Падение Иерусалима - Картун Дерек - Страница 37

• Предыдущая
• 37/77
• Следующая

— Правильно. Если не предупредить Жалю, а потом что-нибудь случится, тебя просто живьем съедят.

— Вот и я о том.

Но он не послал за инспектором Жалю. «Может, я и правда сдвинулся малость насчет этой атомной бомбы, вернее, не я, а Бен Тов? Хотя, с другой стороны, кто я такой, чтобы посмеиваться над страхами моего досточтимого израильского коллеги? Ему виднее». Эти доводы он привел себе сам по пути домой, в Версаль, но сейчас сомнения снова настигли его и отыгрались на печени. Как всякий француз, он считал, что Бог наказывает человека за излишества — для этих целей печень и существует. Бауму, правда, приходилось читать статьи, где высказывались иные точки зрения, но они его не убеждали. «Знали бы эти писаки мою печень, так не стали бы молоть всякую чепуху», — говорил он в таких случаях жене, хотя она-то склонна была, в отличие от него, приписывать все неприятности несварению желудка.

Остаток вечера он провел в кресле, рассеянно прислушиваясь к позвякиванью спиц, — мадам Баум только что закончила вязать зеленый пуловер, убрала его в шкаф в ожидании предстоящей зимы и теперь приступила к вязанию теплых носков для бедных. Кошки спали у его ног, раскинувшись в самых непринужденных позах. Время от времени Баум протягивал руку за блокнотом, лежавшим на соседнем столике, и записывал несколько слов. Потом снова брал блокнот и эти слова зачеркивал. Он включил было программу новостей, но сразу выключил: на экране мелькнула физиономия президента, который заверял какого-то африканского монарха, будто бы Франция только и мечтает установить тесные дружеские связи с его находящимся при последнем издыхании владением.

Ложась спать, он отметил про себя, что печень вроде бы успокоилась — может, таблетки все же помогают, кто их знает? И еще — надо завтра первым делом пригласить Жалю. И так-то печень не в порядке, а если они меня живьем съедят, — что с ней будет? — подумал он, засыпая.

Все же, до встречи с инспектором Жалю он совершил весь необходимый ритуал, предшествовавший беседе с Бен Товом.

— Не хотелось бы тебя огорчать, но у нас полный провал.

— Я сам крупный специалист по полным провалам. Ни у кого их столько не бывает, сколько у меня.

Подобное великодушие со стороны Бен Това ничего хорошего не предвещало.

— Мало того, что мы не нашли ни твоего приятеля, ни его спутницу, так еще стало известно, что он побывал-таки в том посольстве, о котором ты говорил. И ускользнул — мы его потеряли.

Долгую паузу, которая наступила вслед за этим сообщением, Бен Тов, видимо, использовал для того, чтобы справиться со своими нервами:

— Я-то считал себя ведущим специалистом по провалам, — отозвался он, наконец. — Но куда мне до вас! Низко кланяюсь.

Теперь настал черед Баума — он тоже с трудом взял себя в руки.

— Мы продолжаем поиски, — он старался говорить хладнокровно. — Я подключил лучших работников.

— Господь бы иного и не допустил.

— Послушай, попробуй рассуждать здраво. Ведь и для нашей конторы это большая неприятность.

— Да как сказать. Мы тут лицом к лицу с несчастьем поистине чудовищных масштабов, способным изменить ход нашей истории. А вам в Париже самое большее, что грозит, — это неприятности по службе. Такие радости у меня каждую неделю. Постарайся меня понять.

— Стараюсь.

— Я тут еще беспокоюсь за своего агента — человек, посланный к нему, не вернулся, опасаюсь самого худшего. Еще раз прости, если я был излишне резок. Сколько бед может выдержать один человек, а?

Разговор закончился, Баум оплатил счет, вышел из бистро и, расстроенный, направился прямиком к себе: предстояла еще беседа с инспектором Жалю.

Для описания Рене Жалю больше всего подошло бы выражение «человек неопределенного вида». Он перешел в контрразведку из министерства обороны лет десять тому назад и пользовался у коллег репутацией работника туповатого, бесцветного, зато идеально соответствующего должности, — она и не требовала ума. Он регулярно исчезал из конторы — инспектировал предприятия, а по возвращении строчил скучнейшие, изобилующие ненужными подробностями отчеты. «Идеальный тип для работы там, где никогда ничего не случается», — отозвался как-то о нем Баум в беседе с Вавром.

