Словенка (СИ) - Романовская Ольга - Страница 19

Гореслава сидела рядом с пропитавшимися морской водой канатами, прижавшись к мачте, и с молчаливым интересом наблюдала за свеями. Большинство из них сидело за вёслами, остальные прохаживались от носа к корме, бросая любопытные взгляды на пленницу.

— Эй, Ари, она всегда такая разговорчивая? — спросил светловолосого приятного лицом свея с редкими усиками над губой другой — хромой старик с хитрыми маленькими глазками. — А красивая. Покормил бы ты её.

— Уж приносил ей еду — отказывается. И слова не сказала.

— Славные у словен девки, красивые. Дорого за неё Сигурд возьмёт.

— Ты, Гюльви, напрасно своей доли ждёшь: Рыжебородый её себе оставит, больно хороша.

— Как же зовут её?

— Спрашивал — молчит. Ты же знаешь, мне её язык знаком.

Тот, кого назвали Гюльви, подошёл к Наумовне. Она отшатнулась, отползла за мачту и с опаской посматривала оттуда на свея. На корабле ей было плохо: снеккар качало из стороны в сторону на седых волнах, ветер хлопал парусом. Как хотелось ей броситься к борту, нырнуть в холодную воду, поплыть к милому берегу, но далече был Черен, и зорко следили за ней свеи.

— Как зовут тебя, красивая, — старик осторожно присел на свёрнутые канаты.

Гореслава молчала. Не нравился ей этот свей: глаза у него больно хитрые.

— Не хочешь говорить, не нужно. Есть-то хочешь?

Наумовна губу закусила: есть ей хотелось уже с утра, но просить или принимать еду у хитителей она не желала.

— Поешь. Если ты отправишься к Хель, то никому не навредишь, кроме себя. Ари, принеси ей еды.

Свей принёс миску с густой похлёбкой и кувшин с какой-то жидкостью. Гореслава осторожно приняла миску, искоса поглядывая на старика. Похлёбка, немного острая и холодная, но сытная, быстро утолила голод. Наумовна подивилась тому, с какой быстротой она уплела еду.

— Хорошо, когда так едят, — одобрительно сказал Гюльви. — Теперь бы ей поспать. Ари, позови Эрика; пусть он отведёт её в трюм.

Эрик, шустрый русый мальчишка, только-только ставший юношей и чрезвычайно гордившийся этим, в длинной дерюге и непомерно больших штанах, которые он подпоясывал под подмышками, повёл её в трюм. По пути Эрик переговаривался с другими свеями, особенно приветлив он был с кормчим — полным дородным детиной.

После Гореслава разговорилась с этим мальчишкой. Оказалось, что он сын Йонаса, " великого война", который теперь залечивал раны в Сигунвейне.

— А что это за Сигунвейн? — спросила Наумовна, рассматривая мешки, в беспорядке сваленные в углу.

— Место, где мы живём. Ты увидишь Сигунвейн через три перехода. Там мы зазимуем.

— А как вы живёте? В звериных норах?

— Нет, конечно, — Эрик звонко рассмеялся. — Смешные вы, словени.

Мальчонка соскочил с узкой деревянной лавки и поднялся на палубу.

… Гореслава проспала до утра. Когда она, заспанная, решилась подняться наверх, то обнаружила, что лаз заложен снаружи. Даже в трюме было слышно, как воет ветер, и грозные волны в ярости бьются о борта.

Свеи о чём-то громко переговаривались; иногда с палубы долетал треск дерева и крики на непонятном девке северном языке.

Наумовна забралась в тот угол, где меньше всего чувствовалась качка, и затихла. Голова у неё кружилась, не хотелось двигаться. Она не заметила, как снова заснула.

— … Спит-то как сладко, будить жалко, — у говорившего был глухой низкий голос. — Славную птичку поймал в свои сети Рыжебородый.

— Слышал бы он тебя, Бьёрн, не так бы запел.

— Не пою я, Гюльви. Это у Ари свирель поёт, словно певчая птица.

— Эй, кликните кто-нибудь Эрика, пусть он её разбудит и принесёт нам еды.

