Гадкие лебеди - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 38

• Предыдущая
• 38/47
• Следующая

Лечь бы на дно, как подводная лодка, Чтоб не могли запеленговать…

– Все, – крикнул он и швырнул банджо на кровать. Он чувствовал огромное облегчение, как-будто что-то изменилось, как будто он стал нужен там, над бруствером, на виду у всех, – оторвал руки от зажмуренных глаз и оглядел серое грязное поле, ржавую колючую проволоку, серые мешки, которые раньше были людьми, нужное, бесчестное действие, которое раньше было жизнью, и со всех сторон над бруствером поднялись люди и тоже огляделись, и кто-то снял пале со спускового крючка…

– Завидую, – сказал Голем. – Но не пора ли вам засесть за статью?

– И не подумаю, – сказал Виктор. – Вы меня не знаете, Голем, – я на всех плевал. Да садитесь же, черт возьми! Я пьян, и вы тоже напейтесь! Снимайте плащ… Снимайте, я вам говорю! – заорал он. – И садитесь. Вот стакан, пейте! Вы ничего не понимаете, Голем, хоть вы и пророк. И вам не позволю. Не понимать – это моя прерогатива. В этом мире все слишком уж хорошо понимают, что должно быть, что есть и что будет. И большая нехватка в людях, которые не понимают. Вы думаете, почему я представляю ценность? Только потому, что я не понимаю. Передо мной разворачивают перспективы – а я говорю: нет, непонятно. Меня оболванивают теориями, предельно простыми – а я говорю: нет, ничего не понимаю. Вот поэтому я нужен… хотите клубники? Хотя я все съел. Тогда закурим…

Он встал и прошелся по комнате. Голем со стаканом в руке следил за ним, не поворачивая головы.

– Это удивительный парадокс, Голем. Было время, когда я все понимал. Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем Легиона, я абсолютно все понимал, и я был никому не нужен! В одной драке мне проломили голову, я месяц пролежал в больнице, и все шло своим чередом – Легион победно двигался вперед без меня, господин Президент неумолимо становился господином Президентом, и опять же без меня. Потом то же самое повторилось на войне. Я офицерил, хватал ордена и при этом, естественно, все понимал. Мне прострелили грудь, я угодил в госпиталь, и что же – кто-нибудь побеспокоился, где Банев, куда делся наш Банев, наш храбрый, все понимающий Банев? Ни хрена подобного! А вот когда я перестал понимать что бы то ни было – о, тогда все переменилось. Все газеты заметили меня. Куча департаментов заметила меня. Господин Президент лично удостоил… А? Вы представляете, какая это редкость – непонимающий человек! Его знают, о нем пекутся генералы и покой… э-э… полковники, он позарез нужен мокрецам, его почитают личностью, кошмар! За что? А за то, господа, что он ничего не понимает! – Виктор сел. – Я здорово пьян? – спросил он.

– Не без этого, – сказал Голем. – Но это не важно, продолжайте.

Виктор развел руками.

– Все, – сказал он виновато. – Я иссяк. Может быть, вам спеть?

– Спойте, – согласился Голем.

Виктор взял банджо и стал петь. Он спел «Мы – храбрые ребята», потом «Урановые люди», потом «Про пастуха, которому бык выбодал один глаз и который поэтому нарушил государственную границу», потом «Сыт я по горло», потом «Равнодушный город», потом «Про правду и про ложь», потом снова «Сыт я по горло», потом затянул государственный гимн на мотив «Ах, какие ножки у нее», но забыл слова, перепутал строфы и отложил банджо.

– Опять иссяк, – сказал он грустно. – Так, говорите, Павора арестовали? А я это знаю. Он сидел как раз у меня, где вы сидите… А вы знаете, что он хотел сказать, но не успел? Что через десять лет мокрецы овладеют земным шаром и всех нас передавят. Как вы полагаете?

– Вряд ли, – сказал Голем. – Зачем нас давить? Мы сами друг друга передавим.

– А мокрецы?

– Может быть, они не дадут нам передавить друг друга. Трудно сказать.

– А может быть, помогут? – сказал Виктор с пьяным смехом… – А то ведь мы даже давить не умеем. Десять тысяч лет давим и все никак не передавим… Слушайте, Голем, а зачем вы мне врали, что вы их лечите? Никакие они не больные, они все здоровые, как мы с вами, только желтые почему-то…

– Гм, – произнес Голем. – Откуда у вас такие сведения? Я этого не знал.

