Страна багровых туч, Путь на Амальтею, Стажеры - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 28

• Предыдущая
• 28/137
• Следующая

- Мираж, - нерешительно предположил Богдан.

- Мираж в пустоте! Мираж, который обжигает и испускает потоки протонов! Ну хорошо, положим. А то, что все гироскопические устройства на планетолете вышли из строя, - это тоже мираж? А то, что все хронометры, в том числе и обыкновенные ручные часы, отстали, как оказалось после возвращения, ровно на двадцать три минуты каждый, - это тоже мираж?

Богдан молчал.

- И чем же все это объясняется? - не вытерпел Быков.

- Разумеется, тем, что поле тяготения в такой близости от Солнца исковеркало, изменило «абсолюты» пространства и времени. Тебе остается только одно утешение. - Юрковский картинно протянул к Богдану руку. - Все эти явления не могут быть объяснены даже эйнштейновской теорией. Но факт остается фактом: пространство - это не «просто пространство», о котором ты так легкомысленно разглагольствовал перед нами полчаса назад. Порукой тому седые волосы Феди, которому удалось увести планетолет от Вэйяна только после пятой или шестой попытки.

Юрковский замолчал и стал, посвистывая, ходить по кают-компании; Быков напряженно думал, что могли означать странные слова «тяготение изменило время и пространство». Но едва он собрался задать вопрос, как Дауге, уже с минуту иронически поглядывавший на Юрковского, положил конец дискуссии:

- Владимир, хватит болтать! Накрывай на стол и зови Анатолия Борисовича. Пора ужинать.

После ужина за столом остались все, кроме Крутикова, ставшего на вахту. Ермаков, чуть заспанный, но, как всегда, гладко причесанный и подтянутый, сидел над маленькой чашкой тонкого фарфора и с удовольствием смаковал горячий кофе. Богдан и Юрковский, по обыкновению, пересмеивались, вспоминая какие-то смешные случаи из их студенческой жизни. Дауге серьезно и сосредоточенно составлял какой-то фантастический напиток по меньшей мере из десяти различных фруктовых соков. Мягкий матовый свет озарял каюту, все было устойчиво, уютно, спокойно, и Быков в сотый раз подумал о том, как не вяжется такая обстановка с мыслью о металлическом ящике, с бешеной скоростью поглощающем миллионы километров черной пустоты.

- О чем задумался, Алексей? - спросил Дауге.

Быков виновато улыбнулся:

- Так, понимаешь… мысли! Вот сидим, чаи распиваем… Я совсем не так себе это представлял.

- Да как ты это вообще представлять мог? - Иоганыч комически изумился. - Ах, по книжкам? По газетным очеркам?

- Хотя бы…

Юрковский напыщенно изрек:

- Героические межпланетники отважно преодолевали все трудности опасного перелета, мужественно шагая навстречу опасности…

- Да… вроде этого. И, кроме того, я ожидал невесомости и всяческих новых ощущений.

- Да побойся бога…

- Нет-нет, я знаю, что в корабле, движущемся с постоянным ускорением, невесомости быть не может. Но все-таки это было разочарованием.

Богдан и Дауге расхохотались.

- Поверьте, Алексей Петрович, - серьезно сказал Юрковский, - без невесомости гораздо удобнее. Вам ведь посчастливилось. А вот, помнится, тому назад лет шесть совершали мы рейс на Луну. И с нами отправился - тоже в свой первый рейс, заметьте, - некий специалист. Только не по пустыням, а по селенографии. Много времени он писал о Луне, изучал Луну, спорил о Луне, а на Луне никогда до того не был. Боялся лететь. Но… так уж устроена наша жизнь…

- Это ты про Глузкина? - спросил Дауге.

- Про него, про Глузкина, - усмехнулся Юрковский. - Так вот, стартовали мы. Летим. Выключили реактор, освободили пассажиров из амортизационных ящиков. Все им было сверхинтересно - невесомость, понимаете ли, новые ощущения и прочее. Этот Глузкин тоже радуется, хотя и бледен немного. Часа через два подбирается он ко мне и спрашивает: «Где здесь умывальная комната, товарищ?» А я, видите ли, забыл, что он новичок. «Идите, - говорю, - по коридору, последняя дверь направо». И ничего больше не объяснил. Он, сердешный друг, и отправился.

Теперь улыбались все: Дауге, Богдан и даже Ермаков. Быков слушал насупясь.

