В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста - Кегель Герхард - Страница 4

• Предыдущая
• 4/126
• Следующая

В таких условиях, естественно, в Верхней Силезии было место, где Австрия, Россия и Германия соприкасались. Здесь, говорят, когда-то состоялась встреча монархов трех европейских великих держав – все они были самодержцами милостью божьей, вполне по-земному наживавшимися на результатах трех разделов Польши. Понятно, что в целях процветания в этой глуши туризма предприимчивый хозяин местного кабачка дал ему высокопарное название «Уголок трех императоров».

После первой мировой войны и возрождения польского государства Пройсиш-Херби и Русские Щербы были объединены в один поселок – Великие Щербы. В 1939 году, накануне второй мировой войны, станция Великие Щербы вдруг получила известность. Ее название даже мелькало в заголовках польских, немецких и французских газет, так как именно здесь начиналась первая железная дорога, связывавшая верхнесилезскую промышленную область Польши и очень еще молодой тогда польский порт на Балтийском море Гдыню. Строительство указанной железной дороги, имевшее чрезвычайно большое политическое и экономическое значение, было осуществлено при значительном участии французского капитала. Сегодня эта узловая железнодорожная станция называется просто Щербы – так, по крайней мере, она значится в моем польском автодорожном атласе.

Так обстоит дело с моим действительным местом рождения, Пройсиш-Херби, находившимся в Верхней Силезии и располагавшимся на бывшей германо-российской границе, поблизости от Русских Щербов и монархической Австро-Венгрии. И хотя я не провел там даже полного первого года своей жизни, одно тогдашнее событие, о котором я знал по рассказам, живо сохранилось у меня в памяти – в этом событии я играл пассивную роль. Когда моя мать бывала в приподнятом настроении, она описанием этого события веселила наших родных и знакомых. Чтобы немного разгрузиться от повседневных дел, она иногда прибегала к услугам соседской девочки, которой едва исполнилось пятнадцать лет. За довольно скромное вознаграждение она отправляла с этой девочкой на прогулку лежавшего в коляске младенца. Как-то мать обратила внимание на то, что после таких выездов я вел себя необычно мирно. О причине этого феномена мать догадалась лишь постепенно. Сообразительная девочка прибегала к довольно простому, но, говорят, широко применявшемуся в тогдашней Верхней Силезии средству успокоения строптивых младенцев. Когда мне почему-либо становилось не по себе и я начинал орать, то вместо соски она совала мне в рот маленький полотняный мешочек с сахаром, предварительно обмакнув его в водку. Своей стойкостью в более зрелом возрасте по отношению к крепким спиртным напиткам я, очевидно, обязан и этой столь рано начатой интенсивной тренировке. Однако моя мать сочла ее почему-то совсем нецелесообразной и рассталась со смышленой помощницей.

Затем моего отца перевели в Катовице, где он получил место в управлении железной дороги и где я в августе 1914 года, через несколько дней после начала первой мировой войны, пошел в первый класс местного реального училища. Известие о начале войны застало моего старшего брата Курта и меня в Бенчене (теперь Збоншинь) недалеко от Позена (теперь это Познань), где мы проводили каникулы у дедушки и бабушки.

Сохранившееся в моей памяти возвращение в Катовице оказалось довольно сложным из-за множества военных составов на железной дороге. И когда мы с опозданием на сутки вернулись домой, отца уже не было. Его призвали сразу же, как только объявили мобилизацию. Три года он провел на различных фронтах, пока его в 1917 году из-за тяжелой малярии не отправили домой с Балканского театра военных действий. Эта малярия еще многие годы давала о себе знать частыми и неприятными приступами.

