В Солнечном городе - Тимофеев Валерий - Страница 16

• Предыдущая
• 16/20
• Следующая

— Нам слесаря нужны, — как бы невзначай, не Саньке, — земле, воздуху прошептал он. — Ты мог бы пой-ти.

Сын не вздрогнул ни единым мускулом, не повернул головы — так же смотрел вперед и никуда.

— Пустое это, отец. И ты знаешь, и я знаю — пустое. Меня нет. Давно уже нет…

Илья услышал голос сына и ужаснулся — чужой, утробный. Говорит Санька, чуть приоткрыв рот, а губы мертвы, недвижны. Лишь на шее ползает острый кадык, гипнотизирует Илью, помогает понять слова, — слова, не мысли.

…- Я умер. Для всех, для самого себя умер. Здесь, — он коснулся пальцами левого нагрудного кармана гимнастерки — любимой своей одежки, — ничего нет. Я даже думаю — и не было никогда. Ты в этом не вино-ват. Никто не виноват… Все виновато… Что, думаешь — я дошел? Да, дошел. Но не свихнулся… Пока не свихнулся. — Санька ожил; в глазах его засветился тусклый огонек. Он торопился выговорится, глотал буквы и слова; руки нервно теребили ткань брюк и гимнастерки, взлетали, зависая в воздухе, и падали. — Я знаю, знаю лучше тебя, лучше всех вас, таких правильных, что ждет меня. Но я не хочу, может ли это уместиться в ваших головах? не хочу ничего. Это вам хочется сделать меня таким же правильным, как вы. А чем ваша жизнь лучше моей? Вы в тумане, вас окружают бледные очертания полезности, правоты, сча-стья; вчерашний день — в тумане, завтрашний — в тумане. Прекрасно! Я свой туман сам творю. Ваш — дру-гими создан. Жалеть меня? Не проще ли принять, как принимаете все вокруг, смириться, как смирились со всем вокруг?..

Если бы я хоть однажды встретил человека, который знает, как развеять туман, я бы пошел за ним, отчаянно пошел, как на амбразуру. Нет такого человека. Нет на моем пути. Каждое утро смотрю на вос-ток, жду солнца. Оно еще не поднялось; черное небо светлеет, светлеет, обещает — сейчас день придет, потерпи, не закрывай глаза, не закрывай…

Илья не мог пошевелиться. Слова сына придавили его к скамье, запутали мысли — попробуй, разбе-рись, с какого боку к ним подступиться.

Огонек потух.

— Нет такого человека. Укажи его, — я оживу. — Санька встал, прямой и худой, сделал неверный шаг, ог-лянулся. Илье показалось — теплится огонек! — вгляделся — нет, показалось.

— Где амбразура? Где? Эх, знать бы…

Было. Так было. И выплывало в памяти не только словом, и жестом, и холодком по спине. Кто обвинит его в безучастности? Кто посмеет сказать: — "Ничего ты, Илья, не делал. Покой тебе дороже?" — Неправ-да! Пытался! Не моя вина, что не смог.

Что это я? Оправданий ищу? Зачем? Перед кем оправдываться, если сам себя осудил? Не смог? Вот и вина. Самая-самая. Тяжелей нету. Осужденному наказание дано. Кончится оно — и освободился человек, искупил. Илье никогда не освободиться, не искупить.

10

Нахальный "волговский" сигнал ворвался в кабину.

Илья крутанул баранку, освобождая полосу. Колеса правого борта запрыгали по обочине. "Волга" обо-гнала его и, перекрыв дорогу, остановилась.

Два ноля в номере, — зафиксировал он. — Что им надо? — Илья уперся руками в баранку, откинулся. — Сами подойдут. Не они мне, я им спонадобился.

В машине ждали; ждали нетерпеливо, поигрывая педалью глаза.

Кто за рулем — Сам или Торопыга? Заднее стекло зашторено — не видать. Усмехнулся и прикрыв глаза, оставив маленькие просветы. — Кто кого пересидит?

Дверца "волги" открылась. Торопыга нарочито медленно покопался у багажника, протер тряпкой фона-ри, заходя сбоку и выглядывая — не вышел ли Илья? Не дождался, пошел сам. Немыслимое унижение ис-пытывал он. Его, Сергея Торопыгу, личного шофера и почти первого зама, заставили покинуть уютное кресло и тащиться к этому "барану", который ездить путем не умеет… Он перебирал в уме ходы — как от-платит за это упрямство: четвертует, колесует, или согнет в бараний рог? Ха! "Барана" в бараний рог! Лучше и не придумаешь.

Удачная мысль развеселила его. Он сравнялся с ЗИЛком и ударил кулаком по крылу. Железо ответило гулом.

Илья открыл глаза.

Торопыга пошевелил пальцами, поманил.

— Выйди!

