Телени, или оборотная сторона медали - Уайльд Оскар - Страница 29

• Предыдущая
• 29/40
• Следующая

Несмотря на все недостатки генеральского сына, он обладал манерами французского аристократа, поэтому его поведение был безупречным; его величественная походка могла бы украсить двор grand Monarque [93]; его учтивость не знала себе равных — в общем, он обладал всеми теми «маленькими милыми умениями» которые, как говорит Стерн [94], «вызывают желание полюбить с первого взгляда». Он уже собирался провести нас внутрь, но Телени остановил его.

«Подождите, — сказал он, — нельзя ли Камилю сначала взглянуть на ваш гарем? Видите ли, он всего лишь неофит в вере Приапа. Я — его первый любовник».

«Да, я знаю, — перебил Брайанкорт, вэдохнув, — и не могу искренне пожелать, чтобы вы были первым и последним».

«И поскольку он не привык к подобным зрелищам, то ему захочется сбежать, как Иосиф сбежал от госпожи Потифар»

«Прекрасно, вас не затруднит пройти сюда?»

И с этими словами он повел нас по тускло освещенному проходу, приведшему к винтовой лестнице, поднявшись по которой мы оказались на своего рода балконе, сделанном из старинной арабской moucharaby [95], привезенной его отцом из Туниса или Алжира.

«Отсюда можно все увидеть, не будучи замеченными; так что прощайте пока, но ненадолго — скоро подадут ужин».

Я вошел в эту своеобразную лоджию и посмотрел вниз. На мгновение я был если не ослеплен, то, по крайней мере, ошарашен. Словно из повседневной жизни меня перенесли в волшебное, сказочное королевство. Тысяча светильников различной формы наполняла комнату ярким, но в то же время матовым светом. Тонкие восковые свечи поддерживали японские журавли; свечи горели и в массивных бронзовых и серебряных подсвечниках, добытых при разграблении испанских алтарей; там были восьмиугольные светильники и светильники в форме звезды из мавританских мечетей или восточных синагог, витиеватые железные светильники с причудливыми узорами; люстры из переливающегося стекла отражались в голландской позолоте канделябров и в подсвечниках из кастельдюранской майолики.

Хотя комната была очень большой, стены полностью покрывали картины самого похотливого характера; генеральский сын был очень богат и рисовал для собственного удовольствия. Многие картины представляли собой лишь наполовину готовые наброски, ибо его пылкое, но легкомысленное воображение не могло задерживаться долго на одном предмете, как не мог и его изобретательный талант удовлетворяться одной и той же манерой письма.

Там было несколько копий, сделанных им со сладострастной помпейской энкаустики [96], в которых он старался разгадать секреты утраченного искусства. Одни картины были тщательно выписаны едкими красками, что было столь характерно для Леонардо да Винчи [97], другие больше походили на пастели Греза [98] или отличались изысканной нежностью красочных нюансов Ватто. На некоторых картинах тела имели золотистый оттенок, типичный для венецианской школы, а иные…

— Прошу вас, заканчивайте это отступление о картинах Брайанкорта и расскажите мне о сценах более реальных.

— Хорошо. На старых выцветших дамастных диванах, на огромных подушках, сделанных из епитрахилей, благоговейной рукой расшитых золотом и серебром, на мягких персидских и сирийских тахтах, на львиных и леопардовых шкурах, на тюфяках, покрытых шкурами различных представителей семейства кошачьих, по двое или по трое лежали молодые красивые мужчины; почти все они были обнажены и имели самые похотливые позы, которые воображение нарисовать не может и которые можно увидеть лишь в мужских борделях распутной Испании или развратного Востока.

— Должно быть, из той клетки, в которую вас заперли, вам действительно открылось редкое зрелище; полагаю, ваши петушки запели с таким вожделением, что голым парням внизу, вероятно, грозила большая опасность промокнуть под ливнем вашей святой воды; вы ведь, наверное, с восторгом теребили разбрызгиватели друг друга.

