Чужие ветры. Копье черного принца - Прозоровский Лев Владимирович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/86
• Следующая

Однажды Аксель пришел к Эриксонам под вечер. Капитана не было. Агата, кончив домашние уроки, как раз собиралась складывать учебники и тетради. В комнате горела только настольная лампа. Заслонив ее своей тушей, Аксель спросил равнодушно и лениво:

— Вот ты учишься, готовишься вступить в жизнь… А знаешь ли ты, что такое жизнь?

Вопрос был задан неожиданно. Агата удивленно подняла глаза.

— Жизнь? Это… это жизнь, — сказала она, не найдя другого ответа.

— Ерунда, — недовольно пробурчал Аксель. — Жизнь — это борьба! — заговорил он громче. — Постоянная, напряженная, страшная… Борьба, в которую вовлечено все существующее на земле… Дерево губит маленькую травинку, отнимая у нее солнце, а само погибает от мощных челюстей жука-дровосека. Личинки жука уничтожает синица, а синицу ловит голодный лунь… В центре этого круговорота находится человек — наиболее сильное и наиболее опасное животное! Он отвратителен тем, что убивает даже тогда, когда сыт…

— Зачем вы это… к чему такой разговор? — растерянно запротестовала Агата. Она ничего не могла понять — начал с невинного вопроса, и вдруг так грубо, так цинично… Зачем?

— Только затем, чтобы ты была готова включиться в этот неприятный круговорот, — снова, на этот раз уже мягче, продолжал Аксель. — Я говорю грубо. Это ничего. Зато тебе более понятно. Ты скоро начнешь работать, увидишь разных людей… Я не хочу, чтобы тебя слопали в первый же день.

— Что же я должна делать, если захочу избежать этого?

— Внимательно прислушиваться к моим словам. Прежде всего, примирись с тем, что в жизни кто-то обязательно охотится за кем-то. Презирай тех, кто позволяет за собой охотиться… Никакого сочувствия к таким людям… Проявить сочувствие — это значит проявить слабость. А быть слабым — все равно, что стать спиной к врагу — немедленно получишь нож между лопаток…

— Я слушаю вас только потому, что вы много лет хорошо относитесь ко мне, — холодно и медленно сказала Агата. — От этих слов пахнет мертвечиной, и от другого человека я бы их не потерпела!.. Зачем же тогда жить?

— Для себя! Ну и для любимого человека, конечно… если только он не окажется подлецом.

— Лучше прекратим этот неприятный разговор… Тем более, что для меня он не имеет никакого практического значения.

— Нет, имеет! — Аксель понизил голос, хотя в квартире были только они двое. — Твое обучение подходит к концу… Как только вернется с моря отец, я поведу тебя устраиваться на работу к одному деловому человеку… Ты будешь у него секретарем-стенографисткой… В быту это очень положительный, солидный человек, в годах… Но не все его мысли могут показаться тебе приятными… Я говорю не о тебе лично — тебя он не тронет… Но он «трогает» других, и ты должна относиться к этому равнодушно, помня, чему я тебя учил только что…

— Вот как! — Агата задорно улыбнулась. Ей хотелось немного позлить Акселя. — Вот как! Кого же он все-таки «трогает»?

— Увидишь!

— А меня он не «тронет»?

— Я же сказал, что по отношению к тебе он будет очень порядочным человеком…

— А почему вы не подумали прежде, позволю ли я кому-нибудь себя тронуть? — В глазах девушки сверкнул вызывающий огонек. Аксель заметил это и сказал, в восторге обнимая Агату за плечи:

— Молодец! Узнаю дочку моего друга, сурового морского волка, потомка древних викингов, конунгов и прочих варягов… Ха-ха-ха!.. Ну, закончим наш урок жизни! Ставлю тебе высший балл, ха-ха-ха!

Якоб-Иоганн вернулся с моря через три дня после этого разговора Агаты с Акселем. Капитан выглядел хуже обычного. Его трясло, временами тревожил мелкий колючий кашель. Агата с тревогой смотрела на отца.

— Что так глядишь, дочка? — отшучивался моряк. — Думаешь, мне пришла пора собираться в последнее плавание? Об этом говорить рано, мы еще поборемся…

После разговора с Акселем у Агаты на сердце остался неприятный осадок. Никогда раньше Аксель не разговаривал так прямо и так грубо. Обычно этот много видевший на своем веку человек оберегал дочь своего друга от всего того, что, по его мнению, могло осквернить и даже хоть немного задеть ее чистую душу. Агата терялась в догадках — зачем состоялся этот грубый разговор? Она была девушкой начитанной, из скандинавских писателей любила норвежца Гамсуна. В его «Мистериях» есть Нагель, — он всем говорит гадости, прикрывая тем свою неиспорченную, робкую душу… Может быть, и дядюшка Аксель рисуется… Но зачем? Иногда одно неосторожно сказанное слово заставляет нас менять мнение о человеке, а тут было не слово — целая страстная речь. Это было неожиданно. Это пугало. И Агата уже решила отказаться от той работы, которую предлагал ей Аксель.

