Остатки былой роскоши - Соболева Лариса Павловна - Страница 63
- Предыдущая
- 63/64
- Следующая
– Да не все равно! Ты никак не поймешь, что живут здесь обыкновенные люди. Им достаточно маленьких радостей, принадлежащих только им, у них полно своих забот. Нельзя обвинять или ненавидеть людей за то, что они ординарные. А ты хотел устроить революцию? Люди устали от революций.
– Что ты! Я терпеть не могу революционеров, они чаще бывают продажными, извлекают из своей деятельности личную выгоду. Вон и Бражник вознамерился когда-то устроить переворот за мой счет. А сейчас я всего-навсего хотел поставить вас в то положение, в какое вы засунули меня, и посмотреть, что из этого выйдет. Должен признаться, вы оказались не на высоте. Но мне это ничего не дало, вот в чем дело.
– Отчего ж? – тихо спросил Арнольд Арнольдович, он слабел. – Ты вернул деньги, которые у тебя отняли, можешь начать жизнь сначала.
– В сорок пять? Сомневаюсь. Эти деньги тоже не принесли мне радости. Вот когда я заработал первый миллион, потом второй, я испытывал настоящую радость. С каждым миллионом она росла как ком. Только не в деньгах она была и не в их количестве, а в том, что я смог – понимаешь? – смог поднять дело. Конечно, можно начинать и в сорок пять, если преодолеть неверие. Боюсь, что я уже не смогу этого сделать.
– Ничего, ты сможешь, ты сильный. Ким, я устал, извини. Не грызи себя: что сделано, то сделано. Иди, мне надо собраться...
– Прощай, Арнольдыч.
– Погоди... Иди к Майе, ты вернешь ее, обязательно должен вернуть. Попроси прощения, она простит, потому что любит тебя... А теперь дай руку... Прощай. И прости.
Они пожали друг другу руки – Арнольд Арнольдович слабо, Ким крепко, но чтобы не причинить боли бывшему другу.
Рощин ушел, а Медведкин лежал с улыбкой. Боли не было. Просто все отдалялось куда-то туда, вниз или вглубь – не понять. Арнольд Арнольдович наконец вдохнул полной грудью, а ему так недоставало воздуха все последние дни. Он вдохнул и понял, что сейчас полетит, полетит стремительно и легко. Вот, оказывается, что такое свобода! Когда легко! Он счастливо засмеялся и закрыл глаза, пытаясь задержать в себе восторг от полета...
– Кто здесь? – испуганно вскрикнула Майя, приподнявшись на постели.
– Я, – сказал Рощин, спрыгивая с подоконника в комнату.
– Зачем пришел? Лучше уйди.
Промокший Рощин присел на край кровати, устало потер ладонями лицо, вздохнул. Было темно, но Майя догадалась, что смотрит он на нее, догадалась, зачем пришел. Она молчала, он тоже, только дождь ритмично барабанил за окном о землю.
– Я только что от Арнольдыча, он очень плох, – наконец сказал Рощин. Майя будто не услышала. – Прости меня, Майка, пожалуйста, прости...
Снова паузу заполнил дождь.
– Я ждала тебя столько лет... – прошептала она едва слышно. – Надеялась, что ты придешь и каждый день будет счастливым. А ты... ты год, как маньяк, выслеживал этих... Ты забыл про меня и сына. И к чему это привело?.. Ты чуть не погубил Кима...
Рощин опустил голову, собираясь с мыслями. Конечно, он виноват, а Майя была права, когда протестовала против затеи с покойником. Только он не мог поступить иначе. Она должна это понять.
– Я никогда не говорил тебе, но... Я провел за высокой стеной с колючей проволокой две тысячи девять дней. Это не просто две тысячи девять дней, но еще и две тысячи восемь ночей. А знаешь, сколько длится там час? Очень долго, Майя, бесконечно долго. Так долго, что казалось, этот час никогда не кончится. А их в сутках двадцать четыре. Думаю, те, кто попал туда заслуженно, не терзаются так. От тупого однообразия меня охватывало отчаяние. За решеткой оставалось небо, лил дождь, падал снег, а я занимался тем, что отсчитывал часы. Внутри жгла боль, даже во сне не отпускала, боль от сознания, что меня подло раздавили. Сколько раз хотелось сказать: сдаюсь. Но что-то останавливало сделать последний шаг.
– Думаешь, нам было здесь хорошо? Мне плевали вслед...