— Рама стоила картины, ведь, как я уже сказал, студия представляла собой музей непристойного искусства, достойного Содома или Вавилона. Картины, статуи, изделия из бронзы, гипсовые слепки, являвшиеся либо шедеврами пафосского искусства, либо имевшие форму фаллоса, виднелись среди бархатистых, нежных шелков густых тонов, среди сверкающего хрусталя и похожей на драгоценные камни финифти, среди золотистого фарфора и опаловой майолики, перемежавшихся с ятаганами и турецкими саблями с филигранными золотыми и серебряными рукоятками и ножнами, усыпанными кораллами и бирюзой, а также другими, более блестящими драгоценными камнями.

В огромных китайских вазах росли роскошные папоротники, изящные индийские пальмы, вьющиеся и ползучие растения; рядом с ними в вазах из севрского фарфора стояли коварного вида цветы из лесов Америки и пышные травы Нила, а сверху то и дело проливался ливень красных и розовых махровых роз, чей пьянящий аромат смешивался с запахом розового — масла, белыми облачками поднимающегося от курильниц и жаровен.

От благоухающего раскаленного воздуха, от звуков сдавленных вздохов и стонов наслаждения, от звонких, страстных поцелуев, выражающих неутолимое юношеское желание, у меня закружилась голова, и кровь закипела при виде постоянно меняющихся похотливых поз, демонстрирующих исступленное распутство, пытающееся ублажить себя и добиться еще более волнующего сладострастия, при взгляде на мужчин, потерявших сознание от избытка чувств, и на их обнаженные бедра, покрытые молочно-белой спермой и рубиновыми каплями крови.

— Должно быть, это было восхитительное зрелище.

— Да, но тогда мне казалось, что я нахожусь в каких-то буйно разросшихся джунглях, где все прекрасное приводит к немедленной смерти; где кишащие, ярко окрашенные ядовитые змеи похожи на пестрые букеты цветов, где ароматные цветы деревьев роняют капли огненного яда.

Здесь все радовало глаз и горячило кровь; серебристые полоски на темно-зеленом атласе и серебряный узор на гладких зеленоватых листьях водяных лилий казались лишь слизистыми следами животворной силы человека, в одном случае, и отвратительной рептилии — во втором.

«Взгляните, там есть и женщины», — обратился я к Телени.

«Нет, — ответил он, — женщин на наши празднества не допускают».

«Но посмотрите на ту пару. Видите того обнаженного мужчину, что просунул руку под юбку девушки?»

«Они оба мужчины».

«Что?! И эта рыжеволосая с ослепительным цветом лица — тоже? Как, разве это не любовница виконта де Понгримо?»

«Да, это Венера… как все ее называют; а виконт вон там, в углу; но Венера… — мужчина!»

Я в изумлении уставился на него. Тот, кого я принял за женщину, действительно был похож на прекрасную бронзовую статую — гладкую и блестящую, как японский слепок a cire perdue [99] — с глазуированной головкой парижской кокотки.

Каков бы ни был пол этого странного существа, на нем или на ней было облегающее переливающееся атласное платье — золотистое на свету и темно-зеленое в тени, шелковые перчатки и чулки того же цвета, которые настолько плотно облегали полные руки и удивительно красивые ноги, что они казались такими же ровными и твердыми, как руки и ноги бронзовой статуи.

«А вон та, другая, с черными локонами accroche coeurs [100], в темно-синем бархатном платье, с открытыми руками и плечами? Эта прелестная женщина тоже — мужчина?»

«Да, он итальянец, маркиз, как вы можете догадаться по гербу на его веере. Более того, он принадлежит к одному из древнейших римских родов. Однако взгляните туда — Брайанкорт подает нам знаки спуститься. Идемте».

«Нет, нет! — воскликнул я, прижимаясь к Телени. — Лучше давайте уйдем».

• Предыдущая
• 29/40
• Следующая