Тринадцать полнолуний - Рок Эра - Страница 72

— Вы сказали, что звали её и она пришла. А как вы звали её? — спросил Генри.

— Это трудно объяснить, но я попробую. Придя в такое же состояние, в котором мы с вами сейчас находимся, я звал её по имени. Долгое время ничего не происходило, как я ни старался. И вот она пришла. Я почувствовал, как внутри меня всё сжалось в комок. Он был словно утыкан миллионом тонких иголочек, больно терзавших моё нутро. Я застонал от боли и надо признаться, сильно испугался. Понимаете, мой друг, водить дружбу с самой смертью бывает чревато. Если мы не можем, хоть на миллиметр залезть в сознание людей, то что мы можем понять в ней, самой очаровательной и непредсказуемой? Вот то тоже. Так вот, я испугался не на шутку. И тут она показалась мне во всей своей красе. Она уже не пугала своим жутким видом, а сразу пришла красавицей. Дав мне возможность успокоится и прийти в себя, она выслушивает мою просьбу, все доводы и говорит свой ответ. Так что, могу вас предупредить, когда придёт время и у вас возникнет желание поговорить с ней, сразу не пугайтесь. Она снисходительна и приветлива, но помните, не следует злоупотреблять её вниманием. Много, много раз взвесьте все «за» и «против» прежде чем будете искать у неё понимания. Никто не в праве просить снисхождения к грешнику, если он сам не понимает, что творит непотребное и не раскаивается в этом. Помните, ваши доводы должны быть очень и очень весомыми, иначе ничего не выйдет.

Вы должны стать превосходным оратором и адвокатом, в противном случае, результат вашей встречи будет непредсказуем. Запомните это мой юный друг. А теперь нам пора прощаться. Хочу предупредить вас, в скором времени, вас ждёт ещё одно тяжёлое потрясение, но, увы, такова жизнь. Приготовьтесь и постарайтесь достойно принять его. Здесь, к сожалению, уже всё предрешено, с жизнью умирает смерть, чей приход — неумолимый процесс, родилась жизнь — умерла смерть, умерла жизнь — родилась смерть, — грустно сказал Юлиан.

— Господи, доктор! Что, что случится?! Ответьте мне, — встревожился Генри.

— Это всё, что я могу сказать вам. Простите, но я не уполномочен на большее объяснение. Вы задавали много вопросов и получили на них ответы. Теперь проанализируйте всё сами и постарайтесь правильно истолковать. А если наши ответы пугают вас, не задавайте страшных вопросов. Спи спокойно мой радужный, юный адепт на кануне, значительных ярких побед, — голос Юлиана удалялся, пока совсем не стих.

Генри оказался в спальной комнате училища, где ничего не изменилось. Все спали. Он стоял возле своей кровати и смотрел на себя самого. Казалось, он только моргнул, как раздался голос дневального, командующего «Подъём!». Генри проснулся как от толчка, в его голове, словно колокольный набат, отдаваясь эхом не только в мозгу, но и во всём теле, звучала фраза Юлиана: «Если наши ответы пугают тебя, не задавай страшные вопросы».

День начался с тяжёлого разговора в кабинете полковника Малиновского. Генри стоял вытянувшись по стойке «смирно» перед большим столом, за которым сидел весь офицерский состав училища, включая членов министерской комиссии. Вопросы сыпались на Генри со всех сторон. За всю историю училища, а она насчитывала не один десяток лет, подобного ЧП не случалось. Людвиг Юшкевич проявлял огромную заинтересованность. Он больше всех задавал вопросов, словно пытался уличить Генри в сокрытии каких-то фактов, которые могли бы пролить свет на это происшествие. Генри, не очень вдаваясь в подробности, в нескольких словах рассказал о душевных переживаниях своего друга и, сославшись на усталость и плохое самочувствие, попросил разрешения уйти. Полковник Малиновский позволил ему и Генри покинул кабинет.

К вечеру этого дня за телом Влада приехала его сестра. Генри с удивлением узнал в ней монахиню из своего сна. Покойника вынесли в коридор и пока сокурсники, молчаливым строем, проходили мимо, монахиня не проронила ни слова. Она не плакала, просто стояла, скорбно сложив руки. Генри подошёл и тихо встал сзади. Когда последний сокурсник, попрощавшись, прошёл, они остались вдвоём. Монахиня повернулась к Генри, во взгляде её больших, серых глаз Генри увидел невыразимую печаль.