– Ладно, ладно, больше вы меня не обманете. Я говорил с Зурр… с Зу… с Зурзмансором. Он мне все рассказал: секретный институт… Обмотались повязками в целях сохранения… Вы знаете, Голем, они там у вас воображают, будто смогут вертеть генералом Пфердом до бесконечности. А на самом деле – калифы на час. Сожрет он их вместе с повязками и с перчатками, когда проголодается… Фу, черт, как пьян – все плывет…

Но он немного лукавил. Он хорошо видел перед собой толстое сизое лицо и маленькие, непривычно внимательные глазки.

– И Зурзмансор сказал вам, что он здоров?

– Да, – сказал Виктор. – Впрочем, не помню… Скорее всего, нет. Но видно же…

Голем поскреб подбородок краем стакана.

– Жалко, что вы пьяны, – сказал он. – Впрочем, может быть, это хорошо. У меня сегодня хорошее настроение. Хотите, я расскажу вам все, о чем догадываюсь и что думаю о мокрецах?

– Валяйте, – согласился Виктор. – Только больше не врите.

– Очковая болезнь, – сказал Голем, – это очень любопытная штука. Вы знаете, кого поражает очковая болезнь? – он замолчал. – Нет, не буду вам ничего рассказывать.

– Бросьте, – сказал Виктор. – Вы уже начали.

– Ну и дурак, что начал, – возразил Голем. Он посмотрел на Виктора и ухмыльнулся. – Задавайте вопросы, – сказал он. – Если вопросы будут глупые, я на них с удовольствием отвечу… Давайте, давайте, а то я опять раздумаю.

В дверь постучали.

– Идите к черту! – гаркнул Виктор. – Я занят!

– Простите, господин Банев, – сказал робкий голос портье. – Вам звонит супруга.

– Вранье! У меня нет никакой супруги… Впрочем, пардон. Я забыл. Ладно, я ей сейчас позвоню, спасибо. – Он схватил стакан, налил до краев, сунул Голему и сказал: – Пейте и ни о чем не думайте, я сейчас.

Он включил телефон и набрал номер Лолы. Лола говорила очень сухо: извини, что помешала, но я собираюсь ехать к Ирме, не соблаговолишь ли ты присоединиться?

– Нет! – сказал Виктор. – Не соблаговолю. Я занят.

– Все-таки это твоя дочь! Неужели ты опустился до такой степени…

– Я занят! – рявкнул Виктор.

– И тебя не волнует, что с твоей дочерью?

– Перестань валять дурака, – сказал Виктор. – Ты, кажется, хотела избавиться от Ирмы. Ты избавилась. Что тебе еще нужно?

Лола принялась плакать.

– Перестань, – сказал Виктор, морщась. – Ирме там хорошо. Лучше, чем в самом лучшем пансионате. Поезжай и убедись сама…

– Грубый, бездушный, эгоистичный боров, – объявила Лола и повесила трубку. Виктор шепотом выругался, и снова выключил телефон и вернулся к столу.

– Слушайте, Голем, – сказал он, – что вы там делаете с детьми? Если вы там готовите смену, то я не понимаю…

– Какую смену?

– Ну, какую… Вот я спрашиваю: какую?

– Насколько мне известно, – сказал Голем, – дети очень довольны.

– Мало ли что… Я и без вас знаю, что они довольны. Но что они там делают?

– А разве они вам не говорили?

– Кто?

– Дети.

– Как они мне могли говорить, если я здесь, а они там?

– Они строят новый мир… – сказал Голем.

– А… Да, это они мне говорили. Но это же так, философия. Что вы мне опять врете, Голем? Какой может быть новый мир за колючей проволокой? Новый мир под командованием генерала Пферда?. А если они там заразятся?

– Чем? – спросил Голем.

– Очковой болезнью, естественно!

– В шестой раз повторяю, что генетические болезни не заразны.

– В шестой, в шестой… – проворчал Виктор, потеряв нить. – А что это такое вообще очковая болезнь?

– Болезнь.

– Что от нее болит? Или, может быть, это секрет?

– Нет, это везде опубликовано.

– Ну, расскажите, – сказал Виктор. – Только без терминов.

– Сначала – изменения кожи. Прыщи, волдыри, особенно на руках и ногах… иногда – гнойные язвы…

– Скажите, Голем, а это вообще важно?

– Для чего?

– Для сути – нет, сказал Голем. – Я думал, вам это интересно.

– Я хочу понять суть! – сказал Виктор проникновенно.

• Предыдущая
• 38/47
• Следующая