Алиса в Хуливуде - Кемпбелл Роберт - Страница 17

• Предыдущая
• 17/62
• Следующая

Уэлс в те годы, когда работала на панели, носила прозвище Пизда с Перчиком.

Будучи одной из самых кротких и безответных шлюх на территории трех штатов, окружающих город Цинциннати, она многое выслушивала и запоминала. Пока не услышала рассказ о совершенном убийстве, заставивший ее в интересах собственной безопасности перебраться на побережье.

Один из ее любимых стишков гласил: Ты последняя гулена, пока не скопишь миллиона». Уйдя с панели, она осталась смазливой бабенкой, но и здешняя работа миллиона ей не сулила.

Когда они не играли друг с дружкой в карты, Торино с Перчиком сновали по городу, отирались возле бассейнов и пляжей, заглядывали в клубы, собирая повсюду сплетни и обрывки сплетен, которые можно было обратить в презренный металл.

Иногда с ними делилась кое-какой информацией полиция. У них имелась картотека на незанятых актеров, прогоревших виноторговцев, чиновников, уволенных за служебное несоответствие, сошедших со сцены танцовщиков и какое-то число наркоманов. Все это были люди вооруженные и ни перед чем не останавливающиеся.

Иногда фирма выполняла заказ на убийство надоевших мужа, жены, начальника или любовника.

Спиннерен стал их главной удачей.

Коннор Спиннерен прибыл к ним с письменными рекомендациями от Безносого Кодигоры из Чикаго, судьи Мортимера Кромарти из Бостона и профессора Стенли Пардубица из Йельского университета.

Когда этим людям позвонили для перепроверки, каждый из них подозрительно зачастил, отвечая, и, не вдаваясь в детали, выразил уверенность в том, что парню надо дать шанс.

Это сразу же подсказало партнерам, что Спиннерен обладает талантами, в числе которых умение заниматься шантажом, равно как и похвальное желание держать язык за зубами.

Поскольку Кромарти любил мальчиков, Кодигора – маленьких девочек, а Пардубиц из Йельского университета предпочитал садо-мазохизм с соответствующей экипировкой и окказиональным самоповешением, это означало, что Спиннерен был или проституткой, или, скорее всего, опытным сводником, за деньги или из удовольствия принимающим участие в достойных осуждения забавах. Но его сексуальные привычки и предпочтения, разумеется, не интересовали Торино с Перчиком. Единственным, что их волновало, было то, что молодой человек в любом случае является законченным негодяем, а это их вполне устраивало.

Хотя, как выяснилось, и на солнце оказались пятна. Во-первых, обнаружилось, что предельно трудно, если не попросту невозможно проследить его жизнь до того момента, когда он получил означенные рекомендации. Во-вторых, его скромность, во многих отношениях похвальная, вместе с тем, сама по себе представляла источник хлопот. Ведь если человек секретничает, значит, ему есть что скрывать.

Кроме того, он не играл в карты, а именно этому пороку и предавались оба старших партнера. Его нежелание поставить на кон хотя бы сотню долларов казалось им чем-то совершенно противоестественным. Каждый раз, приходя в контору, он заставал партнеров за карточным марафоном – а играли они в джин-рамми, – и каждый раз получал приглашение сыграть, и каждый раз отказывался.

В ходе бесконечной игры долгими послеполуденными часами в практически непроветриваемом помещении они почти всегда успевали обсудить своего замечательного сотрудника вдоль и поперек.

– Вчера я сказала Коннору, – начала Перчик, – молодой человек должен идти на риск. Если не рискуешь в молодости, то когда же еще рисковать?

– Ну, и что он ответил?

– Улыбнулся.

– Но почему так? Почему он вечно улыбается и ничего при этом не говорит? Я из-за этого нервничаю. Что-то с этим парнем не так.

– Он не мужчина, вот что я тебе скажу.

– Господь с тобой, Перчик! И слепому видно, что он и с мужиками дела не имеет.

– Верно. Потому что он и не педераст.

– А кто же он?

– Нейтрал.

