История философии. Античная и средневековая философия - Татаркевич Владислав - Страница 3

Переводчик

кандидат философских наук,

доцент В. Н. КВАСКОВ

Последние разделы этой книги были написаны в годы второй мировой войны, и этим периодом завершалось изложение материала. Начав историю философии с античности, я завершил ее примерно в 1940 г. Из исследований историков философии во внимание были приняты только те работы, которые вышли из печати до 1940 г.

С этого времени минуло четверть века, и многое произошло за этот период как в философии, так и в ее истории; появились не только новые идеи, но также и исторические обработки старых идей. Новое издание книги по истории является поводом для ее дополнения, и эти дополнения могли бы носить двоякий характер. С одной стороны, они могли бы затронуть те разделы, которые уже были в предыдущих изданиях: использование новых материалов расширило бы сведения о философии до 1940 г. Другие дополнения могли бы относиться к введению непосредственно новых разделов, освещающих состояние философии после 1940 г.

Дополнения первого рода были внесены в это издание в очень ограниченных размерах. Достижения историков философии со времени окончания войны являются значительными, но в большинстве случаев носят частный характер. Поэтому нам кажется, что их освоение не является настоятельной необходимостью в такой книге, как эта, которая ограничивается информацией и наиболее общими рассуждениями. Достижения же общезначимого типа являются, главным образом, личностными интерпретациями истории философии, а автору хотелось сохранить собственную трактовку. Только в одной части книга существенно расширена — именно там, где автор представляет философию средних веков (вторая часть I тома). В этой области знания были открыты новые источники, прочитаны ранее не исследованные рукописи, установлены многие важные факты — некоторые персоналии и философские течения предстали перед нами в новом свете. Наибольшие дополнения касались альбертистов и гетеродоксальных аристотеликов XIII в., а именно — Абеляра, школы в Шартре, Бонавентуры, переводов Аристотеля и Аверроэса на латынь, роли университета в Неаполе. Материалы для этих дополнений были предоставлены Вл. Сенко, которому автор приносит глубочайшую благодарность за его дружескую помощь.

Дополнений второго рода данное издание не содержит. Раздела о том, что происходило в философии после 1940 г., нет. Автор считает, что годы второй мировой войны были важным рубежом не только для социального и политического строя, но также и для философии. Это утверждение, тем не менее, только укрепляет его убежденность в том, что имеет смысл именно этим периодом закончить изложение материала. То, что произошло в дальнейшем, является лишь началом еще незавершенной эры, которая пока недостаточно выразительна и неясна. Более поздние историки смогут несравненно лучше понять ее особенности. Нам кажется, что еще не настало время для того, чтобы текущий период философии трактовался так же, как в этой книге говорится о прошедших временах.

В данном издании «Истории философии» помещены эпиграфы, которых не было в предыдущих изданиях. Добавляя их, автор имел в виду, что мнения знаменитых мыслителей нужны, чтобы объяснить, почему написанное является историей философии и, в частности, такой, какая предлагается вниманию читателя. Все три эпиграфа заимствованы у философов (а не историков философии). Первый эпиграф взят у Канта из его лекций, которые были им прочитаны в Кёнигсбергском университете в 1790–1791 гг. Этот эпиграф звучит в переводе следующим образом: «Выделение главной идеи в некоторых работах настолько сложно, что часто сам автор не в состоянии ее обнаружить, и только когда-нибудь кто-то другой сможет ему лучше объяснить, какой же была на самом деле эта главная идея». Этот «кто-то другой», прежде всего, историк. Высказывание Канта придает особый смысл усилиям историков философии. Оно убеждает в том, что для того, кто хочет познать великих мыслителей прошлого, недостаточно изучать их собственные тексты, — полезно дополнить их разработками и комментариями историков.

Второй эпиграф взят из «Мыслей» Паскаля. Он звучит следующим образом: «Поскольку нельзя быть универсальным и знать все, что уже известно обо всем, то необходимо знать обо всем понемногу. Намного более прекрасным является такое знание обо всем понемногу, нежели исчерпывающее знание об одном предмете». Цитата Паскаля обосновывает начинания историка философии не меньше, хотя и несколько иначе, чем приведенная выше цитата из Канта. Она объясняет, почему некоторые истории философии — и среди них и данная история — описывают многочисленные и такие разнообразные философские направления, течения и позиции. И даже если бы среди многих направлений, течений и философских позиций были и менее совершенные, менее гениально задуманные, менее влиятельные, то, однако, одно количество и разнообразие демонстрируют уже, на что в области наиболее общих проблем способен человеческий разум и сколько существует возможных решений этих проблем.

Несколько далее Паскаль пишет: «Пускай никто не говорит, что он не сказал ничего нового: расположение материала — это уже новое. Когда мы играем в мяч, то оба игрока играют одним и тем же мячом, но один из них играет лучше». Эта цитата вновь подчеркивает мысль о том, что деятельность историка философии не носит пассивного характера, что он не только выделяет и переписывает идеи философов прошлого, — он делает значительно больше. Более того, «расположение материала» является его собственным, а это уже немало.

Третий эпиграф взят у Декарта. Среди «Правил для руководства ума», которые он составил, пятое правило гласит: «Весь метод основывается на порядке и расположении того, на что необходимо обратить внимание, чтобы открыть какую-либо истину». Это означает, что только метод «расположения», членения, разделения сложных и неясных проблем позволяет их сделать простыми и ясными. Декарт имел в виду работу математика или естественника; однако это также касается и работы историка. Читатель заметит без труда, что автор этой истории философии пользовался этим методом.

Автор этой книги пользуется, очевидно, той традицией, которая позволяет в предисловии обратиться к читателю с пояснениями, которые носят более специфический характер, нежели те, которые имеют место, собственно, в самой книге. Однако пояснения, написанные после завершения настоящей работы, пусть будут опубликованы в качестве послесловия, а не как предисловие. Это позволяет автору предположить, что книга уже известна читателю, и освобождает автора от обязанности объяснять, как ее надо понимать. Достаточно объяснить, почему он понял ее так, а не иначе.

Во-первых, почему свою «Историю философии» он представил как историю философов, а не философских проблем? Он сделал это, несмотря на убеждение, что история философских проблем является наиболее совершенным видом историографии, которая дает возможность для самостоятельной работы историка, в то время как метод, который мною применен, не может избежать краткого изложения взглядов и описания того, что философы прошлого сами написали. В любом случае, высший тип философского жизнеописания может основываться только на основании того вида, который дает ему фактический материал. В польской литературе мы не имеем работы, которая бы содержала такой материал. В целом, необходимо было более высокую задачу признать недостижимой и заняться относительно простым делом. Не имея возможности полностью изложить историю философских проблем, автор стремился, как правило, описать их, и после описания философских доктрин каждого периода он дал краткое изложение основных философских проблем и понятий. Дало ли это соединение двух типов изложения — обширная история философов и краткая история философских проблем — целостное представление, — об этом судить читателю.