В Солнечном городе - Тимофеев Валерий - Страница 12

• Предыдущая
• 12/20
• Следующая

— Скорей бы война началась. — Какая-то навязчивая идея у него с этой войной.

Тут и Степан не выдержит, приструнит Кольку.

— Хватит ерунду пороть.

— Дело говорю, — важничает Колька. У него своя теория и сейчас он зачнет развивать ее. — Война всех уравняет: и тех, кто князи, и тех, кто в грязи. Почему он живет не по-моему?

— А почему ты живешь не по-ихнему? Кто тебе не дает? Слабо? Так и скажи, а нечего зубы скалить.

— Ха, по-ихнему всем жить — где чего напасешься? Это, брат, чистой воды коммунизьм получается. Мне его в молодости наобещали. Я уши развесил, рукава засучил и — вперед! Ждал, ждал… и устал ждать. Его, поговаривают, поэтапно вводить будут: сверху вниз. Ха-ха! Что, не веришь? А ты оглянись да поду-май. Не слепой, так увидишь. А не увидишь — глупому все одно, лишь бы сыт был. Нам с тобой еще потер-петь чуток надобно: правителей этак с отделение… или взвод. И чтоб каждый как нонешний — с места в карьер. И на девяносто градусов в сторону.

— Нашел чему радоваться, — робко упрекнул Илья. — Ну, повернул. А что изменилось для тебя? Оче-редины? Зарплату вовремя не дают? Раньше жратвы не было, теперь вот и денег.

Колька торжествовал.

— Денег нет? Как это нет? Бумаги полно, шпарь из нее любые купюры. А не хватит бумаги, газетенку какую закрой. Вон хоть нашу. Ее если кто и читает, так для смеху… или в сортире… Да ты о деньгах-то так ведь сказал — укусить захотелось. А на кой они тебе нужны? В чулок складывать?

— Куда еще, в чулок и остается, — съязвил Степан.

— А ну тебя, много я наскладывал, — отмахнулся Илья.

— Ну и не каркай зазря, не собирай сплетен.

— Есть тварь такая — хамелеоном величают, — ни к месту вспомнил Илья.

— Че-го?

— Хамелеон ты. Я ругаю, — ты хвалишь, я хвалю, — ты ругаешь. А объяснить толком и не можешь.

— Я? Не могу? — Колька завизжал поросенком, пошел на Илью, раскинув руки.

— Не можешь, — не испугался Илья.

Колька остановился.

— Ну-ка, Степан, выдай ему. У тебя складно получается. А то этот… вообразит бог знает что. — Он вновь повернулся к Илье, вытянул гусиную шею и прошипел. — Хвалю… ругаю… Чучело ты! Тварь всякую ругаю и… буду ругать… А мог бы… не только бы ругал… Тварь!.. понимаешь ты слово это? Т-варь… Не морщись, напряги извилины до послушай.

Степан подумал — стоит ли? Что Илья? Послушает и забудет или на веру примет? Как сказать ему — чьи это мысли? Степана и Кольки? Или открыть, что многие уже до них дошли? А, впрочем, вреда от Ильи не будет… И пользы не будет.

— Ты не мнись, не мнись, скажи. Пусть знает. Ему в дороге только и делать, что шарики крутить. За-верни покрепче; хоть разок сам до чего-то докумекает.

— Ладно, — сдался Степан. — Только я тебе ничего разжевывать не буду. Задам два вопроса. Ты мне ответы не давай, мне твои ответы ни к чему. Ты себе ответь. Понял?

— Ну.

— Вопрос первый. Ленин революцию сделал, власть взял. С кем и как — это пока оставим. А теперь представь. В Москве или в Питере большевики, а по всей России те же чиновники, надзиратели, городовые — вся царская гвардия. Ленин им декреты шлет — как социализм строить и всех их — чиновников, надзира-телей, городовых — словом всю царскую гвардию через этот социализм уничтожить. Дадут они построить такой социализм?

— Конечно, нет! — выпалим Илья.

— А ты не спеши, ты думай. Да не сейчас, на потом оставь. — Степан хитро улыбнулся. Сбил он Илью с простых мыслей. Ничего, это на пользу. — И второй вопрос. Ну, слушаешь?

Илье хватило бы и одного — с ним разобраться как следует. Думал — ответил Степану, ан нет, не угадал.

— Эх, погибать, так с музыкой, — обречено выдохнул он. — Давай.

Степан увидел — не по Илье вопросы: мало извилин осталось в голове.

— Будя, — решил он.

— Не кочевряжься, скажи — вступился Колька.

