Восхождение самозваного принца - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 35

Их союз пошел на пользу обоим, подумала Джилсепони. Роджера она тоже знала очень давно — с того самого времени, когда ему дали прозвище He-Запрешь, ставшее теперь его фамилией. Она помнила Роджера мальчишкой-подростком: хвастливым, немного дурашливым, но весьма смышленым. Было в его характере и еще одно удивительное качество — какое-то неуловимое душевное обаяние. В мрачные и тяжелые годы, наступившие после войны с демоном-драконом, Элбрайн и Джилсепони смогли сполна оценить обаяние Роджера, что и сблизило их с этим парнишкой. Повзрослев, Роджер вернул себе свою прежнюю фамилию — Биллингсбери, однако спустя несколько лет после смерти Элбрайна он вновь стал Роджером He-Запрешь, на сей раз уже официально… Как же он внутренне возмужал! И ведь это происходило у нее на глазах. Джилсепони до сих пор помнила, с какой радостью она узнала, что Дейнси и Роджер — ее самые близкие друзья на целом свете — собрались пожениться. Как она скучала по ним в последние месяцы! Сколько раз поднималась в комнатку, которую он занимал в Чейзвинд Мэнор, желая рассказать ему про свои прогулки и беседы с Данубом, и останавливалась на пороге, спохватываясь, что Роджер сейчас далеко от Палмариса.

Джилсепони искренне радовалась, что Дейнси и Роджер оказались рядом с нею именно сейчас, когда в ее жизни назревали столь значительные перемены.

В этот день звучало много речей и приветствий, и сам он был под стать погоде: с одной стороны — немного печальный, а с другой — торжественный, словно танец желтых листьев за стенами часовни. Церемонию освящения часовни открыл бывший настоятель Сент-Прешес, а теперь просто священник Браумин Херд. Он начал с воспоминания о днях своего пребывания в Санта-Мир-Абель, где познакомился, а потом и сблизился с магистром Джоджонахом, став его тайным последователем. Этот человек, бывший его наставником и добрым другом, безошибочно понял, что тогдашний отец-настоятель Маркворт сбился с праведного пути и что Эвелин Десбрис, заклейменный еретиком, должен быть назван святым. Во время этой длинной речи у Браумина несколько раз срывался голос: путь тех, кто следовал воззрениям брата Эвелина и магистра Джоджонаха, был полон трагических событий. Взрыв на горе Аида, уничтоживший демона-дракона, погубил и самого Эвелина. Магистр Джоджонах закончил свои дни на костре, зажженном яростью и ненавистью отца-настоятеля Маркворта.

Третьей невосполнимой утратой стала гибель Элбрайна, убитого в последнем, завершающем сражении войны с демоном-драконом. Он был убит зверем, обитавшим внутри Маркало Де'Уннеро, и отцом-настоятелем Марквортом, в которого вселился дух уничтоженного демона.

— Тьма, царившая в тогдашней церкви, была сродни хищному зверю, который взрастил и выпестовал в себе Маркало Де'Уннеро, — говорил священник Браумин. — Сила, которую Де'Уннеро мыслил направить во благо абеликанского ордена, погубила его самого вместе с его наставником Марквортом, но в то же время уничтожила и много прекрасного, что было в нашем мире.

Произнося эти слова, он смотрел прямо на Джилсепони. Голубые глаза женщины блестели от слез. Однако она стиснула зубы, украдкой смахнула слезы и даже сумела слегка улыбнуться и кивнуть Браумину, показывая, что согласна с тем, что он сказал.

Закончив свою речь, Браумин уступил место магистру Фио Бурэю из Санта-Мир-Абель.

Джилсепони сразу поняла, что однорукий магистр чувствует себя куда менее уверенно, чем Браумин. Бурэй говорил быстро, и хотя его слова о днях правления Далеберта Маркворта во многом перекликались со словами священника Браумина, Джилсепони они показались не совсем искренними.

Она догадалась: слова магистра Бурэя шли не от сердца. Его сердце не откликалось на эту проникновенную речь, оно было далеко и от освящения часовни, и от канонизации Эвелина. Оно было далеко от всего, что нынче происходило внутри и вокруг абеликанского ордена. Фио Бурэй не являлся истинным верующим. Он просто приспосабливался к обстоятельствам, ни на миг не забывая о собственных устремлениях.