– Что ж, если так, то, наверное, поэтому он так хорош в деле. Нейтрала ведь ничто не отвлекает. У нас в Джерси был парень по имени Гарри, кличка Гаротта, он этой штукой голову практически отрывал. Ну, знаешь, как оно бывает? Мы устраивали такие вечериночки на шесть-семь парней и на одиннадцать-двенадцать девок. Так чтобы и главное блюдо, и десерт – и никому ждать не приходится. И Гарри Гаротта никогда не участвовал. Мне это показалось странным, вот я и спросил у него, может, он в Бога верует. А он говорит: не слишком, хотя ходит на исповедь и постится на Пасху. Я говорю: может, ты себя для брака приберегаешь? Это все глупости, говорит. Проще жить с собакой. Я говорю, так, значит, ты с собакой живешь? А он говорит: нет.

– А собака-то тут причем, Филли? – хмуро разглядывая собственные карты, поинтересовалась Перчик.

– Мне казалось, тебе это интересно. И я спрашиваю: может, у тебя хроническое заболевание какое-нибудь? Кровь там или еще что. Бывает, человек начнет трахаться – а тут его кондрашка и хватит.

– Сама участвовала, – ответила Перчик.

– Вот я и спросил его, чего это он отлынивает. А он эдак странно посмотрел на меня и говорит: мол, кончаю извержением вулкана каждый раз, как кого-нибудь душу, так чего мне еще-то надрываться? А смотрит при этом так, словно прикидывает, не придушить ли и меня, чтобы поймать свой кайф. После этого уже ни разу не приставал к Гарри с расспросами про личную жизнь. Вот и у нашего вид примерно такой же. Мне кажется, Спиннерену кого-нибудь замочить – все равно что в щечку поцеловать. Может, он ночью разгуливает по городу и, вместо того чтобы трахаться, мочит людей в свое удовольствие.

– Ты что, рехнулся? Послушать тебя, так и сама спятишь!

– Ничуть не рехнулся. Просто говорю тебе, что, если занимаешься определенным ремеслом и у тебя хорошо получается, ты просто не можешь остаться нормальным человеком. Иначе вечно будешь ссать против ветра.

Именно в этот миг в конторе и появился Спиннерен. Перчик указала ему на свободное кресло; Спиннерен отжал кресло от стола на пару дюймов и присел на краешек. Закинул ногу на ногу.

Перчик посмотрела под задравшиеся брючины.

– Как это ты ухитряешься не пачкать носков?

– Привязываю к щиколотке. Перчик рассмеялась.

– Круто!

Спиннерен полез в папку и достал точно такой же конверт, как тот, который отдал Твелвтрису. Бросил его на стол поверх игральных карт. Перчик передвинула его к Торино, чтобы достать из-под конверта десятку червей. А сама сбросила даму пик. Торино тоже взял карту, объявил «джин» и выложил карты на стол.

И пока Перчик записывала результат, открыл конверт.

Здесь были две фотографии тела в аллее. Торино задумчиво покачал головой.

– Ладно, – сказал он.

– Его жена еще не дала о себе знать? – спросил Спиннерен.

– Нет. Может быть, полицейские еще не известили ее о смерти мужа.

– Это было в газетах.

– Да, но про неопознанный труп. Если она до завтра не проявится, я сам съезжу в Ван-Най, удостоверюсь, что за ней не следят и телефон не прослушивается, а потом выпишу счет на все, что она остается должна.

– Если вы не против, свой гонорар я бы хотел получить немедленно.

Руки Перчика замелькали в воздухе, тасуя карты.

– А к чему такая спешка? Работаешь под процент, получаешь процент с суммы.

– Вот как? Но есть фотографии. Они свидетельствуют о том, что заказ выполнен.

– Да ведь никто и не сомневается. Я говорю другое: когда нам заплатят, тогда и ты получишь.

– А я говорю, что не желаю ждать. Перчик была мастерицей улавливать подтекст любого высказывания. Вот и сейчас она отложила карты в сторону.

– Ну хорошо. Тогда рассказывай.

– Что?

– Мне хочется знать, почему тебе приспичило получить деньги раньше нашего.

– По личным причинам.

– Это я понимаю, – сказал Торино. – Личные причины бывают у каждого. Но простого упоминания о личных причинах недостаточно, когда речь идет о двух с половиной тысячах.

Перчик вновь взялась за карты и начала сдавать их, впрочем опасливо поглядывая на мужчин.

– Тебе следует это конкретизировать, – заметила она. – У тебя мать заболела? Или, может, подружка залетела?

• Предыдущая
• 17/62
• Следующая