Алиса в Хуливуде - Кемпбелл Роберт - Страница 35

• Предыдущая
• 35/62
• Следующая

– Я пройду черным ходом?

– Все, что тебе угодно, Свистун. И ты сам это знаешь.

– А почему на пикапе Боско? – удивилась Нелли.

– Хотелось бы не облегчать задачу тому проходимцу, который сфотографировал нас позапрошлой ночью.

– Вы думаете, он за нами следит?

– Не знаю, но рисковать не стоит.

– Господи, как я буду счастлива, когда все это останется позади!

– Если вам и впрямь страшно, то все может закончиться очень быстро. Достаточно будет отправиться в контору к адвокату и заявить, что вы в эти игры больше не играете. И упорствовать не будете. И не станете настаивать на дележе ровно пополам. И не…

– Так дела не делаются.

– Именно так они и делаются, когда бывший муж упрямится, а у бывшей жены сдают нервы.

Тогда они делят нажитое на глазок. А вопрос о том, честно это или нет, отпадает сам собой.

– А что бы назвали честными требованиями вы сами?

– Я бы сказал, что сто тысяч в год, – вы ведь в состоянии прожить на сто тысяч в год?

– И на какой срок?

– Может быть, на пять лет. Вы прожили с ним пять лет, вот пусть он и обеспечит вас на пять лет.

– Он зарабатывает двадцать миллионов в год.

– У него большие издержки. Так что предоставьте эти хлопоты ему самому. Возьмите сто тысяч в год чистыми, налог пусть выплачивает он. И какое вам тогда дело до двадцати миллионов?

– А вы сами не мечтали бы получать по двадцать миллионов в год?

– Нет. Конечно, когда тебе задают такой вопрос, первым делом хочется ответить на него: а как же. А как же! Но у меня был случай поразмыслить над подобной проблемой. И я сказал себе: нет.

– А от какой суммы вы бы не отказались? – продолжила она с легкой улыбкой в углах рта, понемногу разрастающейся, пока он обдумывал этот вопрос.

– Миллион, – в конце концов сказал он. – Мне кажется, я бы согласился на миллион.

Они оба расхохотались.

У Ла-Бри он повернул на юг.

– А почему вы избегаете фривеи?

– Потому что там сейчас жарко, как в духовке.

– Да, вы правы.

Она откинулась на спинку сиденья.

Свистун искоса посмотрел на нее. Понравилось ему то, как она сейчас выглядела, – без особых затей, больше смахивая на школьницу, которой была когда-то, даже без помады на губах; нос резко очерчен, хотя и не крупен, лучи солнца играют на высоких скулах, веснушки проступают сильнее обычного, волосы пучком, перехваченные резинкой.

– Вы говорили, что, прибыв в Калифорнию, поначалу поселились в Венисе.

Она понимала, что он смотрит на нее. И в ответ утвердительно мотнула подбородком.

– Жили вдвоем с матерью?

– С чего вы взяли?

– Когда вы сказали, что вам хотелось бы съездить в Венис, вы упомянули только о матери. А про отца не сказали ни слова.

– Сначала я переехала сюда одна.

– И сколько вам было?

– Четырнадцать.

– А потом приехала ваша мать?

– Да, когда мне было лет семнадцать. Или восемнадцать.

– После смерти вашего отца?

– Нет. После того как она его оставила.

– Значит, мать переехала к вам и вы стали жить вместе. Ну, и как это у вас получалось?

– Неплохо. Но долго это не продлилось. Мать с дочерью жили, держась как две сестры. А потом за нею прибыл отец. Когда она покинула его, он сказал «ну и черт с тобой», однако потом понял, что не в силах вынести дальнейшей депривации.

– Дальнейшей чего?

Она посмотрела на него так, словно он совершенно сознательно валял дурака.

– Да вы сами понимаете.

– Ну, положим.

– Отец, знаете ли, никогда не мог насытиться моей матерью. И, по-моему, не насытился до сих пор. Хотя они прожили здесь, в Венисе, уже лет двенадцать, может быть, тринадцать.

– И вы часто навещаете их?

– Нет, не слишком часто.

– А откуда вы, собственно, родом?

– Из Банта.

– Ах вот как, – пробормотал Свистун, словно знал, где находится этот город, и только по чистой случайности запамятовал.

