Как на качелях - Сергеев Леонид Анатольевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/24
• Следующая

— Слышал, слышал!

Через некоторое время, когда у нас затекли руки и ноги, мы отошли от столба и присели на насыпи. Я начал перебирать гальку, а девочка попыталась воспроизвести мелодию, которую мы только что слышали. Она пела знакомую песню, и мне казалось, я и на самом деле слышал ее.

— У этого столба я слушаю песни. Он песенник. Видишь, открытый рот?.. — сказала девочка.

Только теперь я заметил, что на столбе зияло дупло, похожее на раскрытый рот, а чуть выше еще виднелись складки, как узкие глаза.

— А вон болтунишка! — Девочка показала на второй столб, на котором сучки образовывали смешную рожицу.

— Побежали, послушаем!.. А за ним «принцесса»! Там вальсы!..

До позднего вечера мы бегали от столба к столбу. Девочка чаще всего останавливалась около «принцессы», а я облюбовал себе корявый белесый ствол — точь-в-точь голова старика. Стоило только прильнуть к «деду», как в ушах раздавался марш. Вначале он еле улавливался, но, постепенно нарастая, все отчетливей различались звуки трубы и удары барабанщика. Они становились громче и громче, и вот уже оглохший от грохота, я видел, как мимо меня, сверкая медью, марширует военный оркестр… Я отбегал от столба, пристраивался к шагающей колонне и начинал подпевать.

С того дня мне стало не до раковины. Она померкла перед старым телеграфным столбом.

В стороне от нашего поселка пролегало шоссе — наполовину асфальтированная, наполовину мощенная дамба. По ту сторону ее находилась керосиновая лавка, каморка утильщика и мастерская по ремонту замков, примусов, патефонов и прочего. Однажды у моего велосипеда треснула рама, и мама дала мне на ремонт три рубля.

— Больше не могу, — сказала она. — Если стоит дороже, жди до получки. С твоим велосипедом разоришься вконец. То одно, то другое. Выбросить его пора.

Пришел я в мастерскую и говорю мастеру:

— Пожалуйста, почините мой велосипед.

Мастер мрачно посмотрел на меня поверх очков. Он сидел на табуретке и паял чайник, потом отложил свою работу и пробасил:

— Давай показывай своего козла.

Подкатил я велосипед поближе, он осмотрел трещину и пробурчал:

— Тут варить надо, стручок. Тащи на завод. Так-то. А ты как думал? — Он взглянул на меня. — Но можно и заклепать вообще-то. Заклепать, что ли?

— Ага.

— Ладно, посиди на улице. Здесь не мешайся.

Через полчаса мастер поставил железную заплатку на трещину и прикрепил ее заклепками.

— Гони пять рублей, — сказал он, толкнув ко мне велосипед. Я про: тянул три рубля и покраснел.

— У меня только три.

— Давай, завтра принесешь остальное. — Он сунул деньги в карман фартука и отошел в глубь мастерской. Выкатив велосипед, я перешел шоссе и помчался к поселку. «Где же взять два рубля? — мелькало у меня в голове. — Маме лучше не заикаться — не даст. Ждать до ее получки — долго. Может, спросить у ребят?»

Когда я въехал в поселок, стал накрапывать мелкий нудный дождь. Объехав всех друзей, я собрал только пятьдесят копеек. Двадцать дал Вовка, которые оставила ему мать на кино, а тридцать достал из своей копилки Генка. Я стал думать, где достать остальные, и вдруг вспомнил, что напротив нашей школы есть магазин, где покупают книги. Стал я перебирать свою библиотеку. Но одна книга была без обложки, другая облита чернилами, в третьей не хватало листов, в четвертой красовались мои рисунки. Только две книжки были в хорошем состоянии: «Остров сокровищ» и «Двадцать тысяч лье под водой», но эти книги были моими самыми любимыми. Долго я не решался их отнести, потом все же решился. «Накоплю денег, снова куплю», — подумал и отправился в магазин.

Дождь все не прекращался. Уже от водосточных труб тянулись мутные потоки, а на шоссе блестели широкие лужи.

За книги я получил целый рубль, и мне стало недоставать только пятидесяти копеек. Я вспомнил, что утром в школу мама должна мне дать пятнадцать копеек на кофе и бублик. Приплюсовав эти деньги к собранной сумме, я получил один рубль шестьдесят пять копеек. Но где взять остальные? Усевшись на подоконник, я смотрел на запотевшее стекло, на капли, которые соединялись и струйками стекали вниз. И вдруг за окном я увидел нашу акацию и сразу вспомнил, что в парке висит объявление: «Ребята! Помогайте озеленять наш поселок. Собирайте семена акации» — и чуть ниже приписка: «Приемный пункт в оранжерее. 1 кг стручков — 50 копеек, 1 кг семян — 70 копеек». Накинув мамин плащ, я взял бидон и помчался к кладбищу — там были целые заросли акаций.