Илья опустил стекло.

— Выйди! — приказал Сергей.

— Чего надо?

— Дай-ка пять флаконов.

— Как это "дай"?

— Хорош ломаться. — Полез в карман за деньгами.

— Я вам не магазин, — в Илье росло раздражение. Ишь, хозяин какой, даже не просит, требует.

Торопыга был трепач, каких свет не видывал. Болтал без умолку, и не важно, слушает его человек, не слушает — как радио. Кто-нибудь чужой проведет с ним полчаса и воскликнет: — Какой умный мужик! Еще через полчаса скажет брезгливо: — Дурак, всем дуракам дурак. А еще через полчаса отметет и первое, и второе, и насовсем поверит — трепло и весельчак; и перестанет вслушиваться в слова, искать в них мысли. За это неоценимое качество: за умение отвлечь и развеселить, за собачью преданность хозяину и выбился Торопыга в люди. Работал на легковушке, а денег загребал побольше Ильи. Задарма коттедж отхватил, в год по два санатория узнавал — раз с шефом, раз сам. — Я любую дамочку в пять минут уломаю, — хвастал мужикам и слащаво причмокивал. — Подходец имею.

Дурак дураком, а колхозники боялись его больше, чем Самого.

Самому-то не все покажут; этот высмотрит и доложит — оправдывайся потом. Торопыга быстро смекнул выгоду своего положения, заважничал и на всех смотрел презрительно.

— Ну-ну, не дури, — пригрозил и набычился. — Не то…

— Убирай свою телегу! Протараню! — закричал Илья. Включил скорость, до полика утопил педаль газа. Машина взревела; мелко затряслись стрелки на приборном щитке. — Ну!..

Серега вскочил на подножку, потянулся к ключу зажигания. Илья рубанул ребром ладони по руке.

— Ты… дурила… не видишь, кого везу? — выкатил испуганные глаза Торопыга.

— По мне что бог, что черт, все едино, — охрипшим со страха голосом ответил Илья и повторил. — Я вам не магазин… и не частная лавочка… Спрыгивай к… матери, пока по мозгам не саданул! — Для убедитель-ности схватил с сиденья дежурный накидной ключ и замахнулся.

Торопыга отнял руки.

Илья дернул машину и резко затормозил.

Парень крутанулся, взмахнул беспомощно руками, позорно встал посреди дороги на четвереньки.

Илья объехал "волгу". В зеркало видел: Торопыга поднялся, отряхнул руки и колени и боком поскакал к машине.

— Давай-давай, побегаем. Кто кого?

Он занял середину трассы. "Волга" беспрерывно сигналила, пытаясь прорваться то слева, то справа.

Илья быстро остыл.

— Чего взбеленился? — спрашивал себя. — Ну их к лешему. Пусть забирают.

Показал поворот и остановился.

"Волга" пролетела мимо.

Илья вытер взмокший лоб. Его трясло как после драки. Дрожащими руками достал папиросы.

— Все, отъездился. Завтра снимут с машины. Буду слесарить. Или гараж мести. Если не выгонят. И чего заартачился? Не задаром просили. Может, для дела? В город едут, доставать чего-нибудь — на сухое горло разговора не получится… Рассчитался бы на складах и дело с концом! Не впервой… Тьфу, — отшвырнул потухшую папиросину через дорогу. — Хоз-зя-ва! Пацан еще, а туда же. Научился… Дай-ка ему! Я те дам!

Волнами накатывали злость и раскаяние. Он уже не знал — кого винить. Кто прав, кто не прав? Он не захотел подняться до них, они ли — опуститься до него. И сшиблись. Вот она, Колькина философия. И в нем, в Илье, злое семя прорастила. На что тих был, а зубы показал. Кому? Власти. Какой? — И опять пой-мал себя на мысли, что говорит Колькиными словами. Своих не было. Свои для такого момента не подхо-дили. — Известно какой. Советам. А кто в Советах? Все в Советах. Сам же голосовал, вспомни: райком в Советах, торговля в Советах, милиция в Советах. Чуть какой начальничек, и его давай в Советы. За трой-ной бастион: кресло, билет, мандат. Попробуй, достань? Неприкосновенные. Избранные!

— Стоп, — остановил себя. — Не об этом ли Степан загадку загадывал?

В сумятице последних лет Илья отказывался что-либо понимать. Власть менялась как в гражданскую. Не успели забыть старого и привыкнуть к новому, его сменили. Но и этого, третьего, хватило ненадолго. Чехарда и только. Илья давно не читал газет и выспрашивал: — Кто такой? Молодой хоть? — На его вопросы уныло пожимали плечами: уже отвыкли ждать чего-нибудь нового, тем более хорошего. Лучше и не зага-дывать. Молодой? Значит надолго.

• Предыдущая
• 16/20
• Следующая