- Ну, заперся там, как полагается, - продолжал Юрковский. - Проходит пять, десять минут, четверть часа - нет его! Потом появляется… весь мокрый с ног до головы. Ругается, водяные пузыри вокруг него целым облаком летают… Мы все кто куда прятаться. Включили на полную мощность вентиляторы, насилу очистили коридор. Ругался селенограф - спасу не было! До сих пор краснею, когда вспоминаю. А ведь там с нами были женщины. Вот что иногда невесомость учиняет, Алексей Петрович! - торжественно заключил Юрковский.

- Да, в общем, невесомость - удовольствие ниже среднего, - подтвердил Дауге, когда смех утих. - Пока научишься, как себя вести, намучаешься изрядно…

- Я помню, - сказал Богдан, - как один товарищ…

- Погодите-ка, - прервал его Ермаков.

Тонкий, едва слышный звук доносился сверху, то стихая, то усиливаясь волнообразно, словно писк комара в лагерной палатке. И Быков увидел, как медленно сошла краска с окаменевшего лица Ермакова, как внезапно до синевы побледнел Дауге, широко раскрыл глаза Спицын, а на скулах Юрковского выступили желваки. Все смотрели куда-то поверх его головы. Он обернулся. Под самым потолком, в складках стеганой кожи обивки, разгорался, пульсируя, красноватый огонек. Кто-то хрипло чертыхнулся и вскочил. С сухим стуком упал стакан, по скатерти расползлось красное пятно. И в то же мгновение оглушительный звон заполнил кают-компанию. Потолок, лица, руки, белая скатерть - все озарилось зловещим малиновым блеском.

- Излучение! - проревел над самым ухом чей-то незнакомый голос.

Быков как завороженный глядел на судорожно вспыхивающую красную лампочку-индикатор, похожую на палец, торчащий из стены. «Дзанн, дзан, дзззанн!» - надрывался сигнальный звонок. Дверь распахнулась, на пороге появился Крутиков.

- Излучение! - крикнул он.

Осунувшееся лицо его было покрыто потом. Ермаков спокойно проговорил, едва разжимая белые губы:

- Видим и слышим.

- Почему, откуда? - пробормотал Богдан.

Юрковский пожал плечами:

- Праздный вопрос.

- Не праздный, не праздный! - словно задыхаясь, торопливо сказал Дауге. - Может быть, еще можно закрыться…

- Спецкостюмы?

- А хотя бы и спецкостюмы!

- Ерунда, - убежденно сказал Богдан. - Ведь пробило оболочку и защитный слой…

«Дзанн, дзззанн, дззан…»

- От этого не закроешься, - прошептал Крутиков.

Дауге криво улыбнулся.

- Так, - сказал он. - Что ж, будем ждать.

Крутиков с какой-то чопорной торжественностью поднял упавший стакан и уселся между Ермаковым и Быковым.

- Рентген сто, не меньше, - заметил Юрковский.

- Больше, - отозвался Богдан.

- Сто пятьдесят. Кто больше? - Дауге взял со стола чайную ложку и стал сгибать ее трясущимися пальцами. - Честное слово, я чувствую, как в меня врезаются протоны!

- Интересно, долго это будет продолжаться? - проворчал Юрковский щурясь, глядя на лампу-индикатор.

- Если больше пяти минут, нам труба…

- Прошло две минуты, - объявил негромко Ермаков.

Крутиков поправил воротник комбинезона, захлестнул раскрывшуюся «молнию» на груди и полез в карман за трубкой.

«Дзанн, дзззанн, дззан…»

- Они сидели под ливнем смерти и слушали очаровательную музыку, - сказал Юрковский. - Слушайте, нельзя ли выключить этот проклятый трезвон? Я не привык умирать в таких условиях.

«Дзанн, дзззанн, дззан…»

Дауге наконец сломал ложечку и швырнул обломки на стол. Все уставились на них.

- Первая жертва лучевой атаки, - сказал Юрковский. - Иоганыч, будь другом, засунь руки в карманы…

Быков зажмурился. Пять минут - и конец? И, главное, ничего не поделаешь, ни-че-го…

И вдруг звон прекратился. Красный глазок индикатора погас. Тишина. Долго сидели они молча, не смея шевельнуться, слишком ошеломленные, чтобы радоваться. Наконец Ермаков проговорил, обращаясь к Юрковскому:

- Все-таки вы фат, Владимир Сергеевич. Позер…

Дауге нервно рассмеялся. На Крутикова напала икота, и он, морщась, потянулся за сифоном с содовой.

• Предыдущая
• 28/137
• Следующая