— А вдруг в один прекрасный день что-то случится? — промямлил тогда Вавр в своей обычной кислой манере. — Что он сделает?

— Напишет очередной безупречный отчет!

Жалю уселся напротив Баума, поместив на коленях блокнот, и приготовился записывать указания начальства. «Что за серая личность! — пробежало в мыслях у Баума. — Какую жизнь он ведет за стенами конторы, улыбается хоть когда-нибудь? Может рассказать что-нибудь забавное? Интересно, занимается он любовью?»

— То, что я сейчас скажу, — произнес он вслух, — является весьма секретным и не подлежит обсуждению даже с сотрудниками.

Жалю понимающе кивнул.

— Поэтому отложите ручку и блокнот. Записывать тут нечего, — сообщение будет кратким и простым.

Минут десять он объяснял собеседнику: хотя случай достаточно серьезен, чтобы объявить сигнал тревоги на всех предприятиях, делать этого пока не стоит. Тем не менее принять меры предосторожности необходимо. Есть основания полагать, что некто попытается заполучить либо плутоний, либо даже боеголовку — точно пока неизвестно. Фактически, ничего пока не известно, кроме того, что такая попытка возможна. К сожалению, он не в силах сообщить ничего определенного, но пока придется принять к сведению то, что сказано. Есть вопросы?

Жалю ответил, что есть. И действительно задал несколько вопросов, на которые Баум отвечать был не готов, за исключением, пожалуй, одного: что ему, Рене Жалю, надлежит в данном случае делать?

— Во-первых, составьте для меня список мест, где злоумышленники могли украсть бомбу или ее компоненты.

— Понятно, — Жалю явно боролся с желанием записывать.

— Во-вторых, немедленно свяжитесь с начальниками охраны этих предприятий, предупредите их. Скажите, будто итальянская террористическая группа что-то замышляет. Нас, мол, тут предостерегли, и хоть мы этому доносу не слишком доверяем, осторожность не помешает.

— Относится это к военным частям, располагающим стратегическими материалами?

— Относится.

— Поставить в известность комитет по атомной энергии?

— Не надо. А то информация попадет в газеты.

— Все понятно. Список я подготовлю сегодня же.

— И дайте его мне как можно скорее.

После его ухода Баум позвонил приятелю, который работал на улице Божон в здании без вывески — там, где находится главный компьютер полиции.

— Жак, это Альфред. Извините, что беспокою…

— Ничего, дружище.

— Помнишь, ты позавчера по моей просьбе проверил некоего Таверне?

— …и не нашел такого. Помню.

— Мне знаешь что в голову пришло — может, в компьютере эта фамилия чуть изменена, Таберне, например, или как-нибудь эдак. Стоит проверить, как ты считаешь?

— Думаю, не стоит, Альфред. Когда мы ищем какое-то имя, то программа дает все варианты написания. Если Дюпона записали по ошибке Дюмоном, на дисплее он все равно появится, никуда не денется.

— Эти ваши научные чудеса всю радость жизни истребили, — посетовал Баум. — Раньше поработаешь мозгами, вдохновение накатит — раз, и решил загадку. Теперь уж так не бывает. Все равно спасибо.

— Не за что. Обращайся в любое время.

Когда мадемуазель Пино принесла кофе, Баум сидел, опустив голову на руки, а на листочке бумаги перед ним лежали две таблетки.

— Могу я помочь? — сочувственно предложила секретарша.

— Спасибо, ничего не надо. Только стаканчик воды, пожалуйста.

В тот же день произошли еще кое-какие события.

— Поймите, — Баум старался говорить убедительно. — Вовсе я не хочу доводить дело до того, чтобы причинить вам ущерб.

Женщина, сидевшая напротив него за столиком невзрачного кафе на улице Тампль, только кивнула в ответ, но ничего не сказала.

— Известно, что этот человек имеет некоторые садистские наклонности — об этом говорит его поведение в Тунисе. Уж конечно здесь, в Париже, он не изменился, но в нынешней должности ему приходится быть осторожным — не дай Бог какой-нибудь скандал. Но он не устоит перед искушением, если вдруг подвернется партнерша, которая даст понять, что садомазохизм — ну, хоть малая толика, ее не испугает…

• Предыдущая
• 37/77
• Следующая