— Будя! — резко и громко повторил Степан.

6

У мельницы Илья вырулил на трассу.

Деревянные дома, крытые шифером и железом, тянулись по правую сторону. Они отступили от боль-шой дороги, защитились редкими деревцами и пустырем от пыли и шума, выставили напоказ крашеные фасады и железные ворота гаражей.

Пустырь начинался у мельницы и широкой полосой тянулся через всю улицу до заправочной стан-ции. Только в одном месте — напротив автобазы и химскладов — было затишье. Летом на нейтральной полосе паслись телята и козы, рыли землю неразборчивые куры. Зимой детвора мастерила ледяные горы и брала штурмом снежные крепости. Воинственный дух яицких казаков еще не выветрился: "война" шла край на край, улица на улицу до отмороженных щек и пальцев, до разрушенных крепостных стен побеж-денного, до слез и по-взрослому крепкой ругани.

Когда-то и он, Илья, "воевал". Дрались злее нынешних, из лагеря в лагерь не переходили и обиды помнили долго. Сейчас крепости вместе строят и перед каждым сражением делятся: кто на какой стороне; народ спокойнее пошел; и детворы поубавилось, и телевизор приманивает — смотри, не пересмотришь, только успевай каналы переключать. А зря… Чему у телевизора научишься? Зависти? Этому ящику ве-рить, так жизнь везде богатая да веселая. Везде… Но не у нас. Хм… и у нас есть…

Те, кто проезжал по трассе, примечали: богато живут, как у Собакевича.

И правда — кто хотел, жил "богато". Не ленись. Кормов вволю, комбикормовый завод вот он — в старой мельнице. И дробленку, и гранулы домой приволокут — только скажи. И цена сходная: мешок — бутылка. И закон лоялен: хошь — корову, хошь — две, а по силам, и пять обихаживай. Мясо — товар ходовой. Два — три года, и строй гараж под машину. И держали. И строили. Да немного охотников в навозе копаться оста-лось. Народ глазастый, языкастый, вот и хотел "просто так" богатеть. Слова "а чем я хуже?" приобрели новый, неприятный смысл и произносить их стали не с гордостью, а в оправдание.

Странный городок. Допрежь крепостью звался. Попробуй обидь, ущеми в правах — мужики и бабы всем миром поднимались, за вилы, топоры хватались, сабли, ружья из погребов откапывали и за свободу на смертную битву шли. Кого только в штыки не встречали: и кыргизов, и атамана Пугачева, и царских вое-вод; а уж Дутову досталось — не позавидуешь! Головой над собой лучшего ставили, самого-самого. И дове-рие ему, и спрос особый. Царь далеко сидит, где ему за всем уследить, да и не нужно, видать, было. Вот и оставлял за народом власть свою выбирать, жизнь общим разумом строить по божьим и царским законам.

Времена разные на землю Уральскую сходили. Придет новый царь, пожелает волю царскую показать и посадит слугу своего верного. Хороший попадется — народ и терпит, и служит; а глупца или самодура вмиг за городские стены с позором изгонит, или, того хуже, на вилы посадит. Ну, конечно, прижмут малость; плетей понадарят, для острастки одному-другому галстучек на шею; и опять миром дело кончится — дух свободы не истреблен, — взлелеян! Постоять за себя, за землю русскую, за царя — батюшку желание не пропало. Так и жили — кулаки в карманы не упрятывали, а и зазря не обнажали.

Много лет прошло, городок почти не изменился; разве что грязи поубавилось, — асфальтом прикрыли, сосновые боры да березовые рощи вырубили — на заводскую стройку свезли, землю сплошь распахали — чем-то засеяли, а чем, и не определишь: что-то чахлое и сорняками задушенное. Ну и народец, известно, не тот. Теперь Голову назначают и не спрашивают — любого стерпим. Не то, что вилами, а и рукой не взмахнут. И обиды, и издевательства за пользу почитаются — рабской покорностью, как поле сорняками, позарастали. И своя земля, а чужее чужой. Словно не жить на земле этой завтра, а тем более детям.

Городок, где двухэтажных коробок с "казенными" квартирами десяток-другой, где земля родит и кар-тофель с капустой, и персик с виноградом, где из одного конца в другой на автобусе ездят, а огороды тракторами пашут, стал жить с оглядкой на магазин: лучок? — в магазин, яблочек? — в магазин, молоко? — опять в магазин. В нашем не купим, не беда, — до города рукой подать, там завсегда что-нибудь дают.

• Предыдущая
• 12/20
• Следующая