конце улицы никто о милосердии и не думал.

Наконец Шиндлер сполз с седла и, сделав несколько шагов, опустился на колени, обнимая ствол сосны. Он с трудом подавил желание избавиться от съеденного им прекрасного завтрака, ибо его бедное тело, как он догадывался, никак не могло осознать весь тот ужас, свидетелем которого он стал на Кракузе.

Они были полностью лишены стыда перед тем, что творили, эти мужчины, рожденные от женщины и писавшие письма своим домашним (о чем, интересно, в них шла речь?) - но это было еще не самое худшее из того, что предстало его глазам. Он знал и видел, что такие понятия как стыд им совершенно чужды, потому что охранник, замыкавший колонну, не испытывал ровно ни какой необходимости уберечь девочку в красном от лицезрения этих сцен. И хуже всего, такое поведение было им предписано свыше, имело официальную санкцию. И никто больше не мог найти спасения ни в размышления о высокой немецкой культуре, ни в убежденности, что приказы, отдаваемые вождями нации, облекают их неизвестностью, освобождают от необходимости покинуть свои ухоженные садики, оторваться от окон своих кабинетов и, выйдя из них, стать хотя бы свидетелями всего происходящего на мостовых. Сцены на Кракузе, представшие глазам Оскара, убедили его, что политика его правительства не может быть объяснена случайными временными ошибками и искажениями. Оскар не сомневался, что люди СС добросовестно выполняли приказы своего начальства, в противном случае их коллега, замыкавший колонну, не позволил бы девочке увидеть все это.

Позже, днем, приняв хорошую дозу бренди, Оскар стал яснее представлять себе положение дел. Существование таких очевидцев, как девочка в красном, допускалось лишь потому, что они не сомневались - все свидетели исчезнут без следа.

На углу Плаца Згоды[3] стояла Apotheke Тадеуша Панкевича. Обстановка ее была выдержана в старом стиле, фарфоровые амфоры с написанными на них латынью названиями древних снадобий и несколько сотен изящных полированных ящичков давали обитателям Подгоже представление о сложности фармакопеи. Магистру Панкевичу было позволено остаться в своей квартире над аптекой – с разрешения властей и по просьбе врачей клиники гетто. Он был единственным поляком, которому было разрешено пребывание в стенах гетто. Это был тихий, спокойный человек сорока с лишним лет, и весь круг его интересов ограничивался сугубо интеллектуальными проблемами. Постоянными гостями Панкевича были польский импрессионист Абрам Нейман, композитор Мордка Гебиртиг, философствующий Лерн Стейнберг, ученый и мыслитель доктор Раппопорт – неизменно посещали дом Панкевича. Дом служил также связующим звеном, почтовым ящиком для информации и посланий, которыми обменивались Еврейская боевая организация (ЕБО) и Польская Народная Армия. Молодой Долек Лебескинд, а также Шимон и Густа Дрангеры, организаторы краковского отделения ЕБО, временами звонили сюда, но случалось это редко, от случая к случаю. Важно было не вовлекать Тадеуша в их дела, что – не в пример полицейским юденрата, сотрудничавшим с ними – вызывало у него яростные и недвусмысленные возражения.

В те первые дни июня площадь перед аптекой Панкевича превратилась в сортировочный двор. «Место скорби» - так потом Панкевич неизменно называл эту площадь. Как бы люди ни старались забиться в середину, их в конце концов вытаскивали и, рассортировав по ранжиру, приказывали оставить багаж на месте: «Нет, нет, вам его потом пришлют!» У слепой стены вдоль западной площади тех, кто пытался сопротивляться или у кого находили в карманах поддельные арийские документы, расстреливали без всяких объяснении или оправданий перед людьми, сгрудившимися в центре. Оглушительный грохот выстрелов обрывал разговоры и клал конец надеждам. И все же, несмотря на стоны и плач родственников жертв, остальные - потрясенные или отчаянно занятые мыслью, как бы остаться в живых - казалось, не обращали особого внимания на горы трупов. Как только команда грузчиков из евреев погрузила мертвецов на подъехавшие грузовики, оставшиеся на площади сразу же завели разговоры о том, что их ждет в будущем. И Панкевич слышал слова, которые весь день раздавались из уст эсэсовцев: «Заверяю вас, мадам, что евреев отправят работать. Неужели вы считаете, что мы хотим вас уничтожить?» И на лицах женщин ясно читалось отчаянное желание верить в эти слова. А эсэсовцы, не занятые расстрелами у стены, прохаживались в толпе, советуя людям, как крепить ярлычки на чемоданы.

• Предыдущая
• 33/107
• Следующая