Вратарь Республики - Кассиль Лев Абрамович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/64
- Следующая
Это была гонка с лидерами — самая потрясающая форма современного спорта, самая выразительная и синтетическая. Закачались колени трех велосипедистов. В красном трико, похожий на Мефистофеля, вымчал вперед чемпион Союза. Каждого гонщика поджидал его лидер-мотоциклист. Лидер с ходу брал гонщика под свое покровительство. На руле мотоцикла мерцало зеркальце. Лидер видел в нем лицо подзащитного. Приноравливаясь друг к другу, они разворачивали до отказа пружинную спираль гонки. Мотоцикл гремел впереди. Он разбрасывал вихри в сторону. Он расщеплял воздух. За ним неслось разреженное пространство. Спина лидера отбрасывала невидимую полупустотную тень. В бегущей расщелине бешено качал педали велосипедист. Объявленный вне законов сопротивления воздуха, он гнал с нечеловеческой быстротой… 50 — 60 — 75 километров в час!
Но тут требовался тончайший расчет: не взять непосильного темпа, не отстать от лидера, не сбиться с разуплотненной струи, надо было пройти двадцать пять километров по кругу. Чемпион — Мефистофель — не торопился. Он даже отстал от других. Он шел, вплотную припав к лидеру, колесо в колесо. Велосипедист и мотоциклист были неразлучны. Но славу и честь гонки они делили в таких же примерно пропорциях, как певец и аккомпаниатор на концерте. На виражах эта человеко-моторная пара взлетала на высоту двухэтажного дома, на самый верх бетонного борта ванны. Машины наклонялись. Они неслись плашмя, лежа в воздухе. Только центробежная сила спасала их от падения и гибели. В сорок секунд они покрыли восьмисотметровый круг. Мотор рвался. Красные колени работали, как поршни, с дьявольской бесперебойной машинной частотой. Через каждые сорок секунд проносились они в громе мотора и страшном урагане мышц. И человек у финишного столба, ловя этот промельк, подносил к их мгновенным взорам щиты с убывающими цифрами: 9… 8… 7… кругов оставалось промчаться. Красный гонщик развивал теперь гонку неумолимо и настойчиво, как логический ход. Он обошел одного из соперников, рано выдохшегося, и подбирался к переднему. 5… 4!.. Теперь оба соперника шли почти вровень, выкладывая уже все наличные силы., Но у красного запас был израсходован несравненно меньше. Он крикнул что-то лидеру, подмигнул ему в зеркальце. Он настиг соперника на сумасшедшем разгоне, взлетел к самому краю отвесного борта, ринулся вниз, и они стали уходить — мотоциклист и гонщик — уходить, уходить, непостижимо срастив свои машины. Однако соперник прибавил ходу. Он неотступно следовал за красным, готовый каждую секунду вырваться вперед.
Два!..
Трибуны стали вздыматься. («Садитесь! Садитесь!») Зрители вставали. («Газуй! Вперед!») Стадион вопил. («Жми! Жми!»)
Один!.. Забил колокол… Лидер соперника газанул, пытаясь увлечь своего выбившегося из сил гонщика. Но тот не дотянулся. Его снесло вбок. И тотчас воздух, сомкнувшись, ударил гонщика в грудь, взял за плечи, откинул далеко назад. И все увидели, как беспомощен и жалок тот, покинутый машиной. Красный был недосягаем. Когда мотор устало стих, стало слышно, как приветствуют пару победителей. Они медленно проезжали вдоль трибун.
Глава ХLII
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ МАТЧ (ПЕРВЫЙ ТАЙМ)
Но все ждали футбола. Около восьмидесяти тысяч зрителей поглотили последние пустоты на склонах бетонного котлована. Излишки расположились на треке, выплеснулись на виражи. Чудовищный людской массив объял зеленое поле. Глохли звуки оркестра. Лишь отдельные трубы-выскочки, словив акустическую удачу, иногда пронзали гул.
Сидели во всех проходах. Был занят каждый краешек земли, каждая пядь бетона. Добела накален был июльский день. Сверкала белизной на солнце вся отлогость котлована. Жарко — и почти все пришли в белом.
