Хромой странник - Рымжанов Тимур - Страница 34

• Предыдущая
• 34/62
• Следующая

Я дичал в своем логове. Чувствовал, что схожу с ума. Весна такому состоянию только способствовала. Отвлекал себя как мог. За прошедшую зиму я значительно похудел, пообносился. Собственноручно сделанные одежда и обувь были в заплатах, держались на честном слове. В то время, когда я только обживал эту уютную, но брошенную по какой-то причине деревеньку, выжег здесь все, что только мог. Все тряпки, домашнюю утварь. Срубил семь или восемь молодых елей, чтобы их хвоей забить пустующие дома. Я считал, что если в деревне и была какая-то эпидемия, то у меня либо был иммунитет к этой заразе, либо прививка, не зря ведь мне их в таком обилии всаживали в детском возрасте и в училище. И уж если я прожил здесь столько времени, то, стало быть, и дальше мне ничто не угрожает.

Я вышел на порог дома, с удивлением разглядывая пышный, наполнившийся буйными красками лес. Все избы покрылись легким налетом зеленого мха. Что и говорить, место было сырое, но не такое, как на болоте. В изумрудно-зеленой траве, выбивающейся из черной земли, словно драгоценные самоцветы виднелись крошечные цветы, в лучах солнца порхали бабочки, оживилась мошкара. Конец апреля выдался таким странным и необычным. Мои ассоциации весенних оттепелей всегда связывались с каким-то крайним неудобством: дни теплые, влажные, ночи прохладные, иногда с заморозками. А здесь все не так. Лес удивительным образом сохранял некоторую стабильность, собственный микроклимат. Деревья, как исполинские насосы, выкачивали влагу из почвы, не давая ей скапливаться в низинах и чащах. От реки дул свежий ветер, создающий устойчивый сквозняк. Дни были теплые, и даже зарядившие было на прошлой неделе дожди не могли испортить томительного и в то же время радостного ожидания весны. В кустарнике, успевшем покрыться мелкими, только что выбившимися из почек листьями, зашуршали ветки, неясный силуэт скрылся за деревьями на тропинке в овраг. Я оглянулся в сенцы, бросил взгляд на арбалет, стоящий как раз возле входа, но в какой-то момент в гуще весенних ароматов почувствовал чуть кисловатый запах свежеиспеченного хлеба. На нижней ступеньке, на подстилке из сухой соломы лежал свежий каравай небольшого размера, стояли крынка сметаны и деревянная плошка с горсткой очищенных лесных орехов.

– Спасибо, люди добрые! – выкрикнул я, обращаясь к тому, кто наблюдал сейчас за мной из низины, прячась за густым подлеском.

После истории с Гаврилой и его сыном Алешкой люди с окрестных селищ стали относиться ко мне чуточку проще. Если вдруг встречались мне в лесу, все же подходить и заводить разговор боялись, но останавливались, кланялись издалека, снимая шапки, и тут же спешили удалиться. Вот и стали задабривать «злого Ареда», принося ему дары, чтоб не прогневался да не наслал какой напасти. Это была очень интересная и, я бы даже сказал, забавная игра. Обмен жестами доброй воли с каким-то тайным, сакральным смыслом. Идти в город, чтобы продавать все то, что я успел наковать за остаток зимних месяцев и начало весны, не представлялось возможным. Мало того, что требовалась лодка, которой у меня не было, чтобы переправиться на другой берег реки, я еще не был уверен в том, что все мои поковки кто-то купит. После того как местный епископ обложил меня проклятиями с ног до головы, я не видел смысла в таком путешествии. В какой-то момент принимать подношения местных жителей просто так стало совсем уж неудобно, потому я решил немного изменить сложившуюся традицию.