– В долине Скунса.

– Штат Юта? Она рассмеялась.

– Айова.

– А что поделывает ваш отец?

– В настоящее время? Они с матерью владеют чем-то вроде мотеля, в котором, в помещении былых магазинов и складов, живут сейчас пьяницы, наркоманы и художники всех сортов.

– А как было раньше?

– Отец был фермером. Ему досталась ферма от деда. Три поколения нашей семьи владели этой фермой. Но моему отцу удалось потерять ее.

Она отвернулась, уставилась в окошко. Потом посмотрела на крышу машины с внутренней стороны, всю в каких-то непонятных отметинах. Боско однажды поведал Свистуну, что именно сюда упирались ноги попутных красоток, охваченных мимолетной страстью.

– Там, где река Скунс впадает в Миссисипи, есть город Маскатин, – сказала Нелли. – На тамошних фабриках изготовляют пуговицы из только что добытого перламутра. В пятидесятые это было прибыльным бизнесом. Пластиковая революция практически положила этому конец в семидесятые, но отец ухитрился прогореть еще раньше, так что для нас это осталось чужой головной болью.

Говорила она сейчас простовато и насмешливо – именно тем тоном, каким рассказывают свои байки владельцы ферм и ранчо.

– Мой отец сам из фермерской семьи и ничего, кроме фермы, у него не было. Но в тридцать лет, совсем недавно женившись, но уже успев обзавестись двумя детьми, одним из которых была я, он решил, что пора разбогатеть, а разбогатеть можно было только на перламутре. Он купил лодку и снасть. И все остальное тоже. Это было в пятьдесят первом. Его неоднократно предостерегали, напоминая о законах против браконьерства, но он стоял на своем: дно и берега реки представляют собой всеобщее достояние. Он заложил ферму, чтобы раскрутить пуговичное дело на полную катушку.

Мать рассказывает, что после этого им жилось предельно туго, но я была тогда совсем маленькой и, разумеется, ничего не могла заметить: горячая пища у меня была, платья и туфли были, а о чем шептались отец с матерью на кухне, уложив меня в кроватку, оставалось для меня тайной. Но сейчас, глядя на руки матери, я понимаю, что она подразумевает под этим «жить предельно туго». Она разделывала речных устриц вручную вместе с отцом и его работником.

Так что лет пять-шесть им приходилось туго, а когда дело вроде бы пошло на лад и моему отцу засветили кое-какие барыши и, может быть, еще через пару лет мы и впрямь выбились бы в люди, появился человек по имени Мартин Мэгпи. Я бы никогда не забыла это имя, даже если бы оно не звучало настолько по-идиотски. Он прибыл к нам с кожаным портфелем, прибыл в костюме за четыреста долларов и объявил о том, что право на рыболовство, на сбор перламутра и на добычу полезных ископаемых принадлежит каким-то людям с Востока.

Короче говоря, отец обратился в суд и начал тяжбу. В конце концов ему навязали некое соглашение. Так или иначе, пока дело переходило из одного суда в другой, работать на реке он все равно не мог. Адвокаты раздели его догола. При всем своем упорстве он этого не вынес. Он потерял дело, продал за какие-то гроши все свое оборудование заклятым врагам и вернулся на те несколько акров, что еще оставались у него в Банте.

Строго говоря, все это не имело особенного значения. Как я сказала, произошла пластиковая революция – и вслед за моим отцом разорился этот чертов Мэгпи, да и все остальные тоже.

– Значит, он принялся фермерствовать на оставшемся клочке земли?

Она неожиданно горько рассмеялась.

– А вам известно, что в Айове ежегодно производится гигантское количество попкорна?

– Нет, я не знал этого, – ответил Свистун.

– Очередной великий замысел моего папаши оказался связан с попкорном. Он решил выращивать цветную кукурузу.

– Да, мне такая попадалась.

– Нет, вы такого не видели. Вам попадался попкорн, выкрашенный естественными красителями. Но Джесси Рейнбеку хотелось совсем иного. Его кукуруза должны была, произрастая, расцветать всеми цветами радуги. И мне эта мысль даже нравится. Но тогда мне было двенадцать – и что я понимала? Ему понадобилось всего три года на то, чтобы разориться окончательно, но к этому времени я давно от них уехала.

• Предыдущая
• 35/62
• Следующая