— Он был замечательным, добрым мальчиком, очень ранимым и нежным. Он писал прекрасные стихи. С самого детства его душа жаждала любви и понимания. Он чтил бога, его заповеди и учения. Мы понимали друг друга с полуслова.

— Я не смог уберечь его. Если сможете, простите меня, — горестно вздохнув, сказал Генри.

— Я ни в чём вас не виню и просить прощения вам не за что, бог простит. Влад всегда писал о вас, о вашей крепкой дружбе, о ваших разговорах и глубоких размышлениях о смысле всего. Он прислушивался к вашим советам и прекрасно знал о тяжести греха. Поэтому, не вините себя, вы сделали всё, что было в ваших силах. Он сам выбрал свой путь. Теперь, мы никогда не сможем встретиться с ним. Прощайте, храни вас господь, — сказала монахиня, перекрестила Генри и вышла на улицу.

Тело Влада, в грубо сколоченном наспех гробу, вынесли на улицу и погрузили на телегу. Генри помог монахине сеть на её край, возница дёрнул вожжи. Кадеты, молча, не сговариваясь, следуя внутреннему порыву, выстроились в строй и, отдав честь, стояли, провожая траурную колесницу, пока она не скрылась из виду.

Долго ещё не смолкали пересуды по этому поводу. Генри уже мог говорить с ребятами об этом. Убедительные фразы выстраивались сама собой. Но находились и язвительные скептики, которые колкими замечаниями ранили его самолюбие. Он сам удивлялся, как легко парировал своим собеседникам и, в конце концов, смог растолковать им правила и порядки подлунного мира.

Две недели пролетели почти незаметно. Прошло волнение экзаменационной поры, все получили распределение. Полковник Малиновский вызвал Генри в свой кабинет. — Поздравляю вас с успешным окончанием. Я писал запрос в Академию и вчера получил ответ. Вот, прочтите сами, — полковник протянул Генри казённый пакет.

Генри вытащил оттуда письмо и быстро пробежал его глазами. Сухим, военным слогом там было написано, что за отличные успехи в обучении кадету Яровскому присвоено звание капрала королевских войск и в течении десяти дней он должен явится на занятия. Генри не скрывал своего восторга. Он козырнул, прищёлкнул каблуками и чётко, по-военному, сказал:

— Благодарю за доверие. Разрешите идти?

— Да, конечно. После окончания училища вам положен отпуск перед тем, как отправиться в Академию. Завтра, в моём доме, я даю бал в честь отличников учёбы. Вы в числе приглашённых гостей. Камилла хлопотала за вас и ждёт встречи. Я давно хотел спросить вас, Генри. Скажите, каковы ваши отношения. Дочь утверждает, что вы просто добрые друзья. А что вы скажете мне по этому поводу? — поотечески добро спросил полковник.

— Мы действительно, друзья. У вас прекрасная дочь, в наших отношениях, как мне кажется, присутствуют чувства как между братом и сестрой. Мы никогда не говорили о чём-то большем, — ответил Генри.

— Ну, что ж. Спасибо за честный ответ. Хотя, честно признаться, я был бы рад видеть вас в другом качестве, — лукаво улыбнулся Малиновский, — но вам, молодёжи, виднее. Можете идти.

Генри опять козырнул и вышел из кабинета.

Вечером следующего дня чарующие звуки вальса, доносящиеся из особняка полковника Малиновского, встречали пятерых отличников училища, одетых в парадную форму. Камилла стояла в дверях танцевального зала и улыбалась на встречу поднимающемуся по лестнице статному и красивому Генри Яровскому.

— Генри, как я рада нашей встрече! Я скучала без тебя, скорей, скорей пойдём танцевать, — она протянул Генри руку.

Генри поклонился и поцеловал её изящную ручку в атласной перчатке, улыбнулся и согнул свою руку в локте.

— Ах, оставьте, друг мой, свои церемонии для тех барышень, которые будут стараться овладеть вашим сердцем. Между друзьями, коими мы являемся, эти проявления романтичного джентльменства ни к чему, — притворно хмурясь, сказала Камилла и, рассмеявшись своим весёлым, похожим на звук серебряных колокольчиков, смехом потащила Генри за руку в круг танцующих пар, — скорей, скорей. Мне так нравится этот вальс, вы подоспели вовремя. Они закружились в танце, переполняемые радостью молодости и счастья. Несколько танцев они не расставались, пока раскрасневшаяся Камилла не взмолилась о пощаде.