Дождь все не переставал. Беззвучно стекал по стенам домов и стволам деревьев, шуршал в листве, булькал в лужах. Я прибежал в самый конец кладбища, где кусты акаций отделяли последние могилы от посевов проса. Пригибая ветки, я начал рвать скользкие стручки. Через полчаса я остановился передохнуть и только тут заметил, что совсем рядом от меня стайка мокрых воробьев прямо под чучелом клюет осыпавшееся просо. Воробьи не обращали никакого внимания ни на меня, ни на чучело. Время от времени какая-нибудь птаха садилась прямо на чучело и, как бы посмеивалась над ним, чистила свой клюв. Так и работали мы рядом: воробьи в просе, а я у акаций. Только когда начало темнеть, птицы улетели, а вслед за ними к оранжерее побежал и я.

Стручки оказались очень легкими. Я принес полный бидон, но в нем оказалось чуть больше трехсот граммов. Я получил всего двадцать копеек.

Когда я перед школой бежал в мастерскую, вовсю сверкало солнце. У меня, в кармане гремели один рубль восемьдесят пять копеек. Вбежав в мастерскую, я протянул мастеру деньги и, задыхаясь, проговорил:

— Вот деньги… Здесь не хватает пятнадцати копеек. Я вам завтра принесу. Честное слово… Мне мама даст на завтрак…

— Какие деньги? — нахмурившись, пробасил мастер.

— Вы вчера… чинили мой велосипед…

— Ну и что?

— Я вам два рубля должен…

— А-а! Это хорошо. Давай беги купи на все папирос… И живо сюда!

Мой дед и отец были охотниками. Я тоже увлекался охотой. Мой дядя, решив, что по традиции и мой брат Толька будет охотником, как-то подарил ему одностволку. До этого Толька никогда никого не убивал. Даже из рогатки он не сбил ни одного воробья. Целый год ружье висело на стене необстрелянным. Каждый раз, заезжая к нам, дядя спрашивал, много ли Толька набил дичи, и, узнав, что он вообще не ходил на охоту, начинал ему втолковывать, какие качества прививает охота. И все мои родственники поддакивали ему и кивали головами. Вначале они только поддакивали, потом подтрунивали, а потом, видя, что до Тольки ничего не доходит, стали откровенно издеваться: двоюродный брат ехидно рассказывал разные случаи про трусов, двоюродные сестры в глаза Тольке хихикали и стеснялись ходить с ним по улице. Особенно горячилась моя тетя. Она просто требовала соблюдать семейные традиции. Тетя говорила, что мужчина не охотник — это вообще не мужчина. Каждый раз увидев Тольку за чтением книги, тетя подсовывала ему описания жизни животных и справочники по охотугодьям.

Толька любил музыку и мечтал стать музыкантом, но тетя и слышать об этом не хотела. Она говорила, что у Тольки совершенно нет слуха, что ему еще в детстве медведь на ухо наступил и что она вообще не потерпит в семье «всяких Сен-Санчиков и Мендельсончиков». И все родственники соглашались с ней и говорили Тольке:

— Эх ты, голова! И что из тебя выйдет?!

И вот однажды родственники, наконец, уговорили Тольку пристрелять ружье в саду. Они прикрепили на сарае мишень, отсчитали пятнадцать шагов и дали Тольке ружье. Толька прицелился и выстрелил. И не попал не только в мишень, но и в сарай. Ствол ружья подкинуло, и вся дробь улетела куда-то кверху. Не найдя в досках ни одной дробинки, родственники схватились за животы и стали покатываться со смеху. Особенно хохотала тетя. С ней чуть не случился обморок.

Толька думал, что после всего этого его оставят в покое, но не тут-то было. Родственники решили, что у него просто нет навыка, но что он появится сам собой на охоте. Они были убеждены, что Толька прирожденный стрелок и что у него в крови охотничий инстинкт. На другой день Тольке купили снаряжение: куртку, рюкзак, патронташ, ягдташ, болотные сапоги и еще что-то. Потом все это надели на него, набили в рюкзак еды и пожелали ни пуха ни пера. Потом Толька рассказывал мне, что ему совершенно не хотелось идти на охоту, но он не знал куда деться, и ноги сами собой несли его к лесу. «И вдруг, — рассказывал Толька, — мне пришла в голову блестящая мысль. Я пошел не в лес, а к приятелю — музыканту. У приятеля я скинул свои доспехи, переоделся, и мы стали заниматься музыкой»…

• Предыдущая
• 7/24
• Следующая