Дата Туташхиа - Амирэджиби Чабуа Ираклиевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/177
• Следующая

Чониа снял мешочек с гвоздя и понес к плите. Квишиладзе с тоской в глазах проследил, как исчезают остатки его запасов.

– Хороший ты человек, Квишиладзе. Отдавать так отдавать вот так – с открытой душой, не думать, не считать, не маяться, – сказал Варамиа после долгой паузы и перекинул загипсованные руки к стене, будто поленья.

– Ну уж не думал, не считал, – слышать надо было, как дыхание у него свело, а поглядел… словно ястреб за перепелкой кинулся. Он как рассудил? Съем я муку один, другим не дам – больше чем на три дня мне все равно не хватит. А придут к кому-то из них, они мне шиш под нос. Вот он и размахнулся, а то как же!.. Один расчет, брат ты мой, – сказал Чониа и зачастил мешалкой.

Кучулориа поправил было подушку, забыв, что любое движение вызывало в позвоночнике острую боль, и вскрикнул.

– Откуда тебе знать, так я подумал или по-другому? – сказал Квишиладзе. – А если даже на уме у меня один расчет, то и расчет не дурной, и поступок не худ. Если уж хочешь правды, так с такой мразью, как ты, делиться последним мне совсем не в радость, но долг есть долг, и я должен поступать по-человечески.

– Такие, как ты, Чониа, всегда готовы других ядом обмазать, – вступился Варамиа. – Квишиладзе поделился с нами мукой – плохо ли это? Нет, всегда найдутся охотники замарать, испоганить доброе дело. Раз завелась у тебя дурная мыслишка, гони ее от себя. А ты не только что подумать, ты и наговоришь дурного в лицо.

– Полно ссориться из-за пустяков, – остановил их Кучулориа, – на два дня нам хватит, а там придет жена Квишиладзе… как жену-то твою звать, Квишиладзе?

– Она ему не жена, – с удовольствием вставил Чониа. – Звать ее Цуца, и жена она чужая, Квишиладзе мне сам сказал.

В палате замолчали. Часто-часто моргая, Кучулориа переводил взгляд с Чониа на Квишиладзе. Не скрою, разговор их меня уже заинтриговал, и я прислушивался из-за шторы все внимательней.

Чониа собрал у всех посуду, поделил гоми, сыра не осталось ни кусочка. Они глотали пустое гоми и молчали.

– Так, значит, Цуца эта тебе не жена, – заговорил наконец Кучулориа, – чья же она жена?

Квишиладзе облизнул пальцы и сказал:

– Была за Спиридоном Сиоридзе. Он пропал, не знаю где. Может, и в живых уже нет. А жениться я на Цуце не могу, пока не узнаю, жив он или нет. И священник говорит: пока точно не разузнаешь, жениться нельзя, а узнаешь, тогда уж можно.

– Ну, ладно, а Спиридону Сиоридзе, или как там его еще, в чего бы ему пропасть, а? – спросил Кучулориа.

– Да пропади они все пропадом, все бабье племя, извести бы их, нынешних, всех до единой, – забарабанил вдруг Чониа, – поедом небось ела своего Сиоридзе, полюбовница нашего разлюбезного Квишиладзе. Терпеть, видно, мочи не стало, бедняга и подался куда глаза глядят.

– Не любовница мне Цуца – жена, только мужем своим назвать меня не хочет. «Не могу, говорит, пока перед богом и людьми я тебе не жена».

– Если она другому жена, как же она твоей стала? – спрсил Чониа.

– Расскажи, а… Послушать бы про этого Спиридона Сионидзе, что за история? – попросил Кучулориа.

– Так и быть. Доем и расскажу, – подумав немного, согласился Квишиладзе.

Все приготовились слушать. Чониа быстро собрал посуду, сложил ее в котел и уселся на табуретке – весь внимание.

Квишиладзе кончил наконец жевать, еще раз облизнул пальцы, сунул под спину подушку, обвел глазами палату и сказал:

– Видит бог, не знаю, что и рассказывать. Три года тому назад Спиридон Сиоридзе взял и пропал. Вот и весь сказ.

Все ждали услышать длинную историю и теперь растерянно глядели на Квишиладзе.

– Вот так взял и пропал? И больше ничего? – заговорил Кучулориа.

Квишиладзе кивнул.

– Была, наверное, причина. Ни с того ни с сего взять да пропасть – кому это в голову придет? – сказал Чониа.

– Была, наверное, как не быть! – согласился Квишиладзе.

– Ну, куда хоть поначалу отправился, не говорил? – спросил Варамиа.

– Ничего не сказал, совсем ничего.