Ближайший хутор, или селище, как здесь говорили, находился в семи километрах, в глубине леса, у крохотного озера, образованного бьющими из-под земли родниками. Хуторок был славный, очень живописный. Примерно двадцать дворов, очень добротных, сытых. Если идти от моей кузницы прямо к озеру по тропинке, то выйдешь к капищу, языческому храму, который был как раз напротив деревни на противоположном берегу озерца. Вот туда-то по ночам я и стал подкладывать свои поделки. Первый раз решил положить пару хороших серпов и одну очень добротную косу, которую доделал за бывшим кузнецом. Буквально на следующую ночь вместо моих скромных поделок возле храма на широком пне оказалась корзина с припасами и мешок пшеницы, которых при моих скромных запросах хватило примерно на неделю. И что самое интересное, местные жители видели в каждом предмете, оставленном мною, некий символ. Так, если я клал на пень у капища серп или косу, мне приносили зерно или хлеб. Если тяпку, мотыгу или лопату – приносили овощи. За бронзовые коровьи бубенцы и подковы мне приносили мясо и масло. За топор плюс ко всему приносили медовую брагу или мед и, похоже, были очень довольны таким символическим обменом, видя в нем некую форму общения.

Земля уже подсохла, и я смог заняться углублением ям. Угля требовалось очень много, да и готовить новое железо придется самому. Из последних остатков металла, найденных в мастерской, изготовил иглы. Сделал еще с десяток серебряных, две золотых и бронзовые иголки. Коль скоро местные так буквально понимали наш символический обмен, то и такой намек должны уловить. Я даже не сомневался, что за добрых два десятка отменных игл из разного металла мне обязательно принесут отрез какого-нибудь полотна, а то впору хоть самому заводить овец и осваивать ткачество. Шкуры животных, кожа – это великолепные материалы, но хотя бы нижнее белье нужно делать из нормальной ткани, ходить в коже на голое тело не очень удобно.

К счастью, деревенские мой намек поняли и уже вечером того же дня положили на пень три аршина хорошего домотканого льна и мешок овса, как бы авансом, в надежде, что я принесу им еще серп или косу. Один серп у меня был, а вот косу придется делать. Благо, что на этот инструмент не требуется очень уж качественное железо. Пришлось оторвать кусок проволоки от моего громоотвода, который так ни разу и не сработал, чтобы заняться косой. Для хорошего мастера, без помощников – полдня работы не в самом авральном режиме. Я думал было растянуть эту работу на весь день, но не вышло. Как раз перед закатом на тропинке в лесу послышались шаги, и во двор мастерской пришли семеро мужиков. Двоих я знал – это были Кузьма и Иван, охотники, встреченные в лесу зимой, когда я выследил подраненного ими лося – а вот остальные были незнакомые.

– Беда у нас, Аред-батюшка, беда стряслась. Матфей, Василия бондаря сын, пошел в лес лыко драть да повстречал медведицу с приплодом. Поломала она Матфея, крепко подрала, пока отбили… Не ровен час преставится отрок, он Василию един наследник остался.

Я только сейчас заметил, что одного деревенского они оставили на опушке, чтоб даже на двор мне не заносить.

Рассказав историю о бедном отроке, Кузьма снял шапку и рухнул на колени, вслед за ним последовали и остальные мужики.

– Помилуй, батюшка! Не дай сгинуть чаду!

Я заметил, что возле носилок, которые крестьяне чуть ли не бегом волочили по лесу целых семь километров, притаилась старуха. Видать, та самая знахарка Авдотья, что зимой Гавриле посоветовала с Алешкой ко мне обратиться.

– В дом его несите! – только и сказал я, снимая фартук. – И Авдотье скажите, что и ее помощь мне понадобится!

Два раза мужикам повторять не пришлось. Они тут же метнулись к носилкам, а я только сбил жерди возле ограды, чтобы им удобней было пронести пациента. Вот так все и получается. Ты про себя думаешь, что всегда сможешь заработать на хлеб крепким ремеслом, любимым делом, а выходит, что от тебя ждут не только доброй ковки, а еще и знахарства! Вот никогда бы о себе не подумал, что скудные знания, которые когда-то по неволе почерпнул от бабки моей, травницы, от мамы, врача, да из курса выживания в училище, станут такими важными. Это я панически боялся заболеть, подцепить какую-нибудь заразу, вот и старался для себя, делал лекарства. На местное население я никак не рассчитывал.

Бабка Авдотья без всякого стеснения прошла в дом и тут же осмотрела каждый угол. Сипло вдыхая, унюхала, старая, под крышей вязанки первоцветов, нашла на столе ступки и реторту, хитро прищурившись, осмотрела все сушильни для трав и грибов с видом знатока.

• Предыдущая
• 34/62
• Следующая