Перстень Мериада (СИ) - Романовская Ольга - Страница 40

Стелла поглаживала Ферсидара, надеясь на то, что Женин не соврал, расхваливая его достоинства. Она покосилась на рыжего жеребца Алилаша — да, пожалуй, ещё неизвестно, кто выиграет.

По скаллинарской традиции его хвост был обрезан у плюсны и завязан затейливым узлом.

Кони замерли. Сетур взмахнул рукой — и ветер засвистел в ушах.

Жеребец Алилаша вырвался вперёд, но у ручья, на середине дистанции, Ферсидар оправдал слова Женина. На финише он опередил рыжего на целый корпус.

Алилаш кусал себе губы от злобы. Ему не хотелось признавать, что его обошла какая-то чужестранка, но десять талланов были проиграны, с этим ничего не поделаешь. Девушка приняла их со снисходительной улыбкой.

Зазвучали весёлые звуки рожков, и женщины, позабыв о былой благопристойности, пустились в пляс под дружные хлопки мужчин.

Сыновья под руки вывели к танцующим Тамируша. С трудом подняв кверху руку, призывая к тишине, он сказал:

— Сегодня мы славим нашу гостью. Веселитесь, друзья мои!

Алилаш нахмурился. Кто-то за его спиной засмеялся и ядовито прошептал: «Великий воин, лучший наездник посрамлён женщиной!». Скаллинарец стиснул кулаки и ушёл. Он привык побеждать, а проигрывать не хотел и не умел.

Жалата осторожно тронула принцессу за рукав:

— Отец зовёт разделить с ним трапезу. Нехорошо заставлять старших ждать.

Кивнув, девушка последовала за ней.

— Вы слишком доверяете ей, отец, — говорил Алилаш, укутывая ноги старика.

Тамируш молчал. Глаза его были закрыты, руки неподвижно лежали на коленях, но сын знал, что он его слышит. Ещё бы не слышал — он ведь склонился к самому его уху!

— Она сеет раздор, — ядовитым шёпотом продолжал Алилаш.

— Вздор! — едва разомкнув губы, ответил Тамируш.

— Она развращает женщин. Посмотрите на Жалату: она танцует с ними и смеётся!

— Пусть смеётся. Или ты хочешь отнять у неё смех? — Старейшина открыл глаза и пристально посмотрел на сына. — Молодость должна веселиться, молодость ещё не знает, что в мире есть боль и страдания. А ты просто обижен на эту девушку. Берегись, Алилаш, обида разъедает сердце!

Алилаш крепко сжал губы и подложил под голову отцу валик, набитый конским волосом. Старик снова прикрыл глаза и кивком головы отпустил его.

Погасив огонь, Алилаш вышел. С улицы на него пахнуло прохладой; со стороны ручья донеслись громкие крики и смех. Ему не нравился этот смех, именно этот смех, вызванный тем, что там сидела она, эта чужестранка с рыжеватыми волосами. Нахмурившись, Алилаш зашагал туда с твёрдым намерением прекратить это, но на полдороги передумал. Пусть смеётся, пусть Жалата дышит вместе с ней воздухом свободы — завтра всё будет по-прежнему.

Улыбнувшись, скаллинарец тихо прошёл между шатрами и вышел в степь. На фоне её глубокой спокойной темноты нервно трепетали языки костров. Он взглянул на небо и, по привычке подумав: «Звёздное, значит, к утру похолодает», окунулся в темноту степи. Он знал её с детства, она никогда не была ему чужой.

Алилаш любил степь: тут было всё спокойно и неизменно. В детстве ему казалось, что она понимает его и порой даже молчаливо сочувствует. Именно ей он доверял свои сокровенные мысли, сюда уходил, чтобы скрыть от других позор. Сюда же он пришёл и после болезненного поражения прошлым вечером.

Скаллинарец сел на землю, прислушиваясь к лёгкому шёпоту травы. Несмотря на то, что он давно всё обдумал, он никак не мог решиться. Нет, он не боялся (трусов Алилаш презирал всем сердцем), просто опасался, что и после этого отец будет во всём потакать лиэнской принцессе. Наконец скаллинарец встал и зашагал на юг, туда, где перекликались в темноте погонщики. Алилаш знал, что лошадей сегодня не выгонят в степь, поэтому, не задумываясь, направился к загону. Так и есть: все лошади на месте, а погонщики собрались в кружок у костра. Скаллинарец прислушался: ему показалось, что среди голосов он различил голос Телифа. Да, это его голос, и он тоже смеётся, наверняка, над ним, Алилашем. Если так, не может быть даже мысли о жалости.