– Видно, такой человек, жди не жди, ничего не скажет, – предположил Кучулориа.

– Это почему же?! – удивился Чониа.

Кучулориа задумчиво почесал в затылке.

– Человек, который возьмет да уйдет, провалится невесть куда и перед уходом слова не скажет, куда собрался… такой разве будет перед уходом языком чесать, куда да зачем иду? Нет не скажет!

– И чего он только мелет? Уши вянут слушать, – возмутился Чониа. – Чтоб у такого здоровенного мужика да такие мозги куриные. Мать ты моя, чего он здесь накудахтал!.. Ну и что дальше было? Объявился он хоть раз или нет?

– Нет, не объявлялся. Говорю, пропал. Может, его и в живых нет, не знаю.

– И что же, эта беридзевская баба, ну Цуца твоя – что ж она, так ничего и не знает про своего мужа, про этого Спиридона Сиоридзе? – не поверил Чонна.

– Никакая она не Беридзе, а Догонадзе, но порядок есть порядок, и пишется она по мужу. Про Спиридона ничего она не знает. Сказала бы мне, если б знала. Что Цуца? Деревня наша Квеши какая большая, а что со Спиридоном Сиоридзе – ни один не скажет.

И опять стало тихо. Посидели, помолчали и вдруг как загалдят… Так дней пять и шумели, и все про Спиридона Сиоридзе, кто да что. Обо всем расспросили, все разузнали, даже во что обувался, и любил ли поесть, и что из еды-питья предпочитал – все выяснили. А вот зачем и куда пропал – в этом к согласию никак не могли прийти. Этот Спиридон Сиоридзе уже поперек горла у меня стоял, меня мутить начинало только от одного его имени. Я уже хотел было строго-настрого эти разговоры прекратить, но Чониа меня опередил. Соскочил он с кровати, схватил полено да как заорет:

– Если какая сука еще раз это имя протявкает… полено видите? Голову размозжу.

Все замолчали и больше про Спиридона Сиоридзе – ни слова, а то, ей-богу, я бы с ума съехал.

Все это, как я вам уже говорил, случилось позже, на пятый или шестой день, а до этого вот как все было. Квишиладзескую муку и правда съели за два дня. На третий день все кто как исхитрился – прилипли к окнам, но ни к одному из них не пришли. Вечером, уже в темноте, меня подстерег на балконе Чониа и попросил конверт: напишу, сказал, семье, пусть навестят, а то с голоду подохну. Я зашел в комнату дяди, где лежали мои вещи, и принес Чониа конверт, бумагу, перо, чернила. Он тут же сел писать.

– Зря ты, Чониа, в темноте пишешь, глаза испортишь, – сказал Кучулориа, видно рассчитывая слово за слово выведать, куда и кому пишет Чониа.

– Пусть лучше, браток, мои глаза пропадут, чем мы все – с голодухи. Родственник у меня здесь в Самтредиа, может, подбросит чего-нибудь, хоть по губам размазать, а то никого не видать, – ответил Чониа, поняв, что надо утолить любопытство своих соседей.

Время уже ко сну. Сидим мы втроем: я, дядя Мурман и Хосро, лампа у нас горит, ужинаем. Вижу, на столике лежит конверт, который я Чониа дал, вглядываюсь в адрес и разбираю: на конверте – имя возлюбленной Квишиладзе Цуцы Сиоридзе.

– Это что такое? – спрашиваю я своих.

– Да Чониа принес. Квишиладзе, видишь, грамоты не знает, так он за него написал. Прихвати, просил, как в Пот пойдешь, бросишь в ящик.

– Наверное, Квишиладзе харчей просит. С этим тянуть нельзя, да и лекарств из Поти привезти надо, – сказал дяди Мурман.

Мы ужинали, а я все думал о том, что Чониа говорил мне одно, а Хосро – другое, и адрес на конверте – совсем не тот. Но я ничего не сказал. Мне самому нужно было в Поти – крыс привезти. В прошлое лето я вывел одного крысоеда, назвал его Фараоном. Покупателя на него тогда у меня не нашлось. Я его сдуру и пустил в лазарете. А тут и покупатель объявился, но расставаться с Фараоном мне было уже жалко – отличный людоед из него получился, и стоил он куда дороже, чем покупатель давал. Так и остался Фараон при лазарете, всех крыс извел, на версту кругом – ни одной не найдешь. Теперь изволь ходить за ними в Поти – охотиться в пакгаузах потийского порта, я там крысоловки расставлял. Я и надумал – заодно захвачу с собой и Фараона, в Поти у меня клиент объявился новый.

• Предыдущая
• 26/177
• Следующая