Но вот вышел судья, рефери. Верховный правитель игры, страж ее законов. За ним шагали четыре помощника, четыре флагмана-лайнсмена — судьи на черте Генеральный матч Спартакиады профсоюзов судил старшина судейской коллегии Севастьян Севастьяныч Буровой. Седой бодряга! Публика приветствовала его появление. Севастьяныча уважали. Его авторитет одинаково признавался как на поле, так и на трибунах. Это был старый замоскворецкий клубмен, один из зачинателей российского футбола. Когда-то он сам («О-го-го-го!») игрывал в известной «Стрекозе», как фамильярно называли «СКЗ» — спортивный клуб Замоскворечья. Потом он планировал, администрировал, строил пролетарские стадионы, организовывал и вел заводские кружки. Он был тонким знатоком игры, но терпеть не мог выступать на всяких диспутах с глубокомысленными темами вроде: «Бегать ли судье по полю или стоять?», «Нужно ли держать свисток во рту все время?..» Матерые чемпионы вроде Цветочкина недолюбливали его. Он не давал запрофессионаливаться, зачемпиониваться. Он знал все повадки и уловки мастаков. Ни один офсайд не ускользал от него: ни подножка, ни коробочка, ни .рубчик, никакой потайной номер не мог пройти в его судейство. Он не суетился, но поспевал распутывать все узлы состязаний. Он свистел редко, скупо, но безошибочно. К черту гнал он с поля ковал и костоломов, как он называл грубых футболистов. Однако Севастьяныч не был сторонником вегетарианской игры. Известно было, что он явился защитником знаменитого параграфа 22, допускавшего некоторую резкость нападения.
В руке судьи покоился невинный решитель судеб игры — круглый кожаный мяч. Севастьяныч нес его, как державу. Потом он бросил его на середину поля. Мяч звенел от напряжения. Его распирал нагнетенный, туго спрессованный воздух. Но нежная резиновая пуповина, через которую насос напитал мяч упругостью, была перевязана, скручена и упрятана внутрь. Жестоко зашнурована наружная кожаная сфера, сшитая из восемнадцати долек, похожих на бисквиты. Брошенный Севастьянычем мяч прыгал. Прыжки затухали. В агонии последнего взлета мяч покатился по траве. Его положили в самый центр поля. И он лежал здесь, очерченный магическим кругом, как Хома Брут в гоголевском «Вие».
Выход команд был прост и торжествен. Две стайки игроков — красные и голубые — появились из люка. Выстроившись, они выбежали на поле. Картечь аплодисментов рассыпалась по трибунам. Сто шестьдесят тысяч ладоней отбивали привет героям дня. Имя Кандидова витало над трибунами. Кандидова узнали. Бинокли нашарили его.
На вышке стадиона четыре фанфариста задрали вверх серебряные трубы. Трубачи дули, выпятив щеки. Фанфары упирались в небо, и на небе выдулась радуга.
Летчикам тоже было интересно. И самолеты вычерчивали в небе круги над полем, где в центре уже лежал на траве мяч.
Над мячом капитаны обменялись рукопожатиями.
— Ну, Антон, — сказал Баграш, — давай, чтоб по-хорошему.
— Давай по-хорошему, — сказал Антон.
Кинули жребий. Гидраэровцам выпало играть против солнца.
Антон махнул рукой своим, указывая на теневую сторону поля. Команды разбежались, согласно статуту начала. Игроки заняли свои места. Они стояли — одиннадцать против одиннадцати. Красные и голубые. Бутсы подминали траву лунками и шипами на подошвах. Стоял у самого мяча форвард гидраэровцев — Баграш, а по бокам его — Фома и Бухвостов. Им выпал жребий начинать. Стояли треугольником, немного поодаль, защитники — хавы. Застыли беки, бычки-защитники. В воротах в голу переминались с ноги на ногу голкиперы, вратари — ловцы опасных мячей. И стоял в воротах «Магнето» Антон Кандидов — вратарь Республики.
Команды замерли в предначальной исходной расстановке, лицом друг к другу. Они почти смыкались краями нападения. Они были прижаты друг к другу жаждой борьбы и победы. Их сводило ожидание восьмидесяти тысяч.
На южной трибуне зажглись сотни маленьких солнечных вспышек: это по вынутым из карманов часам отмечали точное время начала. Все оцепенело в тишине. Все смотрели на мяч. Восемьдесят тысяч, затаив дыхание, ждали начала схватки.
Судья взял в зубы свою маленькую сирену. Она состояла, подобно сирене Пана[42], из четырех трубочек, мал мала меньше. Севастьяныч, пятясь, отбежал от мяча, как от бомбы с уже вставленным запалом. Ожидание нависло над полем. И Груше с Настей казалось, что Севастьянычу стоит только свистнуть, и тишина разрядится чудовищным всепотрясающим взрывом. Легкий тройной мелодический звук сорвал с места все, что было на поле. Тотчас в стылой тишине послышался легкий «тбум» мяча. Это уже была игра.
42
Пан — бог лесов в древнегреческой мифологии.
- Предыдущая
- 53/64
- Следующая