Тогайский дракон - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 39

Почти все собравшиеся закивали, соглашаясь, и Бринн с особой остротой почувствовала, что вернулась домой. Не все тогайские племена дружественно относились друг к другу, а иногда между ними случались даже вооруженные стычки. Но что существовало всегда — это взаимное уважение и понимание того, что в картину мира в целом они вписываются как единый народ — гордые тогайру.

Внезапно девушка заметила на лице старика Барачака смущенное и даже подозрительное выражение.

Она не слишком удивилась, когда, вдоволь наговорившись, пошла вместе с супружеской парой к ним домой и старик сказал:

— Я знаю Кейлин Кек. Когда-то охотился вместе с ними. Там нет семьи Дариель.

Бринн заметила, как Тсолана мягко, но решительно положила руку на плечо мужа, как бы напоминая, что Бринн — своя, тогайру.

И все же девушка понимала опасения Барачака. Кейлин Кек — небольшое племя, всего человек триста и около двадцати семей. А сейчас, под тяжелой пятой Бехрена, приходилось подозревать каждого.

Она остановилась, ее спутники тоже. Она поглядела в глаза старику.

— А семью Тсочак ты знаешь?

По лицу Барачака скользнуло выражение печали, потом он широко раскрыл глаза.

— Керегу и Далана? — неуверенно спросил он.

— И их дочь Дариель, уцелевшую в то страшное утро, когда их убили, и навсегда сохранившую воспоминание об их гибели в своем сердце, — закончила Бринн.

— Дариель, — прошептала Тсолана.

— Так ты — их маленькая дочка? — спросил старик, вглядываясь в лицо девушки. — По возрасту вроде бы подходишь…

— Бедняжка, — сказала его жена, с сочувствием и одновременно как бы покоряясь неизбежности, вытекающей из реалии их нынешней жизни.

Она подошла к Бринн и положила ей на плечо руку тем же жестом, что прежде Барачаку.

Девушка яростно мотнула головой, не позволяя жутким сценам убийства родителей снова вспыхнуть перед ее мысленным взором. Сейчас не время выказывать слабость, а боли можно позволить переплавиться лишь в яростное желание освободить порабощенный народ.

— Я ушла одна, на следующий день, — объяснила она, — II не знаю ничего о своем племени… Они все еще кочуют по степи?

— Скорее, живут в такой же деревне, как наша, — ответила Тсолана.

— Мало кто живет теперь по-старому, — добавил старик. — Тогай сильно изменился.

— Стал цивилизованным, — с явным огорчением сказала его жена.

Спустя несколько минут они в молчании подошли к маленькому невзрачному дому. Барачак дождался, пока все удобно расположились, и только после этого приступил к расспросам.

— Как ты выжила? Какое племя приняло тебя? Они все еще здесь, в предгорьях?

Тон его расспросов и возбужденный огонек в глазах подсказали Бринн, что она среди своих, среди истинных тогайру, страстно желающих жить, придерживаясь обычаев, которые были у них до прихода ненавистных бехренцев. Девушка испытала чувство огромного облегчения. Ей, конечно, и прежде не верилось, что тогайру под давлением завоевателей полностью отказались от того, что было им присуще, но все же прошло уже десять лет… всякое могло случиться.

— Я жила не в племени, — ответила она, — И даже не в Тогае. Я путешествовала к северу от гор.

Как широко раскрылись у них глаза! Конечно, тогайру были кочевниками, однако никогда не переступали определенных границ, одной из которых служила горная гряда Пояс-и-Пряжка. Очень немногие тогайру переваливали через нее, еще меньше — да практически никто! — когда-либо возвращались.

— В то, что ты говоришь… — начал Барачак, но замолчал, просто покачав головой.

— Слишком трудно поверить? — закончила за него Бринн. — Уверяю вас, если бы вы знали обо мне все, глаза у вас и вовсе выскочили бы из орбит!

Она достала из кармана берет поври и натянула его на голову. Старики непонимающе смотрели на нее.

У девушки мелькнула мысль вытащить меч и заставить его вспыхнуть, но она отбросила эту идею. Не стоило сразу открывать слишком много даже этим двоим, хотя им она уже полностью доверяла. В конце концов, у них есть друзья, с которыми они, не удержавшись, могут поделиться захватывающими новостями, а бехренцы наверняка теперь станут подслушивать разговоры Барачака и Тсоланы, как это уже происходило в отношении самой Бринн.