Мои воспоминания о годах в Катовице тесно связаны с первой мировой войной и послевоенными неурядицами. В первый год войны для нас, первоклашек, было очень увлекательно торчать часами у железнодорожного переезда, наблюдая за состоявшими в основном из товарных вагонов эшелонами, увозившими пушечное мясо на фронт, на империалистическую войну. Многие товарные вагоны с пометкой «8 лошадей или 40 человек» были украшены «патриотическими» лозунгами вроде: «Мы одержим победу над Францией», «Пусть бог накажет Англию» или «Что ни выстрел – то русак, что ни удар штыком – то француз». Мы радостно махали ручонками солдатам. Но когда один из мальчиков в нашем классе рассказал, что все письма его матери к отцу вернулись обратно с пометкой «получатель пал на поле чести», это перестало доставлять нам удовольствие.

Поначалу по случаю крупных побед на войне, которых в первое время было немало, нас отпускали домой из школы на несколько часов раньше, что нам очень нравилось. Потом этот обычай постепенно забыли, потому что хвалиться победами уже не приходилось. Веру населения в скорую победу и чудесный победоносный мир все более подтачивали публиковавшиеся ежедневно в газетах списки погибших и многочисленные сообщения о смерти раненых, которые занимали целые страницы. Но для нас, школьников, было еще предостаточно праздников – по поводу дня рождения кайзера, победы под Седаном или основания империи. По таким поводам директор школы произносил речи, в которых прославлялась война, а школьники выступали с «патриотическими» песнями и стихами. Время от времени устраивались проводы на фронт учителей и старшеклассников.

Как ни странно, у меня не осталось в памяти никаких личных впечатлений о Ноябрьской революции в Германии. Я, кажется, тогда что-то слышал о предшествовавшей ей революции в России, о свержении царя. Но это интересовало меня лишь постольку, поскольку мои родители говорили в этой связи о том, что, вероятно, теперь скоро кончится война. Они вообще не беседовали с детьми на тему о революции. В школе на это также был наложен запрет. Мы даже не знали, что главная ставка Вильгельма II, верховного главнокомандующего Германской империи, в течение какого-то времени располагалась неподалеку от Катовице, в замках и имениях высокородного князя Плесса. Князь фон Плесс являлся главой, пожалуй, самой богатой тогда семьи промышленных и земельных магнатов кайзеровской Германии. Он один из тех, кто больше всех нажился на первой мировой войне и был в ней заинтересован. Он обеспечил главной ставке кайзера все необходимые условия для работы и времяпровождения, изысканный стол и напитки, угодья для охоты и прочие приятные вещи. И все это в таком изобилии и в условиях такой роскоши, что мне вполне понятно заявление ставшего позднее президентом Германии генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга о том, что он перенес войну как лечение на водах.

Отречение Вильгельма II от престола и его бегство, а также распад австро-венгерской монархии не произвели на меня в то время особого впечатления. В отличие от этого глубокий след в моей памяти оставили польские восстания в Верхней Силезии, которые в 1919, 1920 и 1921 годах неоднократно захватывали также Катовице и его окрестности. Целью этих восстаний было добиться присоединения Верхней Силезии к возродившемуся в 1918 году польскому государству.

Мы с удовольствием шныряли вокруг баррикад, пока нас не прогоняли молодые повстанцы, которые иногда ради забавы стреляли в воздух. Случалось, что они из озорства даже бросали ручную гранату, не причиняя этим какого-либо ущерба, так как, прежде чем бросить гранату, они громко и разборчиво оповещали всех о необходимости очистить место для этого. К нашему великому сожалению, каких-либо сражений у этих баррикад не происходило. Когда трескотня становилась слишком громкой, приходил пожилой польский офицер, который наводил на баррикадах тишину и порядок. Или появлялся французский военный патруль, который обычно ограничивался серьезным предупреждением. Дело в том, что в начале 1920 года в Катовице были введены французские войска. Они отвечали за соблюдение тишины, порядка и за безопасность в своей зоне вплоть до плебисцита, в результате которого должен был окончательно решиться вопрос о будущем Верхней Силезии.

• Предыдущая
• 4/126
• Следующая