Но теперь, увидев отца, согнувшегося и усталого, она бросилась ему на шею, начала успокаивать:

— Ничего папа! Твои странствия скоро кончатся… Дядя Аксель нашел мне хорошую работу… Я буду зарабатывать деньги, а ты — сидеть дома и курить свою трубку…

Потрясенная обращением Акселя, начавшая уже в нем сомневаться, Агата теперь готова была благодарить его, как чуткого друга, который позаботился о подыскании работы для нее.

Когда Аксель пришел, капитан Эриксон прижал друга к сердцу.

— Бог тебя не забудет за участие к моей дочери, Аксель! А я буду благодарен по гроб жизни.

— Это мелочь, пустяки, — забормотал Аксель, неуклюже вырываясь. — Все под одним богом ходим — ты мне, я тебе…

При этих словах Агату слегка покоробило. «Ты мне» могло означать только «ты мне спас жизнь». Ставить это на одну доску с тем, что сделал сам Аксель для их семьи… «Странно! — подумала Агата и вдруг покраснела. — А я ведь начала подсчитывать, чье добро дороже стоит… Позор какой!»

— Спасибо, дядя Аксель! Большое спасибо! Я готова ехать с вами хоть завтра!

— Ну что ж. Завтра и поедем.

Хозяин, о котором говорил Аксель, жил за городом, на берегу моря, в районе аристократических вилл. Агата и Аксель приехали туда на такси, под вечер, когда стало уже смеркаться. Не доезжая до места метров двести, Аксель остановил машину, отпустил ее.

— Погода хорошая, дальше пройдем пешком.

Стоял апрель. Здесь, в Швеции, где дыхание Севера сдерживалось лишь невысокими фьельдами Скандинавского хребта,[3] природа просыпалась робко. На деревьях еще зелени не было, и березки мелко дрожали, словно стыдясь своей девичьей наготы. Небольшая лужайка, на которой стояла вилла, казалась в сумерках синей. Вилла была обнесена высоким решетчатым забором; решетка в полутьме уже начала чернеть, и от этого серые цементные столбики, поддерживающие ее, выглядели неправдоподобно белыми. Сама вилла тоже была светлой, только темная крыша надвинулась над входом, словно вязаный ночной колпак, свисающий с лысой головы Санта Клауса.

Агата, без шляпки, в светлом весеннем плаще, поежилась.

— Как далеко он живет! И каждый день ездить?

— Не каждый день, — ответил Аксель. — Будешь жить здесь… В этом доме комнат много.

«А как же отец?» — хотела спросить Агата, но не спросила, потому что в эту секунду Аксель дернул ручку звонка, висевшего над калиткой. Звонок был старый, не электрический, а простой, с колокольчиком, из тех, какими пользовались в давно минувшие времена. Его дребезжание донеслось до слуха пришедших. Тихо открылась широкая парадная дверь, до которой от калитки вела небольшая дорожка, посыпанная гравием. На крыльце показался человек. Быстрыми неслышными шагами он почти подбежал к калитке, через решетку взглянул на Акселя, видимо узнал его, потому что, ничего не ответив, отпер калитку большим ключом, повернулся и пошел назад. Аксель и Агата вошли за ограду. Аксель запер калитку, сунул ключ в карман. «Свой человек здесь», — подумала Агата. Прямая дорожка, окаймленная черными, уже приготовленными к посадкам грядками земли, вела к широкому полукруглому крыльцу. Над самым крыльцом по фронтону была выведена лепная надпись на английском языке: «Плимут-Рок». Агата опять хотела остановиться, чтоб спросить Акселя о том, что означает это странное название, но опять не успела этого сделать, потому что Аксель взял ее за руку и почти потащил по ступеням. Он ввел девушку в полутемный холл, куда проникал свет лишь через стеклянную дверь. Пройдя дальше, Аксель и его спутница очутились в мягко освещенной, со вкусом убранной комнате. Тут стояли широкий диван и несколько мягких кресел. На столике лежали курительные принадлежности. Стены комнаты, выкрашенные в приятный светло-кофейный цвет, были увешаны акварелями и фотографиями. Одна из акварелей привлекла внимание девушки. На рисунке был изображен красивый испанский тореро, готовящийся поразить взбешенного быка. Ноги тореадора были закованы в кандалы. Этот рисунок так удивил Агату, что она еле расслышала голос Акселя, шепнувшего: «Подожди здесь», и не заметила, куда он исчез — ушел ли обратно в темный холл или скрылся в следующей комнате.

• Предыдущая
• 5/86
• Следующая