— Это головной убор, который высоко ценится у расы могучих и злобных карликов, называемых поври, — объяснила она. — Многое из того, что я ношу, когда-то принадлежало им.

— Ты подружилась с карликами? — спросила Тсолана.

— Нет.

— Значит, ты сражалась с ними. Это трофеи?

— Я никогда не видела ни одного поври. Все это я нашла в логове совсем другого, гораздо более могущественного врага, глубоко в недрах гор. Это создание может разрушить до основания целую страну!

Старики изумленно посмотрели друг на друга, но тут же усмехнулись, явно сомневаясь в ее словах.

— И ты убила это создание? — спросил Барачак.

— Нет, дракон едва не прикончил меня.

— Ах да, дракон… — протянул тот по-прежнему с недоверием в голосе.

Бринн тем не менее постаралась сохранить спокойствие.

— Но я сбежала от него и даже кое-что прихватила с собой.

— Дорогая моя, да с тобой не соскучишься, — заметил старик.

Девушка в ответ лишь улыбнулась. На этом разговор закончился. Она устала, а завтра ей предстояла важная встреча.

Астамир смотрел на красный пояс, свисающий с крюка, прибитого к двери его маленькой скромной комнаты. Красивый пояс — множество оттенков красного, близкого к цвету крови; символ жизни его древнего тайного ордена мистиков Джеста Ту. Астамир был одним из четырех среди полутора сотен братьев и сестер ордена, удостоившихся пояса Жизни, и все же, снимая его с крюка и повязывая вокруг талии, чтобы приталить коричневую тунику, не испытывал какой бы то ни было гордости.

Если бы он испытывал это чувство, то был бы недостоин красного пояса.

Нет, Астамир носил пояс с чувством скромного оптимизма, распространяющегося не только на него самого, но и на всех людей в мире. Он был Джеста Ту, ведущим жизнь вдали от мирских страстей, в неспешных размышлениях и в надежде, что обретя в конце концов истинное понимание жизни, смерти и своего предназначения, достигнет абсолютной просвещенности.

Джеста Ту был маленьким орденом. Их единственный монастырь, Обитель Облаков, находился высоко в горах, там, где заканчиваются тогайские степи и пустыни Бехрена; да еще немногие собратья странствовали по большому миру.

Очень немногие, поскольку бехренские ятолы были нетерпимы к Джеста Ту, а тогайру мало что знали о них.

Большинство Джеста Ту вели происхождение от бехренцев, а корни остальных, и среди них Астамира, уходили в тогайские степи. Однако все они оказались в Обители Облаков в очень юном возрасте и почти не сохранили воспоминаний о прошлой жизни. Кое-какие представления о большом мире они получали из ученых трудов и рассказов собратьев, но по большей части вели замкнутую жизнь в горном доме, построенном на вершине утеса, куда вела лестница длиной в пять тысяч ступеней.

Сквозь обращенное на юг маленькое окно до Астамира донесся сначала треск, потом оглушительный грохот, но это лишь позабавило, а ничуть не напугало сорокалетнего мистика. Молодые Джеста Ту практиковались в работе с магическими камнями, готовясь к празднику осеннего равноденствия, который должен состояться сегодня вечером. Тогда молнии и огненные шары осветят вечно затянутое туманом ущелье под мостом Ветров. Астамир улыбнулся; предстоящий праздник радовал его, и к тому же он знал, что его вклад в действо доставит удовольствие его младшим собратьям.

В Обители Облаков мало кто умел работать с магическими драгоценными камнями так хорошо, как Астамир, хотя и он, без сомнения, уступал в этом монахам церкви Абеля из северного королевства Хонсе-Бир. Дело в том, что в глазах Джеста Ту эти камни вовсе не были священными; во всяком случае, не более, чем трава, ветер и другие творения и проявления природы. Мировоззрение мистиков основывалось на чувстве внутреннего мира и удовлетворенности, на гармоничном слиянии разума, тела и природы. Джеста Ту высоко ценили магические драгоценные камни. И тем не менее не считали их священными и уж тем более Божьим даром.