Многоэтажная планета - Суханова Наталья Алексеевна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/27
• Следующая

То, что с ними летит зоолог, внушало Ане тайную, но очень горячую надежду, что Флюидус обитаем, что на нем, воз можно, есть живые существа. Она даже пыталась поговорить об этом с Козмиди, но не тут-то было. В отличие от Михеич; он почти никогда не говорил серьезно. Возраста своего Козмиди не скрывал, даже кокетничал, будто бы он — «старик». Но был такой энергичный и шутливый, такой несерьезный в своих шутках, с таким хитровато-веселым прищуром глаз, что Аня не замечала его возраста.

А вот Сергеева Сергея Сергеевича, главного специалиста по машинам и техническим системам, Аня склонна была считать вначале чуть ли не пожилым человеком. Уж очень серьезным и рассудительным он выглядел. И даже анекдоты, которых он знал немыслимое количество, рассказывал с усмешкой человека пожившего. Его и звали-то все по имени-отчеству: может быть, в шутку, а может, всерьез. Никто больше Сергея Сергеевича не возмущался, когда высказывались «безосновательные», как он выражался, гипотезы. Тщетно Козмиди урезонивал его, что гипотезы, сочтенные в свое время фантастическими, даже сумасшедшими, нередко оказывались истинными. Сергеева это очень сердило. А смущался он, только; когда по какому-нибудь случаю у него не оказывалось подходящего анекдота, словно не имел на это права.

Старший физик Володин сам анекдотов не рассказывал, зато на шутку откликался каким-то носовым смехом, больше похожим на хрюканье. Очень не нравилась Ане эта неприличная, как считала она, манера, но зачастую теперь она и за собой замечала, что вроде как хрюкает носом вместо обыкновенного смешка.

— Дурные примеры заразительны, — сказала со вздохом по этому поводу бабушка Матильда.

Володин отличался редкой молчаливостью. Поэтому, когда он что-нибудь говорил, невольно прислушивались все — значит, уж было что-то настолько важное, что промолчать Володин не мог себе позволить. В корабельных буднях был он знаменит тем, что в минуты задумчивости ел невероятно много и при этом не толстел. А задумываться ему приходилось часто — ведь он был физиком, а космос для физика — это, как понимала Аня, море проблем и загадок.

Ботаника Маазика все считали еще и летописцем экспедиции. Конечно, и другие вели индивидуальные записи и общий бортовой дневник. Но свой личный дневник Маазик вел так подробно, что, если в бортовом дневнике или в чьих-нибудь записях оказывался пробел или спорное место, неизменно обращались к Маазику, который тут же и раскрывал одну из своих толстых тетрадей. Врач и биохимик Заряна Иванова только удивлялась — сама она свои заметки и замечания предпочитала наговаривать на пленку: скорее и проще. Что касается Ани, то она удивлялась другому: зачем Маазику все эти записи в толстых тетрадях, когда он и так помнит, кажется, все на свете — все книги, которые прочел, все кадры, которые видел, все названия растений и животных? Или он, может, так и запоминает: сначала записывает, а потом помнит? «Наша библиотека», — называл Маазика шутник Козмиди. Но, если вдуматься, это вовсе и не шутка — Маазик был даже удобнее, чем библиотека: в библиотеке нужно еще искать, а Маазик через одну-две минуты давал необходимую оправку. Был он очень вежлив: сколько раз в день ни встретится, столько и поздоровается. Не сразу Аня поняла: он просто не помнит, что уже встречался сегодня с ней. Что касается книг, науки — все помнит, а в повседневной жизни многое забывает. Он забывал даже время обеда, и за ним всегда кого-нибудь посылали. А по глазам никогда не подумаешь, что Маазик такой рассеянный. Глаза внимательные и приветливые, всегда широко открытые.

Заряну Иванову Аня обожала, как только может обожать шестнадцатилетняя девочка красивую, умную, добрую женщину. Экспедиция на Флюидус была третьей космической экспедицией Заряны, однако выглядела она совсем молодой: веселая и безмятежная, словно любила весь мир и весь мир любил ее. Да так оно, наверное, и было: как не любить обаятельную, прекрасную женщину!

Аня считала, ей повезло, что в этом полете Заряна большую часть времени занимается ими тремя: бабушкой Матильдой, бабушкой Тихой и Аней. Она изучала их феномен в условиях космического полета. Ведь бабушка Матильда и Аня тоже оказались феноменами.