Пригнувшись, Алилаш перелез через ограду. Лошади знали его, его запах, поэтому не подняли шума. Ласково скользя руками по мокрым от росы бокам, отстраняя от себя тёплые морды с мягкими, покрытыми зелёным налётом губами, он искал глазами любимого коня отца. Наконец он нашёл его. Осторожно придерживая его, Алилаш одним движением перерезал путы и, накинув на шею аркан, медленно повёл коня к ограде, лавируя между стоящими и лежащими телами животных. Бросив взгляд на погонщиков, чей костёр яркой точкой пульсировал на том конце загона, Алилаш смело вскочил на спину лошади и вместе с ней перелетел через ограду.

Он медленно подъехал к коновязи возле шатра, в котором его род хранил свои сокровища, и спешился. Довольная улыбка скользнула по его лицу при виде того, что стражи нет на своём посту.

— Ушли веселиться? — ухмыльнулся Алилаш. — Что ж, мы повеселимся!

Он отвязал коня и поскакал прочь, в степь. Алилаш знал, что неподалёку, в часе езды, сохранились остатки прежней стоянки; там он и намеревался оставить лошадь.

Когда Алилаш вернулся в селение, была уже глубокая ночь; звуки праздника медленно стихали. Он прямиком отправился к шатру сестёр, почти наверняка надеясь застать там принцессу. Отогнув шкуру, заменявшую входную дверь, Алилаш убедился в справедливости своей догадки.

Стелла и Жалата сидели рядом друг с другом на набитых конским волосом подушках и о чём-то оживлённо шептались. Случайно обернувшись, принцесса поймала на себе его взгляд. Разговор оборвался, в воздухе повисло напряжённое молчание.

— Мы уже ложимся, Алилаш, — наконец сказала Жалата, поправив одеяло одной из младших сестёр. — Мы не думали, что мешаем тебе.

— Нет, не мешаете. Болтайте, сколько хотите, только никого не разбудите. И не забудь, Жалата, — уже уходя, добавил он, — завтра ты готовишь отцу завтрак. Так что встань пораньше.

Отойдя от шатра, Алилаш снова направился к тому месту, где хранились семейные реликвии. Не раздумывая, опасаясь, что кто-то может увидеть его, он шагнул внутрь и забрал со специальной подставки деревянный тотем. К счастью, он был небольшим и легко поместился под его свободной одеждой.

Побродив среди шатров, посидев у догорающих костров с родственниками, он нарочито отправился к себе «спать». Но спать ему не хотелось. Полежав, как на иголках, с три четверти часа, он осторожно, чтобы не разбудить братьев, встал и отправился к шатру сестёр. Было темно, но зажечь хотя бы лучину Алилаш не решился. Когда его глаза немного привыкли к темноте, он отыскал среди спящих Стеллу. Дышала она вроде бы ровно; волосы и руки разметались по подушке.

На цыпочках подойдя к изголовью принцессы, стараясь случайно не задеть что-нибудь по дороге, Алилаш приподнял подушку и засунул под неё тотем. По губам пробежала довольная улыбка: она не проснулась, только перевернулась на другой бок. Теперь-то он будет спать спокойно!

Сценарий следующего дня был предрешён накануне. С утра, конечно, обнаружили исчезновение тотема. Подняли шум, разбудили Алилаша, и тот, как и подобает, начал «следствие». Обыскав, для порядка, вещи всех обитателей селения, Алилаш победоносно показал найденный тотем Тамирушу. Конечно, он не забыл сообщить и о пропаже лучшего коня из их табуна, приписав его похищение Телифу. Естественно, этот факт тоже был подшит к обвинению Стеллы.

Она защищалась, как могла, привлекла в качестве свидетельницы Жалату, но чувствовала, что даже в глазах Тамируша её невиновность вызывала большие сомнения. А Алилаш… Глаза его блестели, гневные обвинительные реплики одна за другой слетали с языка, руки отчаянно жестикулировали. Похоже, он добился того, чего давно хотел — отомстил за своё поражение, отомстил вдвойне. Обвинение в воровстве — позорное пятно на репутации, а воровство, совершенное в доме человека, с которым ты разделил кров, — это несмываемое пятно.

— Я же говорил Вам, отец, — с укором говорил Алилаш, — что она приносит несчастья. Она воровка, подлая воровка, осквернившая законы гостеприимства!