– Знаю. Но ты выстояла. Выстоял и я. Поначалу явилась мысль уничтожить их физически, но я, к счастью, от нее отказался. Потому что убить – значит переступить черту, тогда я никогда не смог бы стать прежним. Я стал заставлять себя мыслить, а не копаться в своих переживаниях и пестовать ненависть пополам с обидой, заново учился общению, а чтобы отвлечься, занялся бизнесом. Нет, я не продавал чай и сигареты другим заключенным, бизнес строил в уме, вел расчеты затрат и прибыли, открывал предприятия, отчитывался в налоговой инспекции. Это была умственная игра. Она спасла меня от помешательства. И все равно ночью воспоминания приходили и мучили меня, но я давил их, думал о тебе и Киме. Потом я вернулся. И что увидел? Те, кто не предал меня, тоже пострадали. Сеню и Наума не брали на работу по велению мэра и его замов. У Сени девочка заболела туберкулезом, а причина одна: я. Безработные Сеня и его жена перебивались случайными заработками, жареная картошка была в их доме лучшим блюдом. Ребенка надо было лечить в хорошей клинике, а на это нужны деньги. Таких примеров много. А Иволгин? Никто не знает, только я – ведь он хотел застрелиться. Я случайно оказался рядом и удержал его руку.
– Ты забыл, что и твой сын родился слабым, часто болеет? Потому что его мать не смогла его доносить. Тебя как раз принялись травить. А когда Ким подрос, «добрые» люди не забывали напомнить ему, что его папа обокрал весь город и сел в тюрьму. Я тебе об этом не рассказывала, потому что щадила. Когда я попала в больницу с сердечным приступом, Туркина звонила главврачу, сказала, что я алкоголичка и проститутка, что нечего меня держать в клинике и тратить на мое лечение государственные средства. К счастью, врач не испугался, сказал, что его долг лечить даже алкашей.
– И ты хотела, чтоб я оставил все как есть? Неужели не поняла, что ни меня, ни тебя, ни ребят не оставили бы в покое они же? Додавили бы. Им приятно смотреть на противника, только когда он лежит в гробу. Если б я не умер, за меня взялись бы снова, не позволили заниматься никаким делом. Ты не поняла, что мы поставили цель остановить их? Нельзя покорно сносить, когда тебя бьют. Это важно, когда ты знаешь, что способен защитить себя и свою семью, иначе безнадега задушит, жизнь будет прожита зря. Да, нашей главной целью было вернуть деньги, которые у меня отобрали. Но это же справедливо. А еще ребята, как и я, хотели за все отыграться, потому и придумали покойника. Когда получили деньги, на этом решили закончить. Я разыскивал Хрусталева, чтобы сказать: комедия закончена. Что уж он подумал – не знаю, но убегал от меня, как от черта...
– Еще бы! От покойника же убегал.
– Думаю, от себя, – горько усмехнулся Рощин. – А тут Кима выкрали... Мне стало страшно, честно. Я понял, что они ни перед чем не остановятся, тогда и добил их. И не жалею. Арнольдыч прав, человек должен знать, что за подлость придет наказание. Но все кончилось благополучно: сын жив, деньги мы разделили. Не такой уж я жмот, как обо мне говорили Туркина и Ежов. Теперь ребята поправят свое положение, вернут близким уверенность в завтрашнем дне. Разве это плохо? Скажи, Майка, плохо?
– Я уже не знаю, что хорошо, а что плохо, – всхлипнула она. – Я только знаю, что мне и Киму было очень одиноко все эти годы, мы тоже считали дни, когда ты вернешься, и не хотели, чтобы ты снова сел в тюрьму. Я знаю, что для всех ты умер, значит, мы не сможем открыто показываться в городе. Я знаю, что хочу элементарного бабьего счастья, которого у меня так и не было...
– Будет, – заверил Рощин. – Мы уедем туда, где нас не знают. Мне же действительно нельзя показываться здесь при свете дня. Мы уедем, я обещаю тебе счастье, любовь, все то, чего мне самому не хватало очень долгое время. Так как? – Она молчала, нервно теребя край одеяла. – Если бы я этого не сделал, оставшаяся половина жизни покатилась бы под откос. Наверное, я бы начал пить, чтобы заглушить вину перед ребятами, которые ждали от меня поступка и помощи. Я бы не простил себе, что превратился в покорного ишака, размазню. В конце концов, и ты бы меня бросила, потому что от слабого человека нет радости. А сейчас я чувствую, что способен многое сделать, если только вы с Кимом будете рядом. Что скажешь? Начнем все заново, Майка?
- Предыдущая
- 63/64
- Следующая