Только успели тогда на Земле положить в клинику бабушку Тихую, как начались странности у Бабоныки. Как-то, вернувшись из школы, застала ее Аня… на старой груше.

— Бабенька, кто тебя туда поднял?! — всплеснула руками Аня.

— Почему — поднял? — весело болтая ногами, отвечала Бабоныка. — Я сама влезла.

— И теперь не можешь слезть? — бросилась к ней на помощь Аня;

— Почему — не могу? — опять удивилась бабушка Матильда. — Я прекрасно умею лазать по деревьям!

И, чтобы продемонстрировать это внучке, ловко и быстро спустилась вниз, зацепившись, правда, кружевной косынкой за сучок.

В другой раз она разахалась бы над косынкой — что это старинные французские кружева, которым и цены-то нет. А теперь небрежно рванула и, посмотрев на то, что осталось в руке, поморщилась и бросила.

— Это уже не кружева, — заявила она обескураженной Ане. — Это уже старье.

И тут же снова вскарабкалась на грушу.

— Анюня, — позвала она оттуда, — лезь сюда. Здесь так интересно, отсюда такой вид открывается! Я только сейчас поняла, какую неинтересную жизнь вела все последнее время! Отсюда все видишь совсем по-другому! Жаль, что в нашем дворе так мало деревьев! Что же ты стоишь там, внизу? Или тебе помочь? Тут очень удобный ствол: я подвинусь, мы сядем рядышком и поговорим о чем-нибудь интересном!

— Бабушка, а обедать? — сказала совсем растерявшаяся Аня.

За обедом Аня уговаривала бабушку Матильду сходить к врачу, но та и слышать об этом не хотела, хотя раньше очень любила такие посещения. После обеда Бабоныка вновь вскарабкалась на грушу и мурлыкала там какие-то песни.

Вечером Аня потихоньку подмешала в тарелку бабушке успокоительный порошок. Но когда на другой день вернулась из школы, в доме был настоящий разгром: вся мебель — шкафы, столы, стулья, кровати, диван — перевернута, и по ней прыгала бабушка Матильда.

— Так веселее, — только и сказала она Ане.

Аня бросилась посоветоваться к соседям — никого не было.

А когда вернулась, бабушка Матильда тихо-мирно сидела перед трюмо, которое одно не было перевернуто, и грустно, мудро улыбалась.

— И эта старуха и есть я? — сказала она, обращаясь не то к Ане, не то к себе.

— Даже глядя в зеркало, мы лжем себе, — сказала, подумав, бабушка Матильда. — Мы ведь видим там не себя теперешних, а себя прежних — сквозь те маски, в которые нас нарядило время. Зеркала ни в чем не убеждают нас, если мы сами лжем себе. А может быть, наоборот — это зеркала лгут нам.

И серебряной своей пудреницей она сильно ударила по зеркалу.

— Отныне в нашем доме зеркал не будет!

Аня прикрыла лицо от осколков, так и брызнувших во все стороны, а когда открыла, то увидела, что бабушка Матильда заматывает полотенцем пораненную руку. Но кровь тут же промочила толстое полотенце.

— Бабушка, надо же йодом помазать или это… жгут наложить!

— Пустяки, — сказала невозмутимо Бабоныка. — До свадьбы заживет, ха-ха-ха! Кто бы подумал, что во мне еще столько крови!

Тогда Аня бросилась звонить в «Скорую помощь»:

— Скорее! Приезжайте скорее — она руку поранила, моя бабушка Матильда! Как поранила? Ну, когда зеркало разбивала! Зачем разбивала? Чтобы не врало, говорит! Только вы скорее, пожалуйста! А то вдруг она умрет от потери крови.

Но когда приехала «скорая помощь», кровь уже не шла, и Бабоныка удивилась:

— Зачем вы приехали? Вы же видите — рана у меня не кровоточит. Кто здесь все перевернул? Это я! Не верите? Вот смотрите!

И она бодро передвинула шкаф.

— Бабенька, кровь же пойдет! — только ахнула Аня.

— О, вы очень сильная! — сказала врач, не показывая своего удивления. — Но мы вас должны взять для обследования.

— Ой, не берите! — всплеснула руками Аня. — Вы, наверное, решили, что она сумасшедшая, а она просто сильная и веселая.

• Предыдущая
• 3/27
• Следующая