— Сам иди за ним. Море не спокойно, а я не хочу принести себя ему в жертву, — сказал Ари, с ногами забравшись на один из мешков.

— Прикуси-ка язык, Ари, и не разлей вино. Сам я не пойду — стар уж годами.

— А мечом махать не состарился, — рассмеялся Бьёрн. — Я схожу за Эриком, сменю Рыжебородого.

Гореслава приоткрыла глаза и заметила краешек зелёного хюпра.

В трюме собралось около дюжины свеев, промокших с головы до пят; они оттачивали стрелы, согревались вином и разговаривали.

Эрик в той же одёже, что и вчера, но такой мокрой, что вода струями стекала на доски, появился в узком отверстии лаза с большим горшком в руках.

— Похлёбка-то уж, верно, холодная, — рассмеялся Ари. — Дай мне, я попробую.

— Нет уж, мне первому дай по закону старшинства.

Гюльви съел несколько больших ложек, запил их вином и передал горшок соседу. Так похлёбка переходила из рук в руки, от старшему к младшему, пока вновь не оказалась в руках Эрика. Маленький свей подошёл к углу, в котором дремала Гореслава, и дотронулся до её рукава.

— Да ты бы сам поел, а потом её кормил, — посоветовал Гюльви.

— Нет, я потом.

Свеи рассмеялись.

Гореслава с удовольствием доела остатки похлёбки и отдала пустой горшок Эрику. После недолго молчания ей пришлось отвечать на вопросы свеев, мучавшихся от безделья. Обычно расспросы сопровождались грубыми шутками, однако, несколько мореходов были с ней дружелюбны. Их оказалось всего трое: старик Гюльви, плечистый чёрнобровый Гаральд с широким рубцом на шее и Эрик. Девушка отвечала неохотно: её пугали длинноволосые и угрюмые свеи, не расстававшиеся с мечами.

… Буря утихла на следующий день. Вместе с переменой погоды пришли изменения и в судьбе Гореславы. Прошлой ночью Сигурд проиграл в кости Гаральду много денег, часть он отдал, а за оставшуюся часть отдал ему пленницу.

С новым хозяином Наумовна познакомилась, когда с разрешения Гюльви поднялась на палубу. Доски ещё не просохли от недавно утихшей бури, ноги скользили по ним, как по льду.

Рыжебородый прохаживался между рядами гребцов, с удовольствием посматривая на наполненный ветром полосатый парус. Бьёрн стоял у правила и умело вёл снеккар между волн.

— Подойди сюда, — сурово бросил Сигурд пленнице. — На нового хозяина посмотришь.

— У меня нет хозяина, — гордо ответила Гореслава.

— Слушай меня и запоминай. Ты у меня на корабле, а не в своём поселении. Ты была моей пленницей, а теперь — Гаральда. Делай то, что тебе он прикажет, — свей указал на одного из гребцов. — А теперь прочь с дороги и не мешайся под ногами.

Наумовна снова присела у мачты и кусала губы. Быть пленницей Рыжебородого — беда, а Гаральда — полбеды, но кто знает, может, этот свей будет вовсе не так добр, как сейчас. Нет горше талана, чем в полон попасть. Вот и сбудется с ней то, что случилось с Миланьей.

Незаметно к ей подошёл Эрик, сел рядом. В походы его раньше не брали, а теперь, упросив старого Гюльви, которого уважал Сигурд, готовил и стирал для других.

— Ты не бойся, Гаральд добрый, — сказал он, похлопав её по руке — И Гевьюн тоже, а Эймунда со всеми ласкова.

— Но в неволе мне жить придётся.

— Поживёшь год, другой — привыкнешь, из Сигунвейна уезжать не захочешь.

— Убегу я от него.

— Со снеккара-то? До земли не убежать тебе. И про побег говори потише, а то в трюме запрут; Сигурд и то уж слишком балует тебя. Прежних пленниц и кормили хуже, и по кораблю гулять не пускали. Приглянулась ты ему, не ради денег выкрал тебя. А теперь он гневается, потому что выпустил птичку из силка.

Мальчишка вдруг вскочил, побежал по мокрым доскам, поскользнулся, и под громкий хохот, получил от одного из гребцов подзатыльник за неуклюжесть.