Джилсепони постаралась заглушить внутри себя этот осуждающий голос. Что бы ни двигало Бурэем, он находился на одной стороне с Браумином. Возможно, его сердце было не столь благородным, но имело ли это какое-нибудь значение, если его действия все же шли во благо церкви и мира?

Речь магистра Бурэя была краткой, после чего он вновь уступил место священнику Браумину. Жест этот удивил Джилсепони и заставил ее одобрительно кивнуть. Она знала, что после Бурэя должен был говорить король Дануб. Позволив Браумину объявить об этом, магистр безоговорочно признавал значимость человека, которому предстояло быть первым священником часовни Эвелина.

Священник Браумин также оценил этот жест однорукого магистра. Пусть он поднялся на амвон лишь затем, чтобы объявить о выступлении короля, все равно это придало ему уверенности.

Король Дануб двинулся к амвону с горделивым достоинством, искренне восхитившим баронессу. В основе его лежала убежденность, способность идти на риск, не опасаясь потерпеть неудачу или оказаться в глупом положении. Дануб точно так же вел себя и с Джилсепони. Королю было достаточно лишь щелкнуть пальцами — и почти любая незамужняя женщина в королевстве с огромной радостью стала бы его супругой. При дворе в Урсале хватало красивых и утонченных дам. Почему же он предпочел добиваться благосклонности той, которая до сих пор продолжала сомневаться, стоит ли ей вообще выходить замуж?

Некоторые мужчины добиваются своих избранниц по причине обыкновенного тщеславия; ими двигает желание завоевать недоступное, в них просыпается охотничий азарт. Джилсепони была убеждена: Дануб руководствовался совсем иными устремлениями. Когда поначалу она отвергала его ухаживания, он не стал назойливо домогаться ее или идти напролом подобно менее цельным натурам вроде герцога Каласа. Таким отказ женщины больно бил по самолюбию, вызывал откровенный гнев и пробуждал решимость добиться желаемого любой ценой. Однако король Дануб проявлял поразительное терпение. За все эти годы он воспринимал отношение к нему Джилсепони как своеобразный урок, искренне стараясь принять ее точку зрения и понять ее чувства.

Горделивая уверенность была вызвана его стремлением приложить все усилия и — к какому бы результату они ни привели — принять, не сетуя, решение своей избранницы.

— Я хочу рассказать о том времени, когда впервые познакомился с Элбрайном и Джилсепони, — начал Дануб.

Услышав имя своего любимого, Джилсепони мысленно перенеслась в те далекие дни, после чего с удивлением обнаружила, что пропустила изрядную часть королевской речи.

— …да, в качестве моих пленников, — продолжал король Дануб, качая головой и неловко усмехаясь. — Сбитые с толку словами лживого человека, мы посчитали их обоих преступниками.

Джилсепони заметила, как магистра Бурэя слегка передернуло от эпитета, каким Дануб наделил Маркворта. От Браумина она знала, что внутри церкви было решено относиться к памяти отца-настоятеля Далеберта Маркворта с определенным уважением и не подвергать его осуждению, по крайней мере, в обозримом будущем. И вдруг — столь резкое заявление короля.

— Но вскоре после их пленения мы узнали истину, — продолжал Дануб. — Правду об Элбрайне, именуемом Полуночником, правду об Эвелине Десбрисе и правду о Джилсепони. С годами эта истина не померкла. Наоборот, она набирала силу и стала очевидной даже для упорно сомневающихся, Когда дух Полуночника вновь привел баронессу Джилсепони на Аиду и ей было явлено второе чудо Эвелина, спасшее всех нас от розовой чумы.

— Я счастлив присутствовать здесь, на освящении часовни, возведенной в память о человеке, который заслужил нашу признательность больше, чем кто-либо, за исключением лишь святого Абеля. Моя радость только возрастает, оттого что я вижу среди собравшихся и баронессу Джилсепони Виндон. А теперь я покорнейше прошу ее подняться сюда и рассказать нам, как она вместе с Эвелином сражалась против зловещего демона-дракона и о первом и втором